Микула соскочил с оленя, снял шапку и сказал:
- О медведь-хозяин! Мы знаем, что ты единственный владелец этих мест. Но мы зашли в твои владения не потому, что хотели нанести тебе оскорбление, а потому, что наш путь лежит через них. Уважь же нас, о хозяин-медведь! Ты ведь знаешь, что мы не промышленники, которые ищут тебя, но почему же ты нас ищешь?
Но медведь не хотел уважить нас. Он стоял на тропе и смотрел на нас.
Олень дрожал, ноги его подгибались. Я чувствовал, как тряслась его спина.
- О хозяин-медведь! - сказал Микула. - Перед тобой жалкий слепой и мальчишка, родители его погибли от руки худых людей. Неужто ты не пропустишь нас? Неужто ты тронешь меня, глупого слепого, и этого сопливого мальчишку или оленя? Нет, мы, конечно, недостойны твоего благородного рта. Еще раз прошу тебя, пропусти нас.
Медведь заворчал и повернулся к нам спиной. Он стал спускаться к реке, искоса поглядывая на нас, и мне казалось, что он хочет кинуть в нас веткой.
Микула разговаривал с медведем по-орочонски, и даже теперь я верю, что медведь понял Микулу: не слова слепого, а голос его убедил медведя, и медведь пожалел нас. Тогда же я был уверен, что медведь понимает по-орочонски, и мне хотелось научиться этому языку, чтоб разговаривать со зверьми.
Мы ехали с Микулой, обрадованные, что звери понимают нас и уступают нам дорогу.
Микула дремал, а я думал о тех людях, которые встретят нас в больших пихтовых лесах, и как я буду рассказывать им о нашем разговоре с медведем.
Вдруг стало тихо, так тихо, как было в нашем доме, когда мой зарезанный отец лежал на полу.
Реки не было слышно. Я разбудил Микулу. Он прислушался, но реки не было. Мы потеряли ее. Реки не было, и не слышно было ее шума, и некому было теперь вести нас к людям в большие пихтовые леса. Теперь мы были одни в горелом лесу.
Микула потрогал деревья, но рука его не узнала их: где росли сосны стояли мертвые черные стволы с углями вместо ветвей.
Было тихо и черно в темном обгорелом лесу, мне стало страшно, и я заплакал.
В это время стая гусей пролетела над нами. Они летели к озеру или к реке. Мы пошли в ту сторону, куда они летели. Я вел оленя.
И опять было тихо, все вокруг нас умерло, и только небо было живое, светлое, как река.
- Микула, - спросил я слепого, - мы заблудились?
- Да, - сказал слепой.
- Если мы не найдем реки, мы умрем, Микула?
- Умрем, - сказал орочон.
- Послушай, Микула, я не хочу умирать. Я не хочу, чтобы ты умер, Микула.
- Я тоже не хочу умирать, - сказал орочон.
- Мы не умрем, Микула. Я знаю. Не может быть, что мы умрем. Я не хочу умирать.
Микула молчал.
Олень шел еле-еле. Он стал тонким и походил на тех оленей, которых я вырезал из доски. Олень плакал. Он умел плакать тихо. Большие слезы висели у него в глазах. Он, должно быть, как и я, не хотел умирать.
- Послушай, Микула, кто из нас первый умрет?
- Не знаю. Наверно, я, - сказал слепой.
- А как же я буду без тебя, Микула? Мне плохо будет без тебя. Я не хочу без тебя.
- Не знаю, - сказал орочон.
Стало совсем темно в черном лесу. В небе показалась луна. Она была милая, маленькая, такая, какую я видел из окна нашего дома.
- Нет, - сказал я Микуле, - мы не умрем, ни я, ни ты.
- Не знаю, - сказал орочон. - Сейчас я ничего не знаю. Руки мои не видят, не знают. А твои глаза глупые. Маленький ты еще. Помолчи.
Утром олень едва встал. Корму и воды не было на нашем пути, рот его высох. И у меня тоже во рту было сухо, не хватало слюны.
- Микула, - сказал я орочону, - сегодня, наверно, мы умрем. Как умирают, Микула? Я не видел, как умирают.
- И не надо, - сказал орочон. - Не говори. Не надо так много говорить.
Олень умер. Он умер просто. Сначала мы думали, что он встанет, но он не встал, он не мог встать, он был мертв.
Олень умер днем. И у меня не было сил идти. Микула понес меня. Он нес меня, и хотя было светло в черном лесу, но лес был по-прежнему тих, а мне казалось, что я по-прежнему сижу на оленьей спине.
Когда я открыл глаза, я увидел себя на земле. Микула лежал возле меня. Он, должно быть, спал, и мне не хотелось его будить.
Я долго ждал, когда он проснется. И вдруг мне стало страшно, я подошел к нему и стал его толкать.
- Микула, ты не умер? Микула! Да Микула же…
Микула проснулся. Его голос был слаб, как эхо.
Оказалось, что Микула не мог идти. И я тоже. Мы поползли.
- Микула, а все-таки мы не умрем, - шепнул я ему. - Вот увидишь, что мы не умрем. Я не хочу умирать.
- Не знаю, - сказал он тихо.
Мы ползли недолго. Снова лежали. И я заснул. Когда я проснулся, Микулы не было. Я крикнул, но никто не ответил мне. Тогда я побежал, я бежал недолго. Мне казалось, что я сплю и ползу во сне. Я чувствовал себя как в жару во время болезни. Я полз. И было темно вокруг меня. И я думал: вот сейчас я умру.
Но руки мои ожили, они были в чем-то живом. Ручей кипел, холодный, возле моего лица. Я почувствовал запах травы. Воздух был густ и сладок. Пахло пихтами. Я был в большом пихтовом лесу, про который мне говорил Микула.
Лежа в траве, я пил, как пьют олени. Глаза мои были в воде, нос, рот были в воде, и руки тоже. Я был в живом лесу. И тут недалеко, наверно, были люди. Но Микулы не было со мной. Он, наверно, ушел от меня, чтоб умереть. Он не хотел, чтоб я увидел, как он будет умирать. А может быть, был жив и ждал меня в пихтовом лесу?
Я крикнул. Эхо ответило мне. И голос у меня был громкий, радостный. Я встал и пошел по мокрой, по живой траве, и руки мои трогали деревья, как руки слепого.
1938
В краю старого Чедучу
1
У Гольчея много друзей. Гора - мать реки - его высокий друг. Черные кедры - красивые его друзья. Белые хариусы в горной речке - и те его приятели.
Товарищей много у Гольчея. Олень Бэюн - его быстрый товарищ. Белки, что возле неба живут на кедровых ветвях, - верхние его товарищи. Бурундучки, что бегают в траве, - нижние его товарищи. В озере, в небе, на деревьях, на верхушке горы, летающие, плавающие, ныряющие, поющие, живут его товарищи.
Людей в этом краю трое: Гольчей, его дед - старый Чедучу, да еще босая Мария.
Иногда люди приходят, но они долго не задерживаются.
- Товарищи, - просит их Чедучу, - поживите у меня. Хороший я человек. С хорошим человеком посидеть не хотите.
Люди идут мимо зимовья Чедучу, по тропе скачут на низеньких лошадях или по реке спешат, а те, которым уж совсем некогда, на самолетах пролетают над зимовьем - птицам соседи.
Старик Чедучу сердится:
- Зимовья им моего не надо. Эко! Им в облаках зимовье бы кто поставил возле небесной дороги. По земле не ходят. Ишь! У птиц крылья украли.
Те, что скачут на низеньких лошадках, останавливаются иногда в зимовье, те, что по реке спешат в шумной лодке, останавливаются редко, а небесные жители пролетают над горой, - нет им ровного места, чтобы сесть.
- Ешьте! - говорит Чедучу, когда у него гости. - У меня рот займите. Едите вы мало. Мимо меня едете, зачем еду с собой везете?
Еды много у него в краю. За рыбой далеко ходить не надо - река течет рядом, за мясом далеко не надо бегать - мясо возле дома бегает: в тайге живут козули, кабарга и сохатые, глупых глухарей очень много.
Старик Чедучу построил свое зимовье на хитром месте, вдали от людей, хотел, чтобы люди ему были рады.
Весной старик Чедучу, босая Мария и Гольчей живут словно на острове.
Вокруг зимовья кипят ручьи, реки рвутся с гор, деревья стоят в воде. Из окна видна зима. Падает снег. В открытую дверь видно лето. Дверь распахнута в реку, в лес, в озеро. Окна смотрят в горы. В этом краю зима и лето живут рядом.
Вокруг холма, на котором стоит зимовье, - вода. В это время года от Чедучу нет дорог к людям.
Люди живут далеко в городах. Чедучу там не бывал. Слышал он, что есть такие места, где дома стоят рядом с домами, - сто, а то и больше домов. Окна, а над окнами еще окна, люди, а под людьми еще люди. Нижним людям - потолок, верхним людям - пол. Тех людей, что возле неба живут, Чедучу было жалко. Слишком уж высоко они живут, с громом рядом. Облака, наверно, им соседи.
- В город вы не едете ли? - спрашивал Чедучу, когда у него были гости.
- Едем.
- Верхним людям привет от меня скажите.
Весной нет дорог от Чедучу к людям. Среди людей нет соседей Чедучу. Такой уже Чедучу человек, пришлось ему вековать без соседей. Речка у него вместо соседа. Сосны рядом с ним живут. С речкой Чедучу разговаривает.
Кричит старый Чедучу речке, будто она глухая:
- Ишь ты! Течешь. Ладно, что возле меня бежишь. Да что с тебя толку? Весной ты людям не дорога.
Весной старый Чедучу подолгу сидит на крыльце, курит, на лес смотрит, на птиц смотрит. Птицам весной в этом краю привольно.
Гольчей спрашивает:
- Люди от нас далеко ли живут?
- Близко от нас людей нету, - говорит Чедучу. - Люди дороги любят. Возле нас дорог нету.
2
Возле весенней горы зимнее озеро лежит. На озере еще лед, еще волчьи следы, а на другой стороне горы распустились березки.
Гора возле озера будто не гора, а олень. На оленьей спине горы - два камня, будто два брата, один камень другого держит.
Гольчей связывает бревна сыромятными ремнями, отталкивает плот и плывет.
Старый Чедучу кричит в окно:
- Куда плывешь, парень?
- Товарищей проведать.
- Проведай, проведай.
Плывет Гольчей, на рыб смотрит, на хариусов в светлой воде. Река из берегов вышла, а хариусы плавают возле горы между деревьев.
Гольчей поет:
Дялань, дялань-дя…
Дялань, дялань-дя.
Плясать ему хочется. Хариусам тоже в воде плясать хочется. Птицы в воздухе пляшут.
Дялань, дялань-дя.
Дялань, дялань-дя.
Поет Гольчей хариусам, белкам, птицам.
Вот солнышко уже на краю озера сидит, будто утка утят своих караулит.
Гольчей оставляет плот под деревьями, а сам лезет туда, к ветру, к чистому небу, где верхушка дерева шумит. С дерева на дерево, с ветки на ветку прыгает Гольчей, - недаром он товарищ белкам.
Дялань, дялань-дя.
Дялань, дялань-дя.
В дупле старой сосны белка сделала себе дом, натаскала кедровых орехов. Гольчей давно знает эту белку. Мать этой белки он знал. Белка тоже Гольчея знает. Любит она с ним играть.
- Белка, - говорит Гольчей, - маленьких белочек когда принесешь? Осенью тебя убью, однако. Бегать тебе трудно стало, видать, в животе маленьких белочек носишь. Осенью я тебя убью. Желудок твой поджарю. Есть буду тебя, белка.
Поздно уже. Солнце под воду стало прятаться на ночь. Гольчей к тому месту подошел, где плот был привязан. Плота нету. Будто кто-то его отвязал. Может, ветер отвязал, может, река отвязала?
Сидит Гольчей на дереве, на воду смотрит. Везде вода. Направо - река, налево - озеро. Озеро и река вместе сошлись. Хорошо птицам, которые на воде сидеть могут.
- Белка, - говорит Гольчей, - я тебе соседом буду. Придется мне возле твоего дома ночевать.
Старый Чедучу ждет Гольчея. В окно видит - плот Гольчеев плывет, а на плоту Гольчея нету. Пустой плот плывет. Ладно, что не видит босая Мария. Пустой плот к дому все ближе, горе река несет. Не случилось ли чего с внуком?
Старик не верил, чтоб река могла отобрать у него внука. Он жил в старой дружбе с рекой. Гольчей не мог утонуть.
Старый Чедучу садится в лодку, едет внука искать.
В доме осталась босая Мария.
3
Мария осталась одна, одна осталась, как камушек в траве. Уже вода стала убывать, и река ушла, и озеро отодвинулось, показалась трава, и в траве гладкие, круглые камушки, которые оставила река, а Чедучу и Гольчея не было.
- О-о-э! - кричала Мария, звала.
Гора откликнулась, река отвечала.
- О-о-э! Гольчей! Чедучу! - кричала Мария.
Думала, дед Чедучу услышит, братишка Гольчей вернется.
В большой тайге жила одна.
- О-о-э! - кричала.
Гуси летели. Может быть, они видели Гольчея и Чедучу. Наверно, река их унесла далеко.
Может, и ей сесть в лодку и плыть - вниз по реке, чем здесь плакать.
Босая Мария плакала. В лесу плакала. Горам жаловалась. И, услышав ее плач, в лесу останавливались звери. Лес стоял тихий, а листья словно завяли от ее плача. Словно птица жаловалась она. В лесу становилось душно от ее горя.
Уже пять и еще пять дней прошло, как Чедучу и Гольчей ушли и не вернулись.
Ночью услышала стук босая Мария. Дверь отворилась: старый Чедучу и Гольчей стоят.
- Сплю я, - говорит Мария. - Ишь, сон мне какой снится.
- Нет, однако. Не спишь, - отвечает Чедучу. - Мы сои видели. Кипяти чай. Чай пить будем, сон свой расскажем.
Вот они чай пьют. Смеются.
- Сижу я в лодке, - рассказывает Чедучу. - Голь-чея ищу глазами. Вижу, сидит он на дереве. С белкой играет. "А я думал - на том свете играешь. Искать тебя еду. Садись, парень, греби". Гребем. В сохатиную падь выехали, человека видим. Человек этот нам машет. "Ты, не старый ли Чедучу?" - спрашивает. "А кто же? - говорю я. - Другого Чедучу здесь нету". - "Если ты Чедучу, - говорит он, - садись. На самолете я за тобой прилетел. И парнишку тоже возьму. Дорог к тебе нету. А тебя там хотят видеть, откуда я прилетел. Ну, садись скорей, летим". Когда сели, он нам мягкое дал что-то, вроде мякиша. "Уши, - говорит, - заткните". Я ему говорю: "Сроду я ушей не затыкал. Не буду я затыкать уши". Он смеется. Я летчику кричу: "Земля мне сверху не нравится. Пожалуй, вернись. На земле лучше. Птицу, что ли, ты из меня хочешь сделать?" Кричу, а сам не слышу, что кричу. Ветер уши мне залепил. Во рту у меня ветер. В город мы прилетели. А нас все встречают. "Стало быть, в гости ты к нам приехал", - мне говорят. А я спрашиваю: "К кому? К тебе в гости или к этому, что рядом стоит? Много вас тут, не знаю, в который дом прежде идти". Меня в водяной дом привели, из стен вода бежит горячая и холодная. Под горячий дождик я стал. Смеюсь. Горячая вода меня щекочет, по спине бьет, по груди. Потом в другой дом меня повели, в театр. Женщины в этом доме пляшут. Легкие женщины, юбки на них коротенькие. Я чихнул. Спать мне с дороги захотелось. Уснул я в театре. Просыпаюсь, думаю, во сне я видел горячий дождь, сейчас босую Марию увижу. Лес увижу. Реку, что по острым камням шумит. Смотрю, люди сидят. Мне городские люди говорят: "Едем, Чедучу, спать. Здесь спать нельзя". А сами смеются. Меня в спящий дом привели, в тихий дом. На мягкое что-то положили. Утром ко мне приходят городские люди, просят: "Расскажи нам что-нибудь, Чедучу. Рассказываешь ты, наверно, хорошо. Мы твои слова напечатаем, чтоб тебя все знали. Хороший ты человек, Чедучу". - "Не хвалите, - я им говорю. - Рано хвалите.
Я к вам в гости прилетел, теперь вы ко мне приезжайте. Да не приедете, однако. Дороги ко мне нету". А они мне говорят: "Мы к тебе с дорогой приедем".
Вот и опять шумит река. Кричи, река, кричи! На хорошем языке ты кричишь: зверям понятно. Чедучу понятно. В горах камни тебя сдавили, маленькой горой к большой горе прижало тебя, а ты вырвалась, радуешься, через камни скачешь, весело тебе, вот и кричишь. О том, что горы высоки, кричишь, о том, что светлые ручьи в тебя втекают, кричишь.
Старому Чедучу без соседей скучно. Опять дорог нету, людей нету. Реке он жалуется. На берегу Чедучу сидит, вяжет сети. Мария ему помогает. Гольчей стоит на камне, ловит хариусов.
- Когда я в городе был, - говорит Гольчей, - думал, плохо, что тебя с нами нету, Мария. Чедучу боялся, что плакать ты станешь без нас. Человек тут один ехал в шумной лодке в эту сторону, поклон просил передать. Да, видать, не доехал этот человек, дорог не было, вернулся. В городе мы о тебе думали.
- Не были мы в городе, - вмешивается Чедучу. - Сон нам снился. Горячий дождь снился.
Усмехается старый Чедучу, а сам думает: может, и впрямь это был сон.
Нет дорог от Чедучу к людям. Птичьи есть дороги. Птица пролетает через горы, была она там, возле людей, и опять летит туда, к людям. Птица и та хочет быть поближе к людям.
- Сон это был, - говорит Чедучу. - Много мне людей снилось.
Сон снился Чедучу. Птицей он стал. Через горы летит. Через реки летит. Рекой он стал. Течет к людям. Гольчей старого Чедучу будит:
- Вставай, гости приехали.
- Не ври, - говорит Чедучу, ему хочется спать, - Зачем врешь? Дорог к нам нету.
- Вставай. Люди с дорогой приехали. Дорогу дальше ведут. С домами приехали. Дома возле нашего дома ставят. Ситцевые дома. Вставай, Чедучу, соседей у тебя теперь много.
1938
Старуха
У дяди Антона рыжая борода. Ноги у него большие, руки широкие. Лесной это человек, брат дерева, друг камня. Глаза его словно обложены мхом. Два глаза, как два зверька, которые из листвы смотрят на человека. Когда он проходит мимо деревьев, он подмигивает им, будто проходит мимо людей.
Два дерева стоят рядом - муж и жена - и трогают друг друга ветвями.
Он любит деревья. Деревья - это очень гордый народ. Только деревья умирают стоя. Но и среди деревьев есть такие, что перед ветром стелются по земле. Говорит дядя Антон кедровому стланцу:
- Ну что ты вьешься, что ты жмешься к земле? Ведь ты кедр. Дерево, а живешь лежа.
Проходя мимо озера, он ворчит. Озера он не любит.
Он любит все, что бежит, все, что падает с гор, что несется через камни, все, что опрокидывается и ревет, что несет бревна и людей: реки, ручьи, речки.
Проходя мимо Охи, речки, бегущей из лесу, дядя Антон нагибается и пьет воду, черпая ее ладонью.
- Эй, выпьешь речку! - кричат ему плотники.
- А вам что? Вам что вода из живой речки, что вода из-под крана. Из-под крана даже слаще. Пейте из него. Соли в вас мало.
С усов дяди Антона капает вода на траву. Он смотрит на Оху и думает.
"Что ж, - думает он, - дни речки считанные. Скоро сожмут ее, посадят в трубу. Теки, скажут, Оха, беги к нам на руки, на спину".
А Оха шумит себе и бежит. И речка-то небольшая, с волчий шаг, но дяде Антону жалко ее берегов, ее красоты.
- Эй, вы! - кричит он водопроводчикам.
- Чего тебе?
- Соли в вас мало.
Одним из первых он приехал в Оху.
- Рек много? - поинтересовался.
- Водятся.
- Зверь далеко?
- Зверя у нас много.
- Ну, а люди есть?
- Есть людишки, настоящих людей мало.
- Это нехорошо. Без человека и речка старится.