..."Салус попули супрема лекс эсто!"
Он шел с Верой, дочерью, шел со своим счастьем, своей надеждой, своим прошлым, настоящим и будущим, шел с новым поколением, для которого, как завет, прозвучали те же слова на русском:
"Благо народа да будет высшим законом".
Содержание:
Василий Белов - Все впереди 1
Часть первая - Белая лошадь 1
Часть вторая - Безоблачное сиротство 23
Что впереди? 46
Василий Белов
Все впереди
Часть первая
Белая лошадь
В аэропорту Шереметьево приземлился очередной самолет. Это был ИЛ-шестьдесят второй, из Парижа. Он долго выруливал куда требовалось, наконец стих. Пассажиры, в том числе и группа московских туристов, тоже притихли. Люба Медведева - учительница музыки одной из московских школ - испытывала усталость и облегчение, она оставила незамеченным краткий наплыв душевной тревоги. Предчувствия недобрых событий никак ее не устраивали…
Десять дней назад, ранним и свежим весенним утром, муж на такси привез ее сюда, в Шереметьево. В "специализированную", как говорилось, группу московских туристов она попала благодаря бывшему однокласснику Мише Бришу, который больше всех хлопотал о путевке.
- Тебе писать расписку или так обойдешься? - шутливо спросил тогда Бриш. Медведев поцеловал жену, пропуская шутку мимо ушей. Бриш энергично взял чемодан. Переводчица, возглавляющая группу, обладала мужской походкой и довольно объемным торсом, она тотчас оказалась под обстрелом Мишиных острот, но и сам Бриш был тут же обстрелян:
Миша Бриш, Миша Бриш,
Ты куда от нас летишь?
Люба оглянулась на сочинителя: им оказался лысый молодой человек в кожаном темном пальто. Он был похож на Штирлица, вернее, на актера Тихонова. Уже за пограничным барьером в суете и спешке Бриш познакомил с ним Любу, но она всегда плохо запоминала имена и фамилии. За границей Любе все время было стыдно. Ей казалось, что на них оглядываются, что москвичи многое делают невпопад. Она то и дело краснела.
Париж! Еще два месяца назад она даже не мечтала о подобной поездке. Обычно в свои счастливые минуты она вспоминала дочку и мужа, если их не было рядом. Потом она вспоминала мать, и становилось обидно оттого, что никто из них не испытывает то же самое. Помнится, когда открылись огненные парижские ворох а , она прильнула к иллюминатору.
Обширная золотистая россыпь огней, словно звездное небо, то поднималась наклонно, то кренилась в другую сторону. Ясно видны были пунктирные линии скоростных трасс, различались очертания больших площадей. И так радостно билось сердце: Париж! Город, о котором столько сказано и написано всеми людьми земли. И это ее, Любу Медведеву, ждет удивительная, теперь уж такая близкая встреча с Парижем. Неужели это не сон?
Она мечтала всегда, начиная со школьной парты. Мечтала о том, что будет: мечтала ежедневно о завтрашнем дне или вечере. Почти каждое мечтание ее осуществлялось. Она тотчас забывала об этом и снова мечтала, уже о большем, загадывая дальше и дальше. И чем больше она мечтала, чем дальше загадывала, тем неинтересней казалась ей сегодняшняя жизнь, повседневное окружение и обыденные дела. Люба всегда жила завтрашним, вернее, послезавтрашним днем, думала только о будущем, не замечая настоящее и совсем не вспоминая о прошлом. Если б она вспомнила как-нибудь прежние, давно сбывшиеся мечты, она ужаснулась бы их наивности, покраснела бы от стыда за свою прошлую, такую, как бы она сказала, примитивную жизнь. Счастье ее складывалось из постоянного ожидания. То она ожидала и мечтала закончить школу, то мечтала познакомиться с кем-то, то строила планы насчет летних каникул. Мечта о гордом Медведеве, возникшая еще в школе, осуществилась без сучка и задоринки. Сбылись и самые радужные планы семейной жизни. Об одном только она не мечтала - о рождении ребенка. Она боялась родов, долго избегала беременности, но Медведев не хотел больше ждать, и она рискнула…
Она не любила ребенка заранее. Эта любовь явилась к ней после рождения дочери. И жизнь преподнесла ей великолепный сюрприз! Теперь мечты Любы касались уже не только ее самой, но и Верочки. Дочка сделала радостным и завтрашний день, и сегодняшний. И все же Люба Медведева, как и раньше, считала, что самое прекрасное у нее впереди. Нельзя сказать, что у нее не было к тому оснований. Ее красота и здоровье, любовь и надежность мужа, семейное благополучие, интересная (хотя и несколько надоедливая) работа, уйма добрых знакомых - все это радовало, предвещая восхитительное, прекрасное будущее. И она от души верила в это близкое необыкновенное будущее…
В тот день Люба Медведева чувствовала себя Алисой в стране чудес. Светлые, шумные залы аэропорта Орли были запружены людьми разных национальностей, одетыми кто во что, говорящими на всех языках, с лицами то бледными, то желтовато-смуглыми. Глаза толпы мелькали, искрились, большие и узкие, карие, черные, реже синие. Чемоданы разнообразных объемов, расцветок и конструкций проезжали в бесшумных тележках. Киоски с бижутерией сверкали и переливались. Такими же переливчатыми были музыкальные предисловия радиообъявлений. Полицейские в черной форме, их высокие то ли шапки, то ли кепки напоминали какую-то картинку из книг на тему бесчисленных французских революций.
Люба не успевала разглядывать и запоминать. До нее не сразу дошло, что седеющий небольшого роста и невзрачно одетый мсье Мирский и есть тот самый гид, который будет сопровождать московских туристов. Оказалось, что группа, не заезжая в Париж, той же ночью летит в Марсель. Помнится, Люба забылась коротким и чутким сном в кресле "Боинга" и не слышала, что говорили между собой Михаил Бриш и его приятель, которого звали Аркадием. Как хорошо, что в такой поездке есть близкий знакомый! Даже о чемодане можно было не думать, заботу о нем полностью взял на себя Миша. Совершенно сонная, но радостная, она шла куда-то, с кем-то знакомилась, ехала на каком-то автобусе и вдруг очнулась в обширном холле какой-то гостиницы. Только тяжесть бронзовой болванки дверного ключа осталась в памяти от последних минут этого счастливого вечера. Чемодан ей занесли в номер, оказавшийся совершенно роскошным. Она еще успела разглядеть матово-бежевую облицовку ванной, полюбоваться красивыми обоями, светильником и странной валикообразной подушкой.
Ванну она приняла в сонном, но в таком же восторженном состоянии. Она улеглась в кровать и проснулась, как ей показалось, в ту же минуту. Солнце ласково и настойчиво припекало сквозь тюлевую преграду. В одной сорочке, на цыпочках, она прошла по коврику и осторожно посмотрела в окно. Номер был на втором этаже. Большая клумба, разбитая у входа в гостиницу, полыхала богатой цветочной радугой. Через открытую форточку пахло озоном и близостью моря. Люба едва удержалась, чтобы не запрыгать и не захлопать в ладошки. Но она тут же вспомнила мужа и дочь: как было бы хорошо, если б они тоже были здесь и видели все это! Ей стало их жаль, она даже собралась всплакнуть, как вдруг в дверь вежливо постучали. Люба набросила халат и открыла. Перед ней, улыбаясь, стояла девушка в светло-синем передничке. Она сделала книксен и что-то спросила, но Люба знала по-французски только "мерси" да еще "сильвупле". Обе говорили каждая свое, обе с улыбкой жестикулировали, пока не рассмеялись. Девушка ушла, а Люба, так ничего и не поняв, занялась туалетом: ей хотелось сбегать до завтрака в город. Не успела она причесаться, как горничная вернулась, причем с подносом. Она поставила поднос на столик и так же бесшумно, с той же очаровательной улыбкой, исчезла. На подносе Люба обнаружила кофейник, подогретое молоко, две булочки, сахар и крохотную порцию масла, запакованного с таким изяществом, что разворачивать было жалко. Такой же красивой была и пластмассовая баночка с ежевичным джемом. Люба совсем растерялась. Не ошиблась ли горничная? Не приняла ли ее за какую-нибудь важную даму? "Будь что будет, а я позавтракаю", - решила она и уже через пятнадцать минут, радостная и праздничная, спустилась в холл.
Никого из группы внизу не было. Портье, принимая ключ, любезно сказал ей что-то приятное.
Бежевый шерстяной костюм сидел на ней свободно и ловко. Она знала об этом еще в Москве. От этого ее движения были также непринужденными, приятными, об этом она тоже знала, и ей захотелось пойти быстрее. Времени еще целый час, можно хоть чуточку посмотреть город.
Она вышла на широкую главную улицу, спускающуюся к морской бухте.
Марсель дышал по-весеннему широко, было свежо, но не холодно. Город по сравнению с Москвой казался тихим, редкие машины катились неторопливо, прохожих оказалось очень немного. Стараясь не останавливаться у магазинных витрин, Люба чуть не бегом устремилась по склону вдоль улицы и вскоре очутилась на берегу, у самой гавани, в базарной толпе. Вся набережная около бухты была заставлена рыбными садками, лотками, плетеными корзинами, пластиковыми посудинами, заполненными свежей рыбой, какими-то гигантскими раками, глазастыми морскими чудовищами, смешными и порой отвратительными на вид, еще живыми водными существами. Акулообразные серебристые тела каких-то экзотических рыбин лежали на лотках словно поленья. Лоснились на солнце пластами наваленные камбалы, лобастые бычки еще шевелили хвостами. Какой только морской живности тут не было!
Бирюзовое море виднелось вдали в узком проходе. Вода в бухте переливалась то золотисто-синим, то зеленоватым, везде стояли большие и малые яхты, катера и лодки, причаленные друг к другу. Они щеголяли ослепительной чистотой, солнце играло в медных частях оснастки. Запах морских водорослей, запах тайных морских глубин исходил от всех этих судов, корзин и лотков. "Почему же так мало покупателей?" - подумала Люба, но тут же изумилась той быстрой перемене, которая случилась на набережной.
Торговля стихла, лотки опустели, корзины с морскими дивами быстро, словно в кино, исчезли. Толпа таяла на глазах. Люба вдруг обнаружила, что забыла улицу, по которой она спустилась к морской гавани. Что теперь с нею будет? Оставалось всего двадцать минут до назначенного сбора в холле гостиницы. Она в ужасе заторопилась вверх, но улица оказалась не та. Пришлось вернуться, чтобы не заблудиться еще больше. Не зная, куда идти, Люба растерянно оглядывалась.
- Ай-ай-ай! А мы уже заблудились? - послышалось за спиной.
Аркадий, друг Миши, стоял на дощатом пирсе и улыбался. У нее, как говорят писатели, вырвался вздох облегчения.
- Идемте. Нас обоих не будет хватать на завтраке. Эта дама шутить не любит…
- Какая дама?
- Ну, эта… самая.
Он ловко подправил ее за локоть, когда Люба ступила не в том направлении. И тут же нервным движением выпустил ее руку.
Гостиница оказалась совсем рядом. Сэкономив полчаса на завтраке, Люба успела разобрать вещи. Когда она вновь появилась в холле, шофер и мсье Мирский издали узнали ее и дружно с ней поздоровались. А что за прелесть был этот Жан - шофер туристического автобуса! Живой, словно служитель цирка, всегда улыбающийся, он делал свои дела красиво, легко и стремительно. Одет он был в светлые вельветовые брюки и тонкий темно-синий шерстяной свитер. Этот свитер очень и очень шел к его тоже синим глазам. "Странно, - подумалось ей, - волосы черные, как смоль, а глаза синие. Что, это у всех французов?". Она не успела додумать свою мысль. Спутники дружно заполняли автобус.
День опять прошел словно во сне.
За обедом она выпила полтора бокала какого-то не очень вкусного красного вина. Друг Миши Аркадий хотел подлить ей еще, но обе бутылки оказались пустыми. Мсье Мирский уже выглядывал официанта, вернее, хозяина ресторанчика, чтобы тот подал вина, но Люба замахала руками. Как-то так получилось, что и во время ужина Миша и Аркадий оказались с ней за одним столиком. Четвертым опять был мсье Мирский. На этот раз подали рыбу. Люба наблюдала за официантом, напоминавшим ей настоящего Фигаро. В черной жилетке и белоснежной рубашке, он так ловко, на четырех пальцах, носил перегруженный блюдами поднос, так быстро сновал с этим грузом между столами, что на него загляделись все москвичи. Вероятно, он чувствовал это и радовался, что его мастерство замечено.
- Скажите, Матвей Яковлевич, - обратился Бриш к мсье Мирскому. - Правда ведь, Марсель очень похож на Одессу?
- Никогда! - убежденно отрезал Мирский, и Бриш сразу заговорил о чем-то ином.
Еще за обедом выяснилось, что гид провел раннее детство в Одессе, но родители увезли его сначала в Румынию, затем во Францию. Люба рассеянно вслушивалась в мужской разговор, который казался ей скучным. Около девяти вечера она потихоньку ушла в номер.
Ей нестерпимо хотелось спать, но она достала из чемодана блокнотик и авторучку, купленные мужем специально для этой поездки. Она обещала Медведеву каждодневно записывать самое интересное. Ей было жалко его, своего кандидата наук. Почтовый ящик, где он руководил какими-то важными разработками, давал право ездить только в Крым либо на Кавказ. За границу у них не пускали и, если бы не помощь Миши, Любу тоже не включили бы в группу.
Она уселась в мягкое ласковое кресло, включила светильник и открыла блокнотик. С чего же начать? Она просто не знала, с чего начать. Она вспомнила о том, что в Москве глубокая ночь и дочь давно спит, разбросав игрушки. Наверное, опять не почистила на ночь зубы. Такие раздумья натолкнули Любу на то, чтобы писать в виде письма. Пусть письмо будет не отправлено. А почему бы, собственно, его не отправить? Правда, это очень дорого. Той жалкой валюты, что имелась у Любы, не хватит, даже на приличные сувениры. К тому же письмо может прийти уже после ее приезда домой. Что ж, это будет так интересно. Они все вместе получат ее письмо из Парижа…
"Милый Дым, мне жаль, что тебя нет рядом. Ты и представить не можешь, как много всяких впечатлений, а ведь прожит всего один день. Вчера я познакомилась почти со всеми из нашей группы. Сегодня в Марселе нас возили по городу на автобусе, потом на катере в крепость Иф. Помнишь графа Монте-Кристо? Это та самая крепость, там такие жуткие казематы. После обеда ездили в здешний Нотр-Дам. Этот собор стоит на высоком холме, оттуда виден весь Марсель и Средиземное море. Здесь тепло, погода чудо! Завтра мы будем путешествовать по французскому югу. Дымчатый, знаешь, здешний собор весь увешан моделями парусников, лодок, даже автомобилей и самолетов. Это люди молились за своих погибших родственников. Каждый оставлял в соборе изображение судна, которое потерпело в море крушение. Наш шофер Жан…"
Люба быстро сунула блокнотик под подушку, потому что в дверь постучали. Огляделась, затолкнула в чемодан раскиданное белье. Стук повторился, она сказала "да", но дверь открылась еще до этого "да".
- Товарищ Медведева, к вам можно?
Конечно же, это был Миша. Его голос прозвучал совсем по-домашнему, и Люба даже обрадовалась.
- Разрешишь мне посидеть в этом буржуйском кресле? - Бриш был заметно пьян. - Не бойся, я не усну. Вы, товарищ Медведева, несерьезно себя ведете. Утром ушли, никого не спросясь. Заблудились в чужом заграничном городе. Вам что говорили на последнем инструктаже?
- Ладно, ладно…
- Вот именно-с, ладно! А знаете ли вы, товарищ Медведева, за кого принимают женщину в Марселе, если она одна на улице, да еще вечером?
- Но я же не вечером…
- Тем хуже, если с утра! - рассмеялся он.
"Боже мой, как постарел, - подумала Люба. - А давно ли сидели за одной партой?".
- Я знаю, что ты сейчас подумала.
- Да?
- Ты подумала: "Неужели этот старик и есть тот самый одноклассник, с которым вместе зубрили бином Ньютона?". Так вот, это именно я. Тот самый, Любаша. Ты ничуть не ошиблась.
Она рассмеялась, а Бриш пристально посмотрел в ее переносицу.
- Где твой приятель? - спросила Люба, чувствуя какую-то неловкость от его не совсем обычного взгляда.
- Ушел смотреть секс-фильм.
- А ты-то чего теряешься?
- У меня нет валюты, - сказал Бриш. - Надеюсь, позволишь мне закурить?
- А что, у него есть валюта? - Люба взяла предложенную карамельку.
- У Аркашки есть все! Даже любимая женщина…
- Ну, Мишенька… ты что, ему завидуешь?
- Завидую, но не ему.
- Кому же? - Она тут же покаялась, что задала этот вопрос, но было поздно.
Он сильно вздохнул и вытянулся в кресле. Люба почувствовала, что краснеет.
- Ты, кажется, прекрасно знаешь, кому я завидую, - смелея, сказал он.
- Можешь не продолжать…
Она встала и поправила волосы.
- Нет, откуда он взялся, твой Медведь? - не унимался. Бриш. - Пришел, увидел, победил… И уши у него торчали, помнишь? Точь-в-точь как у медведя. Учти: ни у меня, ни у Славки Зуева уши так не торчали..
Люба начинала терять терпение. Она спросила:
- А как сейчас поживает Славик? Ты с ним встречаешься?
- Редко, но метко. После каждого автономного плавания мы пьем с ним в ресторане "Прага". Главным образом за ваше здоровье, мадам!
- Он женат? - Люба еле сдержала зевок.
- Конечно. Разве ты не знаешь его жену?
- Наталью? Еще чего!
- Вот и я говорю, что вы с ней приятельницы…
Он умел понимать повороты причудливой женской логики, но не заметил ее второй зевок. Наконец он встал - длинный, нескладный, вызывающий у нее жалость.
- Прошу пардону, я исчезаю… Адью… - Не касаясь ее, он приподнял на ладони ее волосы. - А ты такая же. Только еще больше похожа на Лопухину… Ту самую, с портрета Боровиковского.
Он ушел, и Люба, обманывая себя, подумала: "Почему он не женится?". Конечно, ей было давно известно, почему он не женится. Бриш был так же, как в школьную пору, влюблен в нее. "Но, боже мой, как хочется спать!". Она едва нашла силы замкнуть дверь, раздеться и лечь в постель.