В честь лунника Лешка решила до вечернего сбора гостей провести крупную реконструкцию в оборудовании квартиры. Люди до Луны дотянулись, а она уже полгода собирается слетать в областной центр и все откладывает. Безобразие!..
Ни слова не сказав матери, Лешка на "кукурузнике" совершила рейс, купила гардины, багеты и к обеду приволокла это добро домой.
Когда отец пришел с работы, все висело на предназначенных местах, а Лешка ходила по комнатам с видом волшебника, совершившего пустяковое чудо и замышляющего еще не такие преобразования.
- Ты бы себе на осень плащ купила, - заметил отец.
- Повременю, - отозвалась дочь. - Только серые были.
- А тебе какой надобен?
- Синий.
"Подумаешь, модница какая! - удивился Алексей Павлович. - Она даже у рабочих сапог норовит подворачивать голенища не без кокетства".
За обедом Лешка сообщила:
- Родители, я нашла себя окончательно.
Алексей Павлович поглядел молча: что еще такое?
- Людям нужны мыло, кинопленка, пластмассы, - она загибала пальцы левой руки. - Мы дадим все это!
- Кто - мы? - поинтересовался отец. Он не любил длинных речей, не задавал длинных вопросов и умел слушать.
- Химики!
Алексей Павлович сосредоточенно поковырял вилкой горошины на тарелке. Он был очень недоволен тем, что дочка и в этом году не поступала в институт: упустит все сроки, примирится с тем, чего добилась, утратит желание учиться дальше.
- Скоро дадите? - иронически спросил он.
- Постараемся поскорей, - принимая вызов, ответила дочь. - Вот еще год поработаю у аппарата, приоденусь получше, подготовлюсь имеете с Верчиком и поступлю на химфак.
- Ну, если с Верчиком, - Алексей Павлович иронически приподнял бровь.
Он осуждал Верино материнство, боялся дурного примера для дочери.
- Сомнительная последовательность: сначала родить ребенка… - Кадык на его тонкой шее запрыгал, жена делала Алексею Павловичу знаки, прося остановиться, показывая глазами на прислушивающегося Севку, но Юрасов ничего не видел или не хотел видеть.
Лешка покраснела от возмущения:
- Ты напрасно к ней так несправедливо относишься. И потом она - мой друг. Если хочешь знать, она герой. Да, да. И я ее очень уважаю. И… и… даже завидую, что у нее Иришка, а она…
- Что-о?.. - грозно переспросил отец, и впадины на его щеках обозначились резче.
- Нет, я не так сказала, - смутилась Лешка. - Но она все выносит стойко и мужественно…
- На том и остановимся, - пресек разговор Алексей Павлович и стал еще сосредоточеннее нанизывать горошины на вилку.
Только к концу обеда он сказал:
- Леокадия, не забывай: добрая молва о человеке - великое дело.
Однако и здесь Лешка не сдала позиций, но сделала это деликатно.
- Я понимаю, папа, - мягко сказала она, - о Вере молва самая хорошая…
Панарин и Лобунец вышли из общежития в половине седьмого. На Станиславе щегольски отглаженный темно-серый с красным "глазком" костюм. "Только платочка в кармане пиджака не хватает", - ухмыльнулся Потап. Сам он одет по-спортивному. Правда, в шкафу у него висит недавно купленный роскошный макинтош, но он еще стесняется носить его: "На праздник как-нибудь надену".
Пятиморцы у своих домов играли в лото и домино. Женщины, сидя на низеньких скамейках, грызли семечки. Строили игрушечные химкомбинаты дети. Во дворах крякали утки. Возле сараев висели на веревках освежеванные зайцы. Красновато-желтые листья деревьев походили на перезревшие груши.
На стадионе шел футбольный матч - химики сражались со строителями.
Потап, славившийся "пушечным ударом", не устоял и потянул друга зайти, поглядеть хоть одним глазом, как идет игра, Зрители стояли вокруг поля неровной стеной. Самые догадливые принесли с собой чурбаки, сидели на них. Только что прошел дождь, из-за стен комбината ракетой взмыла в небо красавица радуга.
Болельщики кричали:
- Вратаря - на парафин! Дырка!
- За такую игру с работы снимать надо!
- Пятки отдавишь!
Рыча, требовали:
- Дудкин, умри на поле! Отстегни ногу!
Подбадривали долговязого парня:
- Тетя Клаша, бей по воротам!
И, когда он мазал, ехидно замечали:
- Техника задавила!
Стась потянул Потапа:
- Пойдем, неудобно опаздывать. Девчата ждут.
Лобунец многозначительно гмыкнул - знает он этих девчат. Небось, рыжая Алка там.
По дороге Панарин купил магарыч - две бутылки вина - и просил Потапа спрятать их в недрах великолепных брюк. Недра действительно оказались глубокими: бутылки исчезли в них бесследно.
Когда пришли к Юрасовым, там уже были Надя, Анжела и Алла. Звонарева сегодня тщательно расчесала волосы, приоделась и даже подкрасила губы.
Отец и мать Юрасовы ушли в кино, Севка - на футбол, и квартира оказалась в полном распоряжении гостей.
Лешка приготовила сюрприз. Она достала у соседей магнитофон и теперь, усадив всех на диван, объявила:
- Запись-концерт! Приветственная ода. Речь Цицерона нашего времени. Пение дуэтом. Соло на гитаре. - И включила магнитофон. Ее измененный голос произнес скороговоркой:
- Слава тебе, о Панарин, со щитом возвратившийся с битвы! Пример твой похвальный пусть честно умножат соратники наши…
Алла Звонарева посмотрела на Стася с нежностью. Или это показалось?
Чей-то басок произнес из магнитофона:
- И, как сказал несравненный Ломоносов, "широко простирает химия руки свои в дела человеческие". А Менделеев добавил: "Посев научный взойдет для жатвы народной".
Первой узнала голос Анжела.
- Это Вера! - воскликнула она изобличительно.
- Не может быть! - не поверила Надя.
Она сидела на диване около Потапа и все старалась отодвинуться от него.
- Точно, Вера, - подтвердил Лобунец и придвинулся ближе к Наде.
А комментатор продолжал:
- Внимание! Всем! Всем! Копия - ведьме. Сейчас перед вами выступит известный оратор, Цицерон нашего времени Полторапотап Лобунец.
Потап, втянул голову в плечи, растерянно заулыбался:
- Благодарю… Н-не ожидал…
В магнитофоне кто-то откашлялся, помычал и затем заикающимся голосом, очень похожим на голос Потапа, произнес:
- Я… м-м-м… Строго говоря… м-м-м… не обладаю красно…
Невозмутимый голос комментатора пояснил:
- Механизму заело…
Когда выпили вино, чокаясь и провозглашая дурашливые тосты, Анжела вдруг сообщила:
- Новость! В наших краях снова объявился Шеремет. Помните, парень с разбойничьими глазами?
Лешка стала белее стены, чуть не выпустила из рук тарелку с винегретом. Хорошо, что никто не заметил ее состояния.
А Панарин сказал:
- Не знаю, кто как, а я считаю Шеремета хотя и хулиганистым, но не пропащим парнем. Он, правда, с каким-то надрывом непонятного для меня происхождения…
Лешка благодарно поглядела на Стася.
ПРИЗНАНИЕ ШЕРЕМЕТА
Лешка спала на балконе на топчане, укрывшись с головой простыней, торчали только голые пятки. Утро было прохладным, Алексей Павлович, выглянувший на балкон, набросил на дочь одеяло.
После завтрака Лешка решила отправиться к плотине - денек был такой, что только фотографируй. Она надела коричневое, недавно сшитое платье, в котором выглядела старше, перебросила через плечо аппарат и отправилась на прогулку.
У берега в морском прибое резвились, как дельфины, ребята. Выждав, когда перед ними на мгновение разверзнется водяная пасть, они с визгом бросались в нее и на гребне летели к берегу.
Вон, кажется, Севка - обгорелый, как головешка. Разогнался, сделал сальто, рассчитывая сесть на волну, но запоздал, шлепнулся на песок, и подоспевший бурливый вал накрыл его. Этот дурында в прошлом году подстерег момент, когда ловец бездомных собак отлучился от своей будки, и с криком: "Амнистия в честь Лайки!" - выпустил всех узниц на волю.
Лешка чинно проследовала дальше, к гидростанции.
Возле самых шандоров вода была неожиданно изумрудной и тихой. У подъемников плясала, неистово плескалась рыба.
Лещи, выставив над водой круглые желтые носы, жадно глотали воздух. Казалось, солнце щедро разбросало по воде пригорит золотых монет.
Вдали подманивал сомов рыбак в просмоленной лодке. В руке у него трубка, похожая на охотничий рог, он шлепает ею о воду, и на этот звук, напоминающий лягушачье кваканье, мчится сом, хватает наживу.
Лешка, облокотившись о каменные перила, глядела на пляску рыб. Кто-то остановился рядом с ней. Она недовольно подняла голову и чуть не вскрикнула: Шеремет!
Он похудел, еще больше загорел - совсем цыганенок, кожа вытянулась на скулах. А темные глаза сияют радостью. Да он, оказывается, умеет улыбаться - застенчиво и открыто.
- Здравствуй, - говорят его губы, а глаза добавляют: "Наконец-то я снова увидел тебя!"
На нем синий костюм, рубашка с отложным воротничком. Кольца волос синевато, влажно блестят на голове.
- Здравствуй, - отвечает Лешка на пожатие его руки, а глаза спрашивают: "Ну где ты так долго пропадал? И почему сбежал? А теперь опять исчезнешь?"
- Пойдем к шлюзам? - предлагает Виктор.
Лешка же ясно слышит другое: "Подожди немного, я тебе все расскажу. И сбегать больше не собираюсь, ты же видишь, какой стал послушный".
- Пойдем, - соглашается она.
Они долго идут, взявшись за руки, будто всю жизнь вот так ходили и нет в этом ничего необычного. Садятся под тополями, недалеко от шлюзов, в балочке, на глухом, безлюдном повороте дороги. Балочку эту Лешка прозвала "Розой пятиморских запахов": в разные времена года в ней то пряно тянет маслиной, то медом акации, то морем и степными травами.
Как это ни странно, говорунья Лешка молчит, а молчаливый Шеремет говорит без устали. Видно, у него так много накопилось невысказанного, так просилось в доверчивое признание, что он наслаждался неведомой ему раньше радостью быть откровенным.
Он рассказывал о предательстве матери, о смерти отца, о бегстве из семьи, бродяжничестве. Пятиморск он бросил потому, что считал: здесь все относятся к нему уже предвзято, а ему не хотелось, чтобы она скверно думала о нем, презирала его.
- Что же ты там делал? - спросила Лешка.
- Зимой работа на овощном складе, а с весны - матросом на водной спасательной станции.
- Я знала, что ты хороший, - тихо сказала Лешка и положила свою руку на его.
Виктор, вздрогнув, отдернул руку.
- Нет, ты не говори так, я плохой. - Он побледнел. - Очень…, Даже сидеть возле тебя не имею права. Ты ничего не знаешь…
- Нет, знаю: ты хороший.
Он вдруг припал лицом к траве у ее ног и замер, только плечи вздрагивали.
Лешка не испугалась, не удивилась, лишь осторожно, едва прикасаясь, гладила его иссиня-черные волосы, говорила, как Севке, когда он нуждался в успокоении:
- Ну что ты, не надо, Витя, не надо…
Может быть, он впервые в жизни плакал, и надо было ему дать выплакаться.
- А если бы… если бы ты узнала… что я совершил преступление?
Лешка со страхом посмотрела на него. Шутит? Испытывает? Но нет, он напряженно, мучительно ждал ответа. Год назад она сказала бы… Но это год назад…
- Смотря какое, - сказала она, - и надо в душе человека разобраться. Почему совершил? Возможно, даже помочь выбраться из ямы. Разве настоящий друг оставит в беде?
Он вскочил на ноги.
- Ты правду? Правду?!.
Схватил ее за руки, поднял с земли, задыхаясь, выкрикнул:
- Теперь все, все!..
Лешка еще не понимала, что означает это "все", но почувствовала: в ней он нашел какую-то необходимую ему решимость, опору, она придала ему силы, стала для него самым необходимым человеком. Если не она - погибнет.
- Я тебе сегодня вечером все расскажу… Не могу сейчас, при солнце…
- Хорошо, Витя, но мне в ночную…
- Я потом провожу…
Она с трудом дождалась вечера. Не могла найти себе места. Что Виктор мог сделать? Неужели убил человека? Нет, нет, только не это! Но он сказал: преступление…
Они встретились в парке, сели на скамейку укромной аллеи. Рядом с собой Лешка положила чемоданчик с бутербродами, сказала, почти спокойно:
- Я слушаю, Витя.
На танцплощадке играл оркестр. Где-то недалеко журчала, плескалась вода. Пахло ночной фиалкой. За деревьями плавали в тумане портовые огни. Тоскливо вскрикивал маяк.
С чего начать? Может быть, с того, что сегодня, когда они расстались, он повстречал у базара Валета и тот, гундося, допытывал "Косяка давишь? Думаешь оторваться?"
Белобрысая дрянь с глазами цвета грязной водочной бутылки! Он показался Виктору отвратительным. Ударить что есть силы этим расквашенным, синеватым губам? Но ведь подстережет в темноте, всадит нож в спину.
- Вы меня не трогайте, - глухо произнес Шеремет. - У меня своя дорога.
Верхняя губа Валета полезла к носу, открыла острые желтые зубы.
- Может, уже раскололся, мелодии донес? Так мы об тебе выложим.
- Отвали! - стиснув зубы, с угрозой произнес Шеремет и двинулся на Валета.
- Гляди, кирюха, не прошибись, - бесцветным голосом процедил Валет и танцующей походкой направился к базару.
Да, об этом тоже надо рассказать Лешке, но потом. А сейчас главном: как дружил со слесарем Мишей Федорцом и как они, еще задолго до встречи с Лешкой, подвыпили. А когда выходили из ресторана, на Михаила напали двое, и он, Виктор, поспешил на помощь, ударил одного из напавших кирпичом в челюсть. Прибежал милиционер, стал крутить руки. Виктор оттолкнул его. Попал в колонию. Там тогда был Валет…
Озлобленный на весь белый свет, на то, что его, как он считал, ни за что отправили в колонию, Виктор решил бежать. Побег удался… Но и это еще не главное. Он не Шеремет, а Нагибов. Шеремет - это его двоюродный умерший брат. Тоже Виктор. По его свидетельству о рождении Виктор получил паспорт. Он преступник с чужой фамилией…
Лешка перевела дыхание. Она готовилась к худшему, но и это было страшно.
- Что же мне делать? - спросил ее Виктор так, будто именно от ее ответа зависела его жизнь. - Скажи правду, ты меня презираешь?
Как должна она ответить? Как ему помочь?
Она знала: Виктор сейчас совершенно откровенен с ней, ничего не скрывает.
Бежать ему отсюда навсегда? Но разве убежишь от своей совести? Всю жизнь фальшивить, прятаться - разве это жизнь?
А в чем ее, Лешкин, долг? Сказать ему: "Я не могу дружить с тобой"? Но разве он такой неисправимый преступник? Разке не раскаивается сам? Не хочет стать на честный путь? Не видит в ней друга?
У него так тяжело сложилась жизнь… Разве дружба проверяется не в большой беде?
- Я ценю, что ты правду… - сказала она. - И всегда так. Даже если очень трудно… Ладно?
Она еще спрашивает! Да ведь только это и может возвратить ему жизнь! И он сам говорит то, что и должен был сказать, но пытался переложить на нее:
- Я пойду к прокурору… Раз ты мне поверила, нельзя начинать новое с неправды…
У Лешки сжалось сердце. Его посадят в тюрьму… И они надолго, может быть навсегда, расстанутся…
Но Лешка сказала:
- Да, надо все честно… - и всхлипнула.