Поднялись и Лампия с Палатой. Обычно говорливая, Лампия не произнесла на этот раз ни слова, замкнулась, сжала губы и лишь иногда стонала, словно ей воздуху не хватало. А молчаливая, равнодушная ко всему Палага вдруг стала разговорчивой и услужливой, рыхлое тело ее напряглось, лицо замаслилось, улыбка сделалась сладкой до приторности.
- Пожалуйте, Елена Ивановна! - бросилась она к смолкинской шубе на гвозде, сняла ее, распахнула, набрасывая на плечи дорогой гостьи. - Пожалуйте! - слово это Палага впервые услышала только сегодня от самого председателя, и оно ей очень понравилось.
Смолкина отказалась надеть пальто. Она даже шляпку оставила в сторожке.
- Пошли!
Нюрка взяла второй фонарь "летучая мышь" и двинулась к свинарнику впереди всех, освещая снежную тропу - узкую и черную от навоза. За Нюркой пошла Смолкина, за Смолкиной - Бороздин, затем Лампия и Палага в своих ситцевых халатиках, а за ними уже все остальные.
Когда створки широких ворот распахнулись и в свинарник вместе со струей свежего воздуха проник свет, за перегородками и в разных углах просторного помещения захрюкало, засопело, зачавкало и свиные рыла стали просовываться сквозь жерди и доски. То тут, то там мелькали острые длинные клыки и на мгновение вспыхивали маленькие злые глазки. В отдельном стойле завозился, поднимаясь на ноги, огромный, вечно голодный, с железной щетиной кабан Крокодил.
Во дворе было сравнительно чисто и не душно, и Бороздин, как показалось Нюрке, пожалел, что накануне направил сюда многочисленную женскую бригаду, которая два дня скребла и подметала полы и перемывала поросят: лучше бы уж показать Смолкиной все как есть, как водится в обычное время, во всем была бы виновата она, Нюрка.
А Елене Ивановне ничего в свинарнике не понравилось. И, стоя у барьера, стала она делать замечания - ворчливо, высокомерно, - и все Нюрке, Нюрке:
- Уплотнить надо свиней, чтобы тепла у них больше было!
- А почему воды в стойлах нет? Воду нужно иметь всегда - в избытке и свежую.
- А почему корыта грязные и гнилые наполовину?
Нюрка начала спорить, обороняться:
- Не гнилые они. Не видите, что ли? - она снова стала называть Смолкину на "вы".
- Не вижу я, что ли? - повторила Смолкина ее вопрос, но уже с обратным смыслом. - Гнилые!
- Не гнилые, а съедены! - зло выкрикнула Нюрка.
- Значит, кормить надо свиней вовремя. Есть у вас корма, товарищ Бороздин? - повернулась Смолкина к председателю.
- Есть, Елена Ивановна, есть! - не дрогнув, подтвердил Бороздин. - Теперь есть, но перебои случаются! Случались перебои!
- Надо же! - ахнула Нюрка.
- Вот видишь! - зло упрекнула ее Смолкина, будто схватила за руку на месте преступления. - А ты очковтирательством занимаешься, на свой колхоз и на руководство наговариваешь!
- Надо же! - возмутилась потрясенная Нюрка. - Да что же вы такую неправду несете?
- Свиньи и те неправду не любят, - вмешалась в разговор Лампия.
- Рацион строгий должен быть. Сухое зерно, корнеплоды, витамины, - высокомерно продолжала Смолкина. - Слыхала ты, что такое рацион?
- Рацион? Да знаете ли вы, чем кормятся наши свиньи?
Потревоженные не вовремя животные шумели и хрюкали все больше и больше, зло повизгивали, словно перед наступлением грозы. В дальнем углу завизжали поросята, Крокодил за перегородкой поднялся на дыбы.
- Вы про рацион свиньям расскажите! - крикнула Евлампия.
- Научный подход наши свиньи любят, - поучала Смолкина. - Ласку любят. Уход и ласковое обращение завсегда себя оправдают и прибавку в весе дадут. Свинью хлебом не корми, а за ухом ее почеши.
- Вон Крокодила почеши за ухом! - снова выкрикнула Лампия.
"Почеши, почеши его за ухом, приласкай! - со злорадством подумала Нюрка, отчетливо представляя себе, что произошло бы, если бы чужой человек, Смолкина, и впрямь захотела пройти за перегородку и приласкать свиней. - Они тебе дадут прибавку в весе!.."
Но когда Смолкина вдруг приподняла верхнюю жердочку изгороди и опустила ее на цементный пол, потом так же вынула из гнезда и бросила на пол вторую и третью жерди и, ступив через остальные, направилась в глубь двора, Нюрка испугалась.
- Ой, что вы делаете! - закричала она, хватая Елену Ивановну за рукав нейлоновой кофточки. - Ой, не ходите вы к ним!
- Пускай идет! - оборвала ее Лампия.
- Свиньям доверять надо! - ответила Елена Ивановна, вырываясь из Нюркиных рук.
- Так они же голодные, как им доверять?
- Свиньи ласку любят. Я ли их не знаю? - самодовольно заявила Смолкина.
- Так бессловесные же они!
- Это наши свиньи! - стояла на своем Елена Ивановна.
- Ой, не ходите! - завизжала Нюрка, как визжат и кричат только от страшных ночных кошмаров, но ничего уже нельзя было остановить.
- Пускай идет! - настаивала на своем Лампия. - Пусть свиньи покажут ей, где правда!
Крокодил первый опрокинул перегородку. Клыки его были обнажены.
Истошный Нюркин визг слился с хрюканьем и хрипением зверей. Трещала распарываемая шерстяная материя, звенело золото и серебро на цементном унавоженном полу.
Бороздин и все гости кинулись из свинарника в сторожку, стуча сапогами, хлопая дверьми…
* * *
Нюрка завизжала от страха… На этот Нюркин истошный крик и визг в сторожку ворвались Колька, старший сын Лампии, и Нюркина мать. Уже светало.
Катерина Егоровна с вечера в ожидании дочери прилегла на печи, забылась в тепле и проспала всю ночь, а на рассвете, испугавшись, что Нюрки все еще нет, постучалась в избу к Евлампии, затем, в страшной тревоге, уже вместе с Колькой, бросилась на свиноферму.
Услышав еще издали нечеловеческий крик Нюрки, мальчишка с воплем распахнул дверь сторожки:
- Мама-а!
- Доченька, жива ли ты? - метнулась Катерина Егоровна к лежавшей на нарах Нюрке и принялась трясти и расталкивать ее. - Да проснись же! Что с тобой? Не угорели ли вы тут?
На столе чадил фонарь "летучая мышь" - керосин уже выгорел, дымился один фитиль. В протопившейся печке либо в котле, из-под крышки шел парок, что-то попискивало, как в остывающем самоваре.
Нюрка вскочила с нар и бросилась к матери. На щеке ее краснел широкий рубец от жесткого изголовья.
- Матынька, родненькая! - дрожала она, ничего еще не понимая.
- Что с тобой, доченька? Мы уж думали, не свиньи ли вас съели. Угомонись, опомнись! Неспокойная ты моя душа!
Из-за печки с лавки поднялась и во весь рот зевнула Палага. Припухшие веки ее не раскрывались.
Лампия с трудом отодрала голову от столика - она спала уже не на нарах, не рядом с Нюркой, а сидя за столом. Над нею висел свежий плакат: "Добро пожаловать, Елена Ивановна!"
- Ты что, сынок? - спросила она Кольку. - Отец-то дома?
- Дома. Он сердится, что ты и ночевать не пришла. Пойдем домой, мама! - Колька уже понял, что ничего плохого не произошло, в глазах его светилось одно любопытство. Он со смешком посматривал то на одну женщину, то на другую.
- Все живы? - спросил он.
- Все живы, чего нам сделается.
Нюрка тоже стала помаленьку приходить в себя.
- Где Елена Ивановна? - спросила она.
- Какая Елена Ивановна? - не сразу поняла ее мать.
- Смолкина.
- Смолкина? Так они же вчера еще уехали. Сразу после собрания. На трех машинах, и грузовик наш - опять сзади. Говорят, из города секретарь позвонил, легковушка потребовалась в область ехать, а другим приказал к пленуму готовиться.
- А сюда, к нам, что же? - допытывалась Нюрка.
Ответила Катерина Егоровна:
- Заторопились они. Пешком было пошли, да до фермы далеко. А на машинах поехали - забуксовали. Пока выкарабкивались из снегу, время-то ушло. Про секретаря вспомнили - и в город. И Бороздин с ними уехал.
Проснувшаяся окончательно Евлампия притянула к себе сына и обняла его за плечи.
- Эх, Колька, Колька, зря ты все эти картинки наклеивал и бумажные полотна печатал. Я ведь думала, что она и верно свиней придет смотреть.
- Нужны ей наши свиньи! - сказала Нюрка. - Она их теперь как огня боится. Дура она, что ли, чтобы к свиньям в хлев лазить!
Сказав это, Нюрка вдруг захохотала.
- А я сон видела, будто свиньи ее сожрали!
- Что ты говоришь! Вот это бы по совести! Только ведь и свиньи знают, кого можно грызть, кого нельзя. Вот ты, Нюрушка, поглядывай за ними в оба. А этой выскочке бояться их нечего. - Никогда прежде Лампия не называла Нюрку так ласково - Нюрушкой! - и не разговаривала с ней так доверительно, как сейчас.
А Нюрка продолжала хохотать. Платье на ней было помято, широкий домотканый материнский пояс свернулся на талии в трубочку, и теперь она не казалась такой тоненькой, как обычно.
- А я-то, дурочка, бросилась ее защищать, думала и вправду она такая, думала - она настоящая…
Красный рубец на щеке Нюрки исчез, но теперь все лицо ее стало красным от напряжения, от хохота.
Катерина Егоровна встревожилась:
- Опомнись, что с тобой, доченька? Да иди-ка домой! Отоспись после того, что тебе привиделось, а я тут управлюсь за тебя. Идите и вы тоже, - обратилась она и к Евлампии и к Пелагее, - я за всех за вас покомандую. Корму теперь тут на неделю хватит. - И Катерина Егоровна вся пришла в движение.
- Пойдем, мама, домой, - настаивал и Колька, подавая Евлампии старинную шубу-сибирку.
День начинался заново. Солнце с утра предвещало очередную весеннюю оттепель.
Нюрка продолжала хохотать.
1961