- До свинарника дойдем обязательно. Успеем еще.
Но вечер наступил быстро. Побывали они в коровнике, на конюшне, навестили катальную мастерскую, изготовляющую валенки, осмотрели работу пилорамы, - на два последних объекта затащил всех корреспондент Семкин: индустрией запахло! - а на свиноферму до собрания заглянуть не смогли, поздно стало.
- Ничего, мы после собрания сходим, а еще лучше завтра с утра, - успокаивал Смолкину Бороздин. - Да вам, наверно, и без того на свинарниках все знакомо. Уж чего-чего, а свиней-то вы за свою жизнь повидали немало. Вот валенки катают - это для вас ново, интересно. Верно ведь, Елена Ивановна?
- Да, верно, пожалуй.
Кажется, она и не беспокоилась из-за того, что не успела побывать на свиноферме до начала собрания. И вправду, что, собственно, она может там увидеть? Главное уже ей известно, уже рассказали ей, что даже заведующей на колхозной свиноферме нет. А это обо всем говорит. Ну и кормов, конечно, не хватает.
* * *
В клубе всегда пахло табачным дымом. Запах этот не выветривался даже в тех случаях, когда от одного киносеанса до другого проходило не меньше месяца. Он только ослабевал, этот запах. Но стоило провести лишь одно колхозное собрание либо какое-нибудь мероприятие, требующее усидчивости, мужицкой сосредоточенности и серьезного обдумывания и обкуривания вопроса, как в печи, на подоконниках, в углах, во всех щелях и пазах стен и пола снова появлялись окурки махорочные и папиросные, и табачный запах как бы подновлялся, усиливался на длительное время. Никогда еще уборщице Фекле не удавалось полностью выскрести и вымести все окурки из избы за один-два дня. Затопит она печь - ну, думает, все пронесло сразу, все выгорело, а станет закрывать трубу, глядь: на печной задвижке несколько окурков уцелело. Даже за плакатами, за портретами, за стенной газетой, даже на рамке доски Почета - во всю длину ее верхней грани - оказывались окурки.
- У, табачники проклятущие, чтоб вам все нутро выворотило наизнанку! - добродушно ворчала старая женщина после каждого заседания колхозного актива. Но, отведя душу бранью, она признавала, что нет худа без добра: ни клопы, ни тараканы зато не могли обосноваться в клубе на долгое жительство. А это обстоятельство настолько убедительно говорило в пользу табакокурения, что даже она, всю жизнь кашляющая из-за махорочного дыма и страдающая головной болью, не считала табачное зло богопротивным. Все-таки клопы и тараканы хуже курильщиков! Только вот зачем они, пакостники, все хитрят, ловчат, лукавят, все норовят засунуть свои ядовитые сосульки куда-нибудь в укромное местечко. Кидали бы уж прямо на середину пола, клали бы в кучу на середину стола, так нет, все кого-то обдурить хотят. И ребятишечки у отцов учатся, сосут из рукавов втихую, к обману привыкают с малых лет.
- О господи, прости меня, грешную, - устало вздыхала старая уборщица.
Когда Бороздин привел гостей в клуб, в зале было уже тепло и душно от табачного дыма. Свежие окурки лежали и на подоконниках, и на спинках стульев, валялись в каждом углу, более того - висели, приклеенные слюной, даже на стеклах окон и на потолке.
В президиум избрали только Елену Ивановну Смолкину, все остальные члены президиума сели за стол сами, в том числе и приехавшие в колхоз районные работники. Должно быть, не пригласили за стол только молодого корреспондента районной газеты, но он также не растерялся и все время, пока не фотографировал кого-нибудь, присаживался на сцене за спинами членов президиума.
Председатель Бороздин сказал о Смолкиной несколько теплых слов, о том, что она дочь народа и слуга его, что она - самородок и что руки у нее золотые. Сказав это, стал громко аплодировать, почти у самого лица Смолкиной. Начали аплодировать и в зале, при этом все с любопытством уставились на золотые рыжие руки гостьи.
Когда аплодисменты усилились, инструктор райкома Торгованов шумно поднялся со стула, а за ним поднялись все остальные члены президиума. Не сразу, но поднялось и все собрание. Смолкина не смутилась, она привычно смотрела в зал, не задерживаясь ни на одном лице по отдельности, изредка кланялась и привычно прикидывала, что ей сейчас рассказать о себе. Шляпку свою она не сняла и в президиуме, словно стеснялась своих рыжих волос.
Перед самым началом собрания в дверь протиснулась Нюрка - всполошенная, ничего не понимающая: как же так - Смолкина везде была, а на свиноферму даже не заглянула! Что же теперь будет? Когда же она теперь с нею поразговаривает, когда выскажет все, что наболело на душе? Или нельзя этого делать? Почему нельзя. Ведь не на бога же надеяться?
До самых сумерек Нюрка, Лампия и Палага, как на посту, торчали в своей сторожке на свиноферме и ждали дорогую гостью. Что там ни говори, а настроение у них было праздничное. Палага все эти дни ходила принаряженная, а сегодня приоделась и Нюрка, перетянула свою осиную талию материнским узорным поясом - его хватило на три оборота, и шапку сменила на полушалок. Даже Лампия не выдержала - пришла после обеда на работу не в ватнике, а в старинной шубе-сибирке со сборками на поясе, доставшейся ей по наследству еще от бабушки. Колька, ее сынок, разукрасил не только сторожку, но и свиной двор всевозможными добавочными вырезками из газет и плакатами и надписи повесил везде, как наказывал Бороздин.
Два дня накануне приезда Смолкиной на свиноферме работала целая женская бригада, сформированная опять же по инициативе председателя. В теплой воде с мылом были перемыты все поросята, чего ни разу не успевали сделать сами свинарки, потому что время с утра до вечера уходило у них на добывание корма. Вымытые поросята, хоть и тощие, стали похожи на полупудовички белой муки. Были вычищены и выскоблены полы и застланы свежей соломой. У сторожки выросла поленница готовых, мелко нарубленных дров. Кладовщик выдал свинаркам три синих наскоро сшитых ситцевых халатика.
Свиньи были накормлены. Нашлась картошка и даже не очень гнилая. Нашелся силос. Обычно силосные ямы разгружались кое-как, лишь из середины, а все, что с боков, что смерзлось или чуть прихватило плесенью, оставалось до весны, весной же ямы наполнялись водой до краев. Сейчас оказалось, что силос брать из ям еще можно. Нашелся также на одном из гумен ворох ржаного колоса с немалым количеством невымолоченного зерна в нем. Этот колос, запаренный в котле, свиньи поедали с пугающей жадностью даже без всякой присыпки. Кладовщик отпустил даже немного овса и соли. Кто из многочисленных колхозных начальников обнаружил эти так называемые кормовые резервы, Нюрка не знала. Важно, что корм нашелся. Ведь нашелся же! А что будет, когда Елена Смолкина уедет из колхоза? Все пойдет по-старому? А как сделать, чтобы не пошло по-старому? Надо открыть ей глаза на все наше очковтирательство. Надо!
Вслед за Нюркой на собрание прибежали и Евлампия Трехпалая с Палатой Нестеровой. Они тоже с трудом освоились с мыслью, что Смолкина почему-то не явится посмотреть свиноферму, а когда поняли, что не явится, то перепугались, что опоздают на собрание, и побежали в клуб, не считаясь ни с чем - ни с обидой своей, ни с работой! Даже обозленная, скептически настроенная Лампия чего-то, должно быть, ждала от предстоящей встречи со Смолкиной.
Все трое - они устроились на свободных местах недалеко от сцены. Когда усаживалась Нюрка, инструктор райкома Торгованов наклонился к Бороздину и что-то пошептал ему. Бороздин кивнул головой и стал напряженно безотрывно смотреть Нюрке в лицо, стараясь поймать ее взгляд. Нюрка почувствовала это и взглянула на него. Бороздин руками и глазами и движением губ стал звать ее в президиум. Кто-то из сидевших рядом ткнул ее в бок и шепнул на ухо: "Иди за стол, тебя зовут!" Нюрка покраснела, мотнула отрицательно головой и отвела взгляд от Бороздина.
К удивлению и огорчению собрания, Елена Ивановна начала читать свою речь. Речь эта была написана, видимо, давно, с расчетом на любой случай, для любой аудитории, и представляла собой краткое изложение брошюры, с которой Нюрка уже сама познакомилась и напарниц своих познакомила.
Сначала в этой речи-брошюре рассказывалось о жизни героини. Где родилась, когда родилась, как жила. Жила, конечно, в бедности; в детстве, до коллективизации, ела не досыта, носила одежонку и обутку - стыдно сказать какие; конечно, пасла скот (раньше это считалось зазорным) и света в жизни не видела. Потом началось все наоборот. Поучиться все-таки не довелось, мать не позволила, работать надо было, сначала младших братьев и сестренок нянчить, потом прясть, ткать, а после и в колхозе впряглась в оглобли в полную силу. Самоотверженный труд был основой и единственным смыслом всей жизни Елены Ивановны, а направляющие указания руководящих товарищей не давали ей сбиваться с пути.
- Если бы не помощь, если бы не поддержка… - то и дело повторяла Смолкина. - Если бы председатель колхоза вовремя не подбросил кормов, если бы весь колхоз не был повернут лицом… не было бы у меня высоких показателей и не видать бы мне рекордов… как не видать своих ушей.
"Господи, да что это она? - с тревогой думала Нюрка, слушая Смолкину. - С людьми разговаривать надо, а не по бумажке им читать, если ты сама человек. Время это прошло, когда все по бумажкам читали, того гляди и слушать тебя не станут".
- Когда мы готовили показатели для выставки, - продолжала Смолкина, - наш председатель все внимание уделял свиноферме, не щадя сил и времени, работал вместе с нами. Он сам лично бывал в кормоцехе чуть не каждый день. Колхоз не жалел ни средств, ни трудодней…
"Надо же! А наш председатель тоже хотел к выставке подготовиться, - думала Нюрка о своих делах. Только из меня героини не вышло. А вот из нее вышло. Неужто и они показатели готовили так же, как наш председатель? Надо же! Да не читай ты по бумажке, опомнись!" - чуть не закричала Нюрка.
Смолкина один раз перестала читать по бумажке, когда, рассказывая про свое детство, вспомнила, что была сегодня в школе. При этом глаза ее оживились, заблестели.
- Села я за парту у вас тут и будто маленькая вдруг стала. Только ноги едва-едва заправила под стол. Сижу и думаю: вот ведь судьбинушка какая - и поучилась бы сейчас, а не могу, опоздала, голубушка. Только два класса кончила. Не до ученья было тогда, работа не позволяла. А подросла - опять неладно, кампании всякие начались. Бывало, в клуб тянет, - у нас-то клуб получше вашего, - поплясать, потанцевать хочется, на кругу себя показать, а мама говорит: трудодней у нас еще мало, - выводок у нас был в девять человек, - до нормы, говорит, еще не дотянули. Да по молоку, да по мясозаготовкам отстаем. Приходилось на лесной деляне отцу помогать, не справлялся один. Так и не было молодости. И не научилась я ничему…
"Тоже, значит, хлебнула горя! - обрадовалась вдруг Нюрка, словно Смолкина ей руку на дружбу подала. - Нет, такому человеку можно все рассказать, она поймет. У нее душа еще жирком не подернулась".
И Нюрка, подавшись вперед, крикнула:
- А как же вы книгу написали, Елена Ивановна?
По залу прошел шумок не то одобрения, не то испуга, и люди обернулись в ее сторону. Смолкина, оживленная воспоминаниями, сокрушенно развела руками и, видимо, хотела ответить на вопрос так же прямо, как ответила в школе, но взглянула на Торгованова и сдержалась. Она не была уверена, на пользу ли пойдет здесь откровенный рассказ о том, как и кем писалась ее книжка, и уместен ли будет такой рассказ перед этими людьми. Но и не отвечать было Нельзя. И она ответила:
- Что ж, так и написала! Конечно, не без помощи! Если бы не помощь да не поддержка, чего бы мы с вами все стоили на белом свете?
После этого Елена Ивановна опять обратилась к печатному тексту своей речи и стала читать без воодушевления, монотонно, поднимая голову в местах, которые она уже знала наизусть. А говорилось в этой речи о строительстве нового типа свинарников - дешевых, рентабельных ("То есть выгодных!" - пояснила Смолкина) и о переоборудовании старых - дорогих, нерентабельных свинарников под откормочные помещения, под столовые для свиней. Строительство старого большого свинарника на тридцать свиноматок обходилось в сто двадцать тысяч рублей. Новый свинарник на семьдесят голов будет стоить всего рублей шестьдесят.
- Значит, мы зря деньги выбрасывали, когда сооружали нынешний дворец для свиней? - ахнул кто-то в зале.
Смолкина не ответила. Бороздин постучал карандашом по стеклянному графину с водой, и она продолжала чтение.
- Новый свинарник - это простой сарай, сколоченный из обыкновенных досок, с одним входом-выходом, прикрываемым мешковиной. На зиму в этом сарае насыпается резаная солома толщиной метра в полтора, и свиньи лежат на ней вплотную - семьдесят голов. Подстилка всегда сухая, потому что свиньи под себя не ходят.
- Как это под себя не ходят? - спросили из зала.
Смолкина ответила:
- Вот видите, всю жизнь живете со свиньями, а не знаете, что это самая чистоплотная животина.
- Наши свиньи всю жизнь по нужникам мотаются.
- Это единоличные мотались. А я говорю про колхозных свиней, - ответила Елена Ивановна.
В новом свинарнике-сарае содержатся откормочные свиньи, но в них могут находиться и свиноматки до определенного срока. Откорм свиней при таком содержании обходится очень дешево. Все лето свиньи на подножном корму, в своей поскотине.
- А куда же старый свинарник девать? - спрашивают опять из зала.
- Старый под столовую, - отвечает Смолкина.
- Значит, опять строиться надо?
- Я с вами делюсь передовым опытом, - отвечает Смолкина, - а вы уж смотрите, как вам лучше жить: по старинке или по-новому.
- Дык у нас и старый свинушник порожний.
- Но в старом откармливать свиней нерентабельно, он дорогой.
- Дык он уже выстроен.
- Ну и что же, что выстроен?
- Понятно! - сказала Лампия, и спор на этом прекратился.
Смолкина продолжала чтение.
В отведенное время, по сигналу, свиньи сами отправляются ("Значит, бегут", - пояснила она) в свою столовую. А насытившись, возвращаются обратно. В летний период у свиней должен быть хороший выгон с зеленой сочной травой, со свежей водой. Хорошая свинарка сама пасет свиней. Это раньше говорилось: "Сегодня в чести, а завтра свиней пасти!" Ныне пасти свиней почетно, а не зазорно. А хороший привес надо обеспечивать одинаково и летом и зимой. Клевер, сенная мука, комбикорм - вот что требуется для быстрого роста свиней.
- Комбикорм у нас тоже дают! - кричат из зала.
- Ну вот видите, - отвечает Смолкина.
Раздается дружный смех, неприятный для нее, но раз людям весело, оживляется и она.
- От нашего комбикорма только щетина растет! - поясняют Смолкиной из зала.
- Щетина - тоже товар, нужный для народного хозяйства, - отзывается на это Елена Ивановна. - Но мясо, конечно, важнее. - И она оборачивается к Бороздину: - К примеру, чем вы сегодня кормили своих свиней?
- Сегодня-то мы их накормили! - громко говорит Нюрка. - И вчера кормили.
- А в чем дело?
- Вы к нам почаще заглядывайте, Елена Ивановна, тогда и свиньи наши сыты будут.
- Дерзко это! - подал голос Торгованов.
- Это Нюрка наша, она такая! - словно извиняясь, заявил Бороздин и постучал карандашом по графину. - Ты, Нюра, не фордыбачь сегодня.
- А когда можно фордыбачить?
Смолкина подняла руку.
- Я вас понимаю, - сказала она. - С кормами плохо? Это наш общий недостаток. Не хватает кормов, да и только. Это наши трудности роста.
- Вы свиньям об этом скажите, они поймут.
- Дерзко! - опять резко бросил Торгованов, а Бороздин постучал косточками пальцев по столу.
Людям стало интересно сидеть в зале и слушать. Речь Смолкиной уже не казалась скучной. Елена Ивановна овладела аудиторией и перестала читать по бумажке.
- Кормов у нас не хватает потому, что мы разучились добывать их, - тоном обвинения заговорила она. - Раньше в хозяйстве ничего не пропадало, потому что хозяева были. Не то что колоса, ни одной соломинки на полях не оставляли. На гумне всю пелёву, всю мякину заметали подчистую, все скоту на корм шло. Мы даже не знали слова такого - отходы. Лен обмолотим - весь куколь (кое-где колокольцем зовут), весь куколь - свиньям на еду. Запаришь, подсыплешь мучкой - лопают да облизываются, да спасибо говорят. А ныне что куда девается?
- Она правду чистую говорит! - шепнула Лампия Нюрке.
- Или про картошку скажу, - продолжала Смолкина. - В хорошем хозяйстве ни одной самой маленькой картофелинки, ни одного орешка на поле не оставляют. Крупная идет людям, да государству, да на семена, а всю мелочь свиньям. Мно-ого ее набирается. А как-то видела я в одном колхозе, - да не в одном видела! - собирают картошку из-под лемеха окучника, схватывают сверху ту, что по кулаку, и готово, и все, - только бы скорей корзины заполнить, а нет чтобы порыться в пласту да все картофелинки до одной выбрать. По полю бегом бегают. Я говорю: "Что же вы, ударницы, мелочь в земле оставляете, чем свиней кормить будете?" - "А нам, - говорят, - не до свиней, нам себя прокормить надо. Норма-то, - говорят, - на что? Она корзинами исчисляется. Ее же выполнить надо. Не выполнишь нормы - ничего не заработаешь. Не до мелочи тут". - "Ах вы, говорю, очковтиратели! Не хозяева вы!"
- А ведь она правду говорит! - шепнула опять Лампия. - Выходит, она тоже против обмана.
- Конечно, против. Вот кому надо всю правду выложить, - ответила ей Нюрка. И громко, на весь зал поддержала Смолкину:
- Правду говорите, Елена Ивановна. Вот у нас в колхозе…
- Что у вас в колхозе? - переспросила Смолкина. - По-моему, у вас в колхозе дела могут хорошо идти. У вас такой опытный руководитель - товарищ Бороздин. Мне про него еще в районе говорили.
- Вот-вот, руководитель опытный, а хозяев нет! - раздался чей-то мужской голос из угла.
Бороздин повел головой вправо, влево, но никого не разглядел. Из президиума в зал ответили:
- На трибуну выходить надо, если что хотите сказать, а не демагогией заниматься.
Смолкина продолжала:
- Плохо вы сами работаете, вот что надо сказать. Не мобилизуете еще внутренних резервов, не болеете душой за порученное вам дело…
Нюрка стала нервничать, она не совсем понимала, в чем ее обвиняют. А Евлампия Трехпалая вдруг зашипела на весь зал:
- Вы у нас не были на свиноферме, а охаиваете. Что мы вам сделали?
Собрание зашумело, похоже было, что оно сочувствовало словам Евлампии. Но Елена Ивановна опять спокойно подняла руку - и люди умолкли.
- Не была еще, не успела, это верно, - сказала она нараспев, с обидой в голосе. - Вот после собрания сходим все вместе. Только мне и без того все ясно. У вас на свиноферме даже заведующего нет, а без заведующего какая же свиноферма? Это ведь не свое, не единоличное хозяйство, а колхоз, - обязательно должен быть заведующий. И еще удивляетесь, что дела плохо идут. Работаете плохо, внимания вопросу не уделяете, вот и не ладятся дела.
Евлампия снова не выдержала:
- Из президиума-то небось не много видно. За нас никто не работает, мы только сами.
- А вы не обижайтесь, - сказала Смолкина. - Я только опытом своим делюсь. Я всю жизнь со свиньями вожусь и знаю, что они уважения к себе требуют. Их уважать надо.
- Людей тоже! - брякнула Евлампия и, кажется, сама испугалась того, что сказала. Но Смолкина не обиделась и достойно бы ответила Лампии, если бы ее не перебили из президиума.