Так и не стала Нюра заведующей свинофермой. И писать в газете о свиноферме скоро перестали.
"А может, я сама во всем виновата? - думает теперь Нюрка, читая смолкинскую брошюру. - Все-таки ведь председатель-то хотел, чтобы свиноферма передовой сделалась. Ведь ему тоже не легко, наверно!.."
И героиней Нюрка не стала. Опять, может, во всем сама виновата? А вдруг стала бы она героиней - посмотрела бы мама, фу-ты, ну-ты, ой здорово! Хоть бы для мамы!
А Смолкина вот и героиней, наверно, станет! А что говорили про нее разное, так мало ли чего у нас не наговорят! Будто бы и подслащивали ей, и приписывали чужие успехи. Народ у нас всякий: могут намолоть с три короба, только слушай знай.
Чем больше Нюрке встречалось в смолкинской книжке непонятного, чем больше было там ученых слов, тем с большей почтительностью думала она о Смолкиной, о своей знатной напарнице, тем с большей завистью повторяла: "Неужели я не смогла бы?"
Мать ворочалась на печи, спрашивала:
- Скоро угомонишься, полуношница?
- Не угомонюсь я, мамочка, спи! Ты-то чего не спишь?
- Когда она приезжает?
- Ничего не знаю, председатель не сказал, только велел подготовиться. Спи, мама!
- Что я, не человек, что ли? Спи да спи! Я ведь тоже думаю.
- Ладно, мама!
- Чего ладно-то? Ты вон керосину добавь в лампу, совсем затухает, сожжешь ленту, тогда с чем будем сидеть? Керосин за суденкой, в бутылке.
Нюрка нашла бутылку, вывернула горелку, не гася огня, и налила в лампу керосину. В избе стало светлее, а запах керосина донесся даже до Катерины Егоровны. Она поднялась, свесила ноги с печи, но слезать не захотела.
- Приготовиться, значит, велел. А как это, приготовиться? - снова заговорила мать.
Нюрка закрыла книжку:
- Корму всякого обещал отпустить. Где он только возьмет его, не знаю!..
- Он найдет, когда до зарезу надо. Уже корма развозят, я слышала. И на скотный двор увезли воз сена, от лошадей взяли.
- Надо же! - удивилась Нюрка. - Вот книжку еще велел изучить да почистить все, порядочек навести…
- Ты как с ней будешь разговаривать? - поинтересовалась Катерина Егоровна. - Всю правду выложишь или подсластишь, скроешь кое-чего?
- От нее разве что скроешь? - убежденно ответила дочь. - А уж разговаривать и не знаю как. И правду бы надо выложить, чтобы на пользу пошло, и боюсь, чтобы не навредить кому. Худой-то славы тоже ведь распускать неохота. Вражина я, что ли, какая!
- Худая слава - она худая и есть, - подтвердила мать. - Это верно! А скроешь - тоже пользы не будет. Правда - она всегда лучше кривды.
- А помнишь, ты, мама, говорила мне: не плюй против ветра.
Катерина Егоровна чуть смутилась:
- Помню, как не помнить. Так ведь это когда ветер в лицо. А если ветер попутный - ничего не бойся.
- Сейчас попутный?
- Правда, дочка, всегда лучше кривды. Ржа ест железо, лжа - душу.
- Ладно, мама, давай спать.
- Я, что ли, тебе мешаю? Спи давай ложись.
Нюрка повесила лампу над столом и потушила ее, дунув сверху в стекло.
* * *
Председатель колхоза Бороздин по телефонному звонку из района выслал навстречу Смолкиной грузовик, чтобы, не дай бог, не застряла ее легковушка где-нибудь в снежной мякоти на волоку, и с утра вся деревня ждала, что вот-вот завиднеется в поле на росстанях какая-нибудь районная "Победа" на прицепе у колхозного грузовика. Но до вечера никого не было, и грузовик все это время торчал на пути, как на посту, километрах в шести от деревни. А к вечеру на росстанях перед деревней показался целый поезд из четырех автомобилей: впереди шел новенький "ГАЗ-69", за ним две "Победы" - синяя и ядовито-зеленая, а затем уже грузовик, будто толкач-паровоз, чадил, громыхая кузовом и почтительно притормаживая в нужных местах. Три легковых сразу - такого в колхозе, кажется, никогда еще не бывало, и яркие "Победы" на снежном поле производили такое впечатление, как если бы в зимнем небе вдруг засверкала радуга.
- Вот так делегация! Тебя бы, Нюрка, этак взамуж выдавать! Свадьба, да и только.
- Куда ей, выскочке!
- Какая я тебе выскочка?
- На какой же она машине сидит?
- Кто "она"?
- Сама-то?
- На всех на трех.
- Будто министра какого везут.
- Ну что ж такого, у нас не часто гости бывают.
Когда легковые автомашины проходили по деревенской улице, старые, перекосившиеся и наполовину занесенные снегом баньки казались особенно неприглядными и нелепыми. Грузовик пронесся по берегу реки и скрылся за перекрестком улиц, а легковушки остановились у конторы правления.
Бороздин, запыхавшийся и раскрасневшийся - не так от морозца, как от волнения, испуганно перебегал от машины к машине, не зная, какую дверь сначала открыть и кому важнее оказать больше чести: гостья гостьей, но ведь районные работники райкома и райисполкома - тоже гости, да еще и хозяева к тому же!
Инструктор райкома Торгованов, молодцеватый, с залысинами на лбу, заметными даже из-под шапки, первый выскочил из газика и распахнул правую переднюю дверь ядовито-зеленой "Победы".
- Приехали, Елена Ивановна! - крикнул он на всю улицу, как будто Елена Ивановна сама могла не видеть, что приехали и что надо выходить.
У конторы собрались все, кого приглашал Бороздин, и ждали, что будет дальше, что им делать и что говорить. Были тут работники бухгалтерии, бригадиры из всех отделений колхоза, кладовщик, агроном, зоотехник, одна учительница и все три свинарки во главе с Нюркой…
Смолкина вышла из машины и сказала громко и приветливо только одно слово:
- Здравствуйте!
И все как бы облегченно вздохнули в ответ ей:
- Здравствуйте!
Бороздин, весь красный от напряжения, подкатился к ней и пожал ее руку:
- Здравствуйте, Елена Ивановна. Пожалуйте, Елена Ивановна!
- Это председатель колхоза "Восход зари" Бороздин! - назвал его инструктор райкома партии.
- Бороздин Гавриил Романович! - отрекомендовался и сам председатель.
Захлопали дверцы машин, из них стали выходить люди в теплых зимних пальто, в шапках-ушанках. Одна Смолкина была в шляпке. Но шуба на ней тоже была теплая, зимняя, с шалевым меховым воротником и с меховой оторочкой по подолу и рукавам.
- Пожалуйте в нашу контору, Елена Ивановна. Ждем вас, можно сказать, не дождемся.
Смолкина пошла вперед, поднялась по ступенькам на крытое крыльцо и скрылась в сенях. За нею направились все прибывшие из района и председатель.
Кроме лысоватого инструктора райкома партии Торгованова среди прибывших был агроном из райисполкома, робко державшийся в стороне, ни во что никогда не вмешивающийся; горбатенькая женщина, заведующая райпарткабинетом, увязавшаяся за Смолкиной главным образом затем, чтобы навестить в колхозе "Восход зари" своих дальних родственников; паренек из райкома комсомола, пытливо примечающий все, и особенно, как ведет себя инструктор райкома партии, и приобщающийся через него к большой жизни.
Выделялся же из всех, вернее, выделял себя из всех, корреспондент, он же фотограф районной газеты "Дубовиковская правда" Семкин, мальчишка, которому казалось, что на земле существует только он один или, по крайней мере, он - главный, вследствие чего он всюду подавал свой голос, неизменно лез вперед и во что бы то ни стало, при всех обстоятельствах старался играть руководящую роль. Инструктор райкома партии Торгованов вынужден был следить за ним не меньше, чем за Смолкиной, чтобы все было правильно, постоянно обрывал его, одергивал, ставил на свое место, держал при себе.
Колхозники расступились перед гостями, затем, замкнув кольцо, двинулись вслед за процессией в избу.
Семкин, опередив всех, взлетел на крыльцо и успел несколько раз щелкнуть фотоаппаратом.
На крыльце Торгованов прошипел Бороздину:
- Хлеб-соль надо было приготовить. Что ж ты?
- Я думал, хлеб-соль - только для иностранцев, а она ведь наша, - ответил Гаврила Романович. - Кабы я знал… предупредить надо было.
Переступив порог конторы, Смолкина быстро осмотрела помещение. В первой комнате она увидела два письменных стола, стулья и табуретки в простенках между окон, радиоприемник в углу, старинный деревянный висячий телефон, похожий на скворечник, ленту обоев, на обратной стороне которой было напечатано во всю переднюю стену: "Добро пожаловать, Елена Ивановна!" (ее напечатал по срочному заданию Бороздина все тот же сын Лампии, Колька), множество ярко раскрашенных плакатов с дородными, хорошо откормленными свиньями самых разных пород - и в стойлах, и на выгоне, и поодиночке, и попарно, и целыми стадами (плакаты эти были присланы на днях из отдела райисполкома с предписанием немедленно развесить их по всему колхозу на видных местах).
- Пожалуйте, Елена Ивановна, в мой кабинет, можно сказать, в председательский! - Бороздин почтительно распахнул перед нею дверь следующей комнаты. Смолкина сделала движение, что хочет раздеться. - Пожалуйте, пожалуйте! Там разденетесь, - настойчиво повторил Бороздин.
- Разденемся в кабинете! - сказал корреспондент Семкин и первый ринулся вперед.
Смолкина прошла в кабинет, за нею все прибывшие и председатель. Дверь закрылась. Приглашенные на встречу с гостьей колхозные служащие и члены правления, все одетые по-зимнему, остались топтаться в первой общей комнате наедине с собой. Разговаривали вполголоса. Кто-то восхищенно зашептал:
- Гаврило-то наш, как научился, видали? Что тебе директор театра или министр какой: "Пожалуйте да пожалуйте!" Молодец мужик.
- Да, нахватался образования.
Потом о другом:
- Три машины, вот как! Кто это с ней приехал?
- Разные, наши все, районные.
- Век живи, а всех своих районных начальников так и не распознаешь.
Лампия толкнула Нюрку в бок, горячо зашептала в ухо:
- Шубу-то разглядела? Кругом мех.
- Разглядела, - ответила Нюрка. - Трудодни-то небось не такие, как у нас, вот и мех кругом.
- А к свиньям тоже в шубе ходит? Али в ватнике?
- В белом халате.
- Она докторша, чи що?
- Профессорша.
- Ладно тебе, - обиделась Лампия, а немного помолчав, начала спрашивать снова:
- Шляпку-то видела?
- Видела. С вуалькой.
- С какой вуалькой?
- С сеткой.
- Сетка эта - мужиков ловить.
- Болтай больше! - сказала Нюрка.
- А чего болтать? И как только у нее уши не мерзнут под таким ведерком?
- В машине тепло, она в машинах ездит.
Лампия вздохнула.
- Вот это жизнь, бабы! - с завистью зашептала Пелагея. - Мне бы так устроиться.
- Спи больше, устроишься.
В комнате образовались группы по два, по три человека, разговоры возникали самые разные, то шепотом, то вполголоса. Кто-то спросил:
- Чего делать-то будем? Чего ждем?
Ему ответили:
- Раз позвали - значит, надо. Подождем.
- Нам торопиться некуда, чего-нибудь дождемся.
- А угощенье будет?
- Не без этого. Бороздин, наверно, уже водку разливает. Сейчас и тебе вынесет.
- Мне много не надо. И мало не приму.
- Помалу он не наливает, придется пить.
- А вправду, чего они там делают?
- Кто их знает. Наверно, ей хлеб-соль подносят, а может, сговариваются, чтобы все было на уровне. Только угощенье будет не здесь. На вечер ужин готовят.
- Нас-то позовут?
- А не позовут, так из колхоза выйдешь?
Пелагея наклонилась к Нюрке и к Лампии, спросила:
- Слышали, вечером угощенье будет.
Нюрка засмеялась:
- Доклад будет, а не угощенье.
Засмеялась и Евлампия:
- Вытри нос лучше!
Нюрка повторила:
- Для кого угощенье, а для тебя, Палага, доклад да выволочка.
Палага фыркнула:
- Тебя позовут, выскочка!
Так стояли, сидели и переговаривались довольно долго. Наконец дверь из председательского кабинета открылась. Первая вышла оттуда Смолкина - она была раздета, но в шляпке; за нею председатель и кое-кто из районных, но не все. Часть гостей задержалась в дверях, на пороге. Все остановились, словно ожидая, что сейчас скажет Елена Ивановна. А она действительно собиралась, видимо, что-то сказать - это было заметно, но пока раздумывала, с чего начать.
Нюрка, Евлампия, Пелагея уставились на нее во все глаза, рассматривали пытливо и в общем доброжелательно, не пропуская ни единой мелочи. Сейчас, когда Смолкина сняла пальто, ее можно было разглядеть всю, с головы до ног.
Елена Смолкина оказалась гораздо старше той, какая была на портрете, и даже сходство между этими двумя Смолкиными Нюрка обнаружить не смогла. Прежде всего, живая Смолкина была рыжая, а не черная, как в книжке, и не круглолицая, а сухощавая - какие уж там ямочки на щеках! И, конечно, на носу не оказалось никакой шадринки: на таком хрящеватом, сухом и сильно заостренном носу, как у нее, шадринке даже и уместиться-то негде. Все это показалось Нюрке очень странным, потому что она думала о Смолкиной как о молодой девушке, о своей сверстнице. Далее: на портрете Смолкина была в платочке, как всякая обыкновенная деревенская женщина, а на живой на ней красовалась шляпка. Ну и что ж такое, что шляпка? Ну и пускай, шляпка так шляпка! Правда, Нюрка ни разу еще в жизни не встречала напарниц в шляпках, но это, конечно, только ее, Нюркина отсталость, и ничего больше. А вот зачем она, Смолкина, не снимает свою шляпку? Пальто сняла, а шляпку не сняла. Так полагается, что ли? Ну ладно, не сняла так не сняла. Не в шляпке суть дела. Пускай и спит в шляпке, если так положено, хотя в хороших домах гости должны снимать свои шапки. Странно другое: почему это Смолкина по всему своему виду - и по лицу, и по одёже, особенно по одёже, не походит ни на деревенскую, ни на городскую женщину? Острые глаза бойкой Нюрки и ее подруг немедленно отметили все особенности костюма знатной гостьи, а женские язычки успели даже сделать и кое-какие замечания по нему.
На Смолкиной каждая вещь в отдельности была хорошей: шляпка фетровая, с черной сеточкой-вуалькой спереди и сзади, костюм из нетолстой серой шерсти, кофточка какая-то модная полупрозрачная, нейлоновая, что ли, и туфли - ничего, не плохие, хоть и не на "шпильках", но на каблуках вполне женских, не солдатских… По отдельности - хорошие вещи! А все вместе они как-то не увязывались, не согласовывались друг с другом ни в цвете, ни в фасоне, вещь к вещи не подходила. И к ней, к Смолкиной, ничего не подходило, то что называется - к лицу не шло.
Костюм на ней не сидел, а висел. Сквозь нейлоновую кофточку просвечивала фиолетовая не то комбинация, не то простая трикотажная майка. Вуалетка на шляпке не вязалась с учрежденческой строгостью пиджака и знаками отличия на нем. В общем, создавалось впечатление, что одежда Смолкиной приобреталась в разное время и по частям, в ларьках, распродающих уцененные товары. Особенно не к месту были сережки - замысловатые, позолоченные, со сверкающими стекляшками на фольге, броские, как мишурные украшения. Нейлон и мишура! - действительно ни к селу ни к городу. Потому и сама Смолкина казалась ни городской, ни деревенской.
- Выставка достижений! - шепнула Нюрка на ухо Лампии, пока Смолкина раздумывала, с чего ей начать разговор.
- Нам в этакое не нарядиться, - прошептала в свою очередь Евлампия.
- Когда надо будет, и нас нарядят.
- А чего она ведерко свое не снимает?
- Это тебе не полушалок.
- И губы не накрашены.
- Надо же!.. - иронически отозвалась на это Нюрка, но тут же одернула себя и подругу: - Ладно тебе, остановись.
Смолкина смотрела на народ долго и нерешительно, наконец нашлась что сказать и улыбнулась:
- Вот приехала к вам. Надо поразговаривать.
- Милости просим! - ответил кто-то из стоявших в избе.
- Поразговаривать можно.
Больше никто ничего не сказал, и Смолкина повернулась к Бороздину:
- Покажите мне заведующего свинофермой, он ведь здесь где-нибудь?
Бороздин вежливо ткнул пальцем в сторону Нюрки:
- Вот она, Елена Ивановна. Нюрка, подойди!
Польщенная Нюрка зарделась от смущения, робко шагнула к Смолкиной, первая протянула ей руку:
- Здравствуйте, Елена Ивановна! Только я не заведующая.
- Здравствуй! А кто же заведующая?
- Свиньи есть, а заведующей нет.
- Как же так? - растерялась Смолкина.
На выручку ей подоспел Бороздин. Он заговорил быстро, словно спешил предупредить возможные возражения:
- Все есть, Елена Ивановна, все как положено. Только Нюрка не хочет называться заведующей, молода еще, горяча, а так все в порядке. С работой своей она справляется, даже в районной газете хвалили, все в порядке.
- Скромность - дело хорошее! - сказала Елена Ивановна.
- А это мои напарницы, - показала ей Нюрка на своих подруг. - Это вот Лампия. Евлампия Трехпалая, - поправилась она. - А это Пелагея.
- Трехпалая? - переспросила Смолкина. - Ну хорошо, значит, вас трое. А дела как идут?
- Дела как? - переспросила Нюрка. И, впадая в тон недавно прочитанной смолкинской брошюры, ответила: - Трудности у нас есть. Много трудностей.
Смолкина посмотрела на нее внимательней, обернулась на Бороздина, на инструктора райкома и сказала раздумчиво:
- Трудности, да… Трудности, они у всех есть. Разные… Это трудности роста. Их преодолевать надо. - Потом спросила: - А работаете как? Дружно?
- Всяко бывает. Не так, чтобы так, и не этак, чтобы этак… Случается, что и грыземся, как собаки.
Евлампия коротко поправила Нюрку:
- Как свиньи, грыземся.
В толпе захихикали. Бороздин вмешался:
- Не верьте ей, Елена Ивановна, у нее такой характер. Дружно работают! Контакт есть! Ничего работают!
- У кого такой характер, у которой? - спросила Смолкина, глядя на Нюрку.
- У нее характер, у Евлампии, у Трехпалой у этой, - ответил Бороздин.
- И у меня такой же! - сказала Нюрка.
Смолкина опять посмотрела на обеих, подумала и посоветовала:
- Работать надо дружно. От дружной работы все идет. - И добавила: - Ну, мы с вами еще поговорим. И собрание проведем. - Она вернулась в кабинет председателя.