4
Джемс имел приятелей в военной среде. Это были инструктора, ранее служившие в афганской армии. Они тайком провели его в покои кушбеги. Случилось это днем, неожиданно. Джемс решил просто ворваться к министру без всякого приглашения.
Был яркий, солнечный день. Кушбеги только что вернулся с доклада. Эмир нервничал, и кушбеги чувствовал, что только обстоятельства сдерживают его. В иное время эмир сменил бы всех министров, и в первую очередь опала коснулась бы кушбеги. Министру не хотелось ни о чем думать. Все надоело. Все раздражало. Даже цветущее небо, даже воркованье серебристых голубей, бродивших по карнизам внутренних построек, казалось ему невыносимым. Сарбазы дремали на карауле у ворот дворца.
В эту минуту появился Джемс в сопровождении своих офицеров. Министр сделал вид, что рад его приходу.
- Неприлично, что я пришел незваным, - сказал Джемс. - Но я ваш гость.
- Такой гость - благословение бога, - ответил, улыбаясь, министр и приказал подать угощение. Слуги принесли маленький низкий столик, чай, вазы с вареньем, персидские серебряные тарелки с орехами, фрукты.
Джемсу надо было во что бы то ни стало выполнить свою основную миссию: не порывать с эмиром связи, держать его в своих руках и сохранить ему жизнь в случае восстания. Обо все этом не скажешь прямо, сразу. Он начал издали. Он принялся рассказывать о своем путешествии по Фергане, о Коканде, о советских порядках. Старик слушал, покачивая головой.
Джемс играл, как обычно, сам несколько тяготясь своей постоянной ролью. Основной сюжет этой роли: он - купец, он не заинтересован, политика Англии бессмысленна, он рад его высочеству посоветовать. Эта часть ему давалась вполне. Он исполнял ее неоднократно. Он уже не замечал ни движений, ни интонаций. Настроения и мимика въелись так крепко, что даже при чрезмерной подозрительности Востока трудно было хоть на чем-либо поймать Джемса.
Но предстояло еще разыграть самое главное - дружбу к Востоку. Это место своей роли он считал самым опасным. Тут надо было умение. Без действительного знания Востока, без учета всех его слабостей и характера Джемс провалился бы. С умным кушбеги нельзя было действовать так же примитивно, как с беками. Жадные и грубые беки покупались просто: отличные пулеметы Виккерса, хронометры, бинокли и патефоны убеждали вернее слов, остальное дополнялось пьянством, и дружба считалась закрепленной. Это напоминало сделку воров в трактире. Кушбеги так не купишь! Надо было иметь сильно действующее, оглушающее, как наркотик, средство. И Джемс его имел.
Поговорив о пустяках, Джемс встал, как бы заканчивая свой визит. Вставая, он сунул руку за борт своего френча и вытащил из внутреннего кармана пакет, захваченный им на всякий случай.
- Здесь кое-какие неожиданные бумаги, протокол Чарджуйского съезда, который я достал, - сказал он с улыбкой. - Вы знаете, что там произошло? спросил он так небрежно, как будто сам не придавал значения своему вопросу.
- Слыхал, - равнодушно ответил кушбеги. - Бухарские коммунисты объединились с джадидами. Но в их среде нет единодушия. Некоторые, наиболее ярые коммунисты требовали расстрела Карима Иманова. Они обвиняли его в измене. Я знаю, что этот скандал потушили. Но скандал был. Он нам на руку.
- Что еще знаете вы?
- Все… и еще кое-что, - сказал кушбеги. - Они переругаются, их революция лопнет. Новый Чарджуй - еще не Бухара.
- Вы знаете, что и Старый Чарджуй волнуется? В Карши тоже неспокойно.
- Но ведь слуги эмира везде оказывают сопротивление!
- Оказывают. Но режим обречен. Беднота на стороне красных, - упрямо сказал гость.
- Это эмигранты и сбежавшие эмирские солдаты, а народ религиозен. Он побушует и одумается. За нас ислам.
- Джадиды тоже говорят об исламе. Вы читали их листовки?
- Читал.
- Вы помните то место, где говорится, что эмир не признает народного достояния, убивает кого хочет. Деньги, имущество и жизнь всех правоверных находятся в его руках.
- Разве это противоречит исламу?
- А вы как думаете?
- Эмир - это эмир. Это не Карим Иманов, который хочет стать эмиром, уклончиво ответил кушбеги.
- Сейчас Карим - коммунист. Но не в этом дело! - улыбнулся Джемс. Главное заключается вот в чем… Вы, несомненно, помните конец этой листовки?
- Нет.
- Они вас обвиняют в дружеских связях с Англией.
- Это глупо.
- Они пишут, что эмир отправил в Лондон все золото, серебро, драгоценности и каракуль. Все достояние, принадлежащее бухарскому народу.
- Писать можно! Мы, конечно, немало отправляли, - вздохнув, сказал кушбеги.
- Но не все! - перебил его Джемс. - А теперь время пришло! Готовьте караван!
Эти слова были так грубы и наглы по своей откровенности, что даже опытный и привыкший ко всему кушбеги растерялся. "Вот как!" - подумал он, но сделал вид, что ничего особенного не произошло. Он улыбнулся и вежливо спросил резидента:
- Какой караван? Простите, я вас не понимаю! Я повторяю, что Бухара это не Чарджуй.
- Когда она будет Чарджуем, тогда будет поздно! - закричал Джемс. Вы что же… вы хотите совсем порвать ваши взаимоотношения с английскими коммерсантами?
- Простите еще раз! - сказал кушбеги. - Я хочу только вам напомнить, что по существу дела мы и не порывали наших взаимоотношений. Сколько хлопка и каракуля в течение двух последних лет мы переслали за границу, английским купцам!.. Это вам известно?
- Известно. Но мне известно еще и другое. Сколько денег, а не товаров, его высочество вложил за эти годы во французские банки! А не в английские! Повторяю, не в английские!
- Что вы хотите? - уже нетерпеливо, обозлившись, спросил кушбеги.
- Готовьте караван! Готовьте караван! - сказал гость. - Франция вам не поможет. Два месяца тому назад вы не послушались меня. Вы верили афганцам. Вы избегали помощи Англии.
- Мы сами умеем казнить коммунистов.
- Дело не в коммунистах. Народ надо держать под пулей. Сейчас уже поздно. Красная Армия в Кагане. О чем вы спорите, ваше превосходительство? На этих днях будет восстание в Новой Бухаре. Так сказать, под боком. Верите ли вы этому или нет?
- Да, я знаю что это - гнездо, но…
- Господин министр, мои сведения не подлежат сомнению. Ваши шпионы рыщут в Новом городе. Вы осматриваете каждый поезд, каждый вагон, проходящий через станцию Каган. По нескольку раз в день ваши курьеры скачут к вам с донесениями о том, что делается в Новой Бухаре. Вы подтянули к ней свои войска, и горе тем смельчакам, которые пытаются пробраться через эту линию! Мне все это известно. И все-таки вы ничего не знаете! Я говорю вам в третий раз: готовьте караван. Я скажу точно: тридцатого августа из Новой Бухары красные начнут наступать. Можете ли вы исполнить мою просьбу?
Кушбеги, удивленно посмотрев на него, изъявил полную готовность, точность Джемса испугала его.
- Я не уеду отсюда до падения эмирата. А когда его высочество принужден будет бежать, обеспечьте место моим верблюдам и людям в его караване! - сухо сказал Джемс. - Вот и все.
Старик покраснел. Джемс почтительно поклонился:
- Я имею еще частное предложение, ваше превосходительство. Я покорнейше прошу не медлить, собрать всех купцов Бухары и приказать им сегодня же составить несколько транспортов.
- Опять кара-ва-ны?
- Да. Вьючьте золото, серебро, каракуль, шерсть, кожу, шелк и хлопок! Все ценное. Направление - Афганистан и Персия. Через эти страны все дойдет до нас. Уверяю вас, ваше превосходительство, что мы никогда не забудем этой услуги. Да помилует вас аллах! Я говорю откровенно, из дружбы. Когда вы прочтете эти документы, вы поймете меня.
Помедлив секунду, Джемс прибавил:
- Я согласен с мнениями, высказанными там. Мы делаем ошибки, мы не бескорыстные друзья, но все-таки друзья. Большевики уйдут, а мы останемся. Вот что надо помнить, господин министр. Нам с вами по пути, что бы там ни случилось в Афганистане… Не правда ли?
Сказав это и точно издеваясь, Джемс взглянул на кушбеги своими вдруг повеселевшими глазами, передал ему секретный пакет и, крепко пожав ему руку, быстро вышел.
В соседнем зале его ожидали адъютанты и дворцовые слуги. У входа стояла машина. Джемс вместе со своими спутниками выехал из цитадели на Регистан.
Там, как обычно, толкался народ. Возле ларьков вертелись женщины в поисках товара. Они рассматривали разные материи, пробовали их крепость на зуб, тянули их, бранились и торговались с продавцами. В харчевнях пахло дымом, салом и жареным луком. На пыльных коврах сидели люди и ели из чашек, похожих на полоскательницы. У входа сидели на корточках бродячие певцы и задумчиво наигрывали что-то на дутаре, пощипывая струны. Брели по площади ослы, навьюченные бочонками с водой. Большие мухи гудели над белыми корзинами с матовым крупным виноградом и золотыми августовскими дынями, разложенными прямо на земле. Пахло толпой и пылью.
Оборванные и босые дервиши в халатах, сшитых из лоскутьев, с обнаженными головами либо в остроконечных шапках с меховой оторочкой, с посохами в руке, с продолговатыми чашками из скорлупы кокосового ореха, толпились тут же среди прохожих, останавливали их, выпрашивая подаяние, и оглашали воздух громким пением: "О боже! О вездесущий!"
Приближался вечер. Вспыхивали огни в чайных. С минаретов, надрывая голоса, азанчи вопили о боге. Автомобиль Джемса медленно двигался по узкой улице среди всей этой толпы, среди уличного шума и возгласов. Рядом с машиной вприпрыжку бежал дворцовый слуга в красных штанах. Он замахивался на встречных палкой и кричал им: "Берегись, берегись, берегись!"
В пакете, полученном от Джемса, была копия документа, повлиявшего на эмира.
Эмир, небольшой толстенький человечек, всегда державшийся, даже со своими приближенными, как важная и никому не доступная персона, на этот раз потерял свое самообладание. Полное, чрезвычайно курносое, плоское и желтое, как медный диск, лицо его покрылось пятнами, вспотел затылок. Он поминутно обтирал его большим фуляровым платком. В то же время он делал вид, что не придает этим известиям особенного значения.
Разговор шел в маленьком кабинете рядом со спальней.
Из открытого широкого окна виднелся дворик, засаженный цветущим кустарником и остролистыми кленами. Было тепло. По-вечернему, сильно и пряно, пахли цветы. Журчал фонтанчик. Из его чаши переливалась в водоем стекающая тихо струйка. Журчание воды сплеталось с журчанием из крана в ванной. В атмосфере покоя казалось, что воздух не движется.
Эмир был в туфлях и домашнем халате, стеганном на гагачьем пуху: он готовился принимать ванну.
- Ты волнуешься, как женщина… - сказал эмир министру. - Или как мальчик… Что с тобой? Ну, прочитай еще раз эти известия… Только спокойно… Мы обсудим сейчас каждую фразу.
Чарджуйский агент Джемса, богатейший фруктоторговец, сообщал о конференции бухарских революционеров в Новом Чарджуе.
- Да, я знаю это, это не новость, - нетерпеливо проговорил эмир, сидя на низком диванчике и выпятив брюшко. - Мы ведь арестовали одного из главарей.
- Да, ваше высочество… И не только одного. Многих, кто не успел удрать. Я был предусмотрителен. Но дело не только в этом… Агент пишет, что генерал Фрунзе по прямому проводу разговаривал с ними…
- С кем? С этими революционерами? Ну и что?
- Да вы почитайте сами, ваше высочество… Умоляю вас. Вот его отчет.
"Мне известно, - писал агент, - что генерал Фрунзе заявил нашим большевикам, этим собакам, которые путаются с кяфирами, что в первую очередь все от них зависит. Он им прямо заявил: "Мне вашей Бухары не нужно. Если вы восстанете и сами победите эмира и народ будет с вами, а не против вас, то есть если сам народ победит и выберет свою трудовую власть, тогда я окажу помощь народу…" Вот что он сказал… А они сказали ему, тоже в письме, что сумеют объединить революционные элементы".
По лицу эмира пробежала раздраженная усмешка. Он скомкал и швырнул письмо.
- Революционные элементы? Да они перегрызутся, как собаки… Эти джадиды. И поганые большевики. Они всё шутят. Мало их ловил и вешал русский царь. Не придет сюда этот генерал… Наш народ не понимает этой агитации. Наш народ - это солома. Или вода… Прольется через решето… А революционным э л е м е н т а м следует снести голову долой! решительно сказал правитель Бухары. - Здесь не Москва.
- Ваше высочество… Джемс нас уверяет… Коварный человек, но все-таки… Я, ваш низкий раб, не должен знать ваших сокровенных намерений. У народа не должно быть никаких подозрений… Что же вы прикажете мне?.. Что мне заявить этому Джемсу?.. Согласны вы с ним или нет?
- Молчи… - сказал эмир.
- Я опасаюсь, что сегодня вечером он снова будет у меня. Он так настойчив, ваше высочество.
- Что в Новой Бухаре?
- Сегодня то же, что вчера. Воистину собаки, ваше высочество. Джадиды говорят, что у них есть теперь своя красная армия… Бухарская. Но, конечно, это только лай, ваше высочество. Это не настоящие аскеры. При первом выстреле они разбегутся, так я думаю… Они с берданками… Оружие нищенское. А наши аскеры - с винтовками.
- "Ремингтоны"? Купили наконец? Караван с оружием вчера пришел?..
- Пришел, ваше высочество. Купили. При содействии Джемса… Оружие передано войскам.
- Так чего ж ты виляешь, как лиса?.. Где у тебя да? Где у тебя нет?.. Я не понимаю тебя. Да и наш народ не поверит этому русскому генералу… Пусть он приходит.
Кушбеги вздохнул:
- Он не генерал… Это только мы так говорим… Но с ним, с этим Фрунзе, есть и генералы. Они перешли на службу к Москве, ваше высочество, Столько слухов…
- Ну, какие?
- Их много, ваше высочество… Они, точно верблюды на большой тропе пустыни, так и ползут… У меня сотни перебежчиков… Из разных кишлаков…
- Говори… - приказал эмир.
- Ваше высочество!.. Вы можете казнить меня, но я не скрою правды… Ваше высочество! Перебежчики говорят… Этот Фрунзе говорил им о Ленине… И будто бы это слова Ленина…
- Какие слова?
- Прийти, когда позовут… Но это опасные слова. Ведь революционеры позовут!
- Они позовут?.. Разве ты не знаешь, что Новая Бухара уже нами оцеплена? Сегодня ночью она станет могилой джадидов. Ее не будет… К кому же он пойдет? А в остальных городах будет тишина и покой. Муллы всюду подымают народ; собирается народное ополчение всюду. И генерал Фрунзе уйдет ни с чем… Много ли красных? У меня пятьдесят батарей. Пулеметы! Пятнадцать тысяч аскеров. Это регулярное войско. Да больше сорока тысяч ополченцев. И это только начало. А что у красных? Фрунзе не наберет и десяти тысяч солдат… Эти сведения - точные… А тех, кто сошел с ума в Бухаре, я и не считаю. Разве это сила? Вы меня пугаете. И ты и твой Джемс… Что вы меня пугаете? - повторил эмир.
Уже осмелев теперь, он почувствовал свою правоту. Все, что он говорил о числе своих солдат и своего вооружения, было истиной. Он точно знал силы русского командования. Он был возмущен, что кушбеги, который должен бы все это знать отлично, приходит к нему с такого рода разговорами, с таким неверием в душе. Тот, кто всегда считал народ соломой или водой, проливающейся сквозь решето, конечно, не мог допустить даже мысли о возможности огромных, все переворачивающих событий. Гневные ноты зазвучали в голосе эмира. Куда делся европейский лоск, которым всегда гордился эмир, разгуливая как франт по бульварам Парижа?.. Куда делось все его достоинство, с которым он обычно держался в Петербурге или в Петергофе, при царском дворе?
Грубо, с нетерпимостью деспота эмир затопал ногами.
- Усман-бек, ты осел… - крикнул он кушбеги. - Очнись! Если луна с тобой, не заботься о звездах. Мне все известно и без тебя… Вот фирман.
Он бросил Усман-беку бумагу, которую тот на лету подхватил. Эмир приказывал сегодня же вечером казнить всех заключенных молодых бухарцев, заподозренных в революционных намерениях. Одни были взяты несколько дней тому назад, по распоряжению кушбеги, другие - только сегодня. Их похитили из Новой Бухары. Все они были закованы в цепи, брошены в зловонные ямы бухарской тюрьмы и ждали часа своей смерти. Заключенным не давалось ни пищи, ни воды.
5
Вечером 28 августа опустели, обезлюдели улицы Новой Бухары. В Комитете бухарской коммунистической партии и военном штабе на всех окнах были спущены глухие шторы. Одинокие всадники проносились точно тени. Красноармейские взводы молодой революционной армии Бухары молча проходили по городу. Шли они быстро, не так, как обычно ходят патрули. Враг был рядом. С окраин можно было услыхать голоса сарбазов.
Войска эмира полукольцом оцепили Новую Бухару. Жители предместья видели ночные костры противника, а крики часовых ежеминутно напоминали им о пуле и смерти.
Небольшой городок Новая Бухара вплотную примыкал к станции Каган Среднеазиатской железной дороги. С трех сторон городок врезался, как зеленый оазис, в солончаковую степь. К северу от него тянулись поля и кишлаки, орошенные водой благодаря сети арыков. Только двенадцать километров отделяли его от столицы эмира. Здесь, в Новой Бухаре, собрались все, кто поднял знамя восстания. В столице же еще сидел эмир и контрреволюция готовила свои отряды.
Вечер был спокойный, без ветра. Все притихло в аллеях города, все в нем замерло. Тенистые бульвары, широкие европейские улицы, сады, отделения банков, транспортные и торговые конторы, общественное собрание, больница, училища, особняки, дома, халупы, лавки, гостиницы и чайные, караван-сараи, ларьки и магазины - все погрузилось в темноту. Огонь пугливо пробегал и прятался. Все заволакивалось мраком от облаков, скользивших по небу.
Чем ближе к Новой Бухаре придвигались красноармейские эшелоны, тем сильнее и громче кричали люди о ненависти к эмиру. Этому можно было не удивляться в городах. Но за последний месяц даже в кишлаки проникли революционные мысли, и все то, о чем народ раньше молчал, сейчас стало явным. Люди ходили по улицам с ведром и кисточкой и расклеивали воззвания на глиняных стенах:
"Эмир знает Москву, Ялту и Петроград"… (Это писалось, конечно, о царских столицах и о царской резиденции в Крыму, другого народ еще не знал либо знал плохо…) "Вот на что были промотаны наши деньги… На французских певиц! - писалось в этих воззваниях. - То, что отбиралось от нас на школы и на поддержку больных, пошло в широкие карманы знати… Судьи и беки вопиют о шариате, они же в первую очередь посылают своих дочерей эмиру… Почему молодежи запрещают учиться? Разве шариат против ученья? Русские сбросили Николая в черную яму, вот из-за чего ополчился эмир! С гибелью своего покровителя он лишился веселой жизни. Нет Ялты, нет царских столиц… Проснитесь, братья! Дорогие братья, обращайтесь в Каганский Комитет! Да здравствуют бухарские красные войска! Да здравствует союз русской Красной Армии с бухарскими красными войсками!"
В Новой Бухаре оказались все нити подпольных бухарских организаций. Все, что осмелилось поднять голос против эмира, находилось здесь.
У здания военного штаба отцветали одичавшие розы, воздух становился сладким, и тополи, освещенные одиноким фонарем, стояли точно черные колонны. То и дело из подъезда выскакивали ординарцы и, отыскав возле ограды своего коня, скрывались в темноте.