Полк уже подступал к той границе за Каганом, к цепи, за которой стояли кавалерия и пулеметные отряды эмира. Как всегда при утренней росе, посвежел воздух. Когда полк приблизился к предместью, раздался первый орудийный выстрел, и, рассекая воздух, со свистом пролетел над Каганом снаряд, ухнув в глинобитную стену одного из дворов в предместье, где размещалась конница эмира.
Муратов, ехавший в первом эскадроне, посмотрел на часы. Было ровно четыре. Этот выстрел был сигналом к общим действиям по всему фронту. Так и указывалось в приказе. Муратов подскакал к Сашке.
- Пошла работа! - рассмеявшись, сказал ему Сашка и быстро вытащил клинок из ножен.
8
Вслед за этим на северной окраине города, по обе стороны шоссе, затакали пулеметы, затрещали ружейные выстрелы. Красные отряды двинулись двумя колоннами. Левая пошла к Каракульским воротам, вторая, правая, - на восток. В ней и был Сашка.
Атака началась внезапно и бурно. Сарбазы эмира растерялись и, не выдержав ошеломительного удара, бросая оружие, боеприпасы и обозы, стали отходить к Старой Бухаре. Кое-где по пути, в кишлаках, они попытались задержаться, отстреливались, но в конце концов не выдержали натиска. Это отступление было типично для наемников. Многие из них просто подымали руки и сдавались в плен. Крестьяне из кишлаков присоединялись к революционным отрядам и быстро вооружались; дорога была усеяна оружием. Опрокинутые арбы с патронами и винтовками валялись прямо на дороге.
На аэродроме 43-го отряда в Кагане около старых летных машин возились люди. Все эти "фарсали", "фарманы", "сопвичи", "ньюпоры", "вуазены" и "альбатросы" давно просились на свалку, но летчики храбро грузили их бомбами. Техники и мотористы доливали бензин, промывали свечи, зачищали потрепанные от песка и бурьяна пропеллеры. Командир отряда спрашивал мотористов:
- Моторы проверены?
- Каждый миллиметр ощупан, товарищ командир.
- Смотри! - Командир кулаком грозил мотористам. - Чей сдаст, в пекло спроважу.
Еще раз он собрал летный состав и повторил задание.
Аэродром имел в длину всего четыреста шагов. Это был обыкновенный кавалерийский плац для обучения верховой езде, с четырех сторон обсаженный пирамидальными тополями. Приспособленный для лошадей, он, конечно, не годился для самолетов. Летчикам предстоял опасный трюк. На "гробах", отяжеленных бомбами, они должны были взлететь с этого блюдечка, окруженного частоколом.
Еще не рассвело. В сумерках расходились летчики к своим машинам, с тревогой поглядывая на проклятые тополи.
Сразу после выстрела первая машина, дряхлый "фарман", побежала по полю, подпрыгивая на буграх. Она отделилась от земли, неохотно набирая высоту, и тяжело пронеслась, чуть не задев за верхушки тополей.
- Шик! Лихо развернул, - сказали летчики, увидав, что "фарман" уже сделал круг над площадкой. Вслед за первой машиной взлетели и закружились другие.
…Пехота, с боем, только к полудню добралась до предместий Старой Бухары. Стены города, прилегавшие к нему кладбища, дома, улицы - все было приспособлено эмиром для обороны. Наступающие красные войска обстреливались артиллерией эмира. В предместьях города уже завязался горячий бой. Упорен он был до крайности. Кладбища несколько раз переходили из рук в руки. Несколько раз красные бойцы добирались до городских ворот, но, осыпаемые пулями и камнями, вынуждены были с большими потерями отходить назад. Авиация, отбомбив, уже вернулась на аэродром.
Русские белогвардейцы, вельможи и чиновники эмира, уездное дворянство - беки и баи, бухарские купцы собрали внутри города свои отряды. Они комплектовали их из рыночных торговцев, слуг, ремесленников, приказчиков, из того мелкого люда, что живет возле богачей, их милостью, их волей. Запуганные начальниками и хозяевами, сбитые с толку яростными проповедниками и крикунами, отравленные анашой, которой они накуривались до одурения, эти сотни напоминали стадо, заболевшее бешенством. Муллы, разрывая одежды на себе, с Кораном в руках, вопили из-за стен:
- Смерть большевикам!
- Да здравствует революция! В яму эмира! - кричали красные бухарские отряды, бросаясь на штурм. Навстречу красным неоднократно раскрывались ворота, и яростные толпы, возбужденные муллами, выскакивали из ворот с возгласами: "Алла, алла!" Они шли, размахивая ножами и винтовками.
- Во имя бога! - орали они.
- Да здравствует народ! - отвечали им партизаны.
Белобухарцы, закрыв глаза, доходили до пулеметов и бросались врукопашную.
Командование эмира внезапными конными ударами, направленными на фланги революционных войск, пыталось привести их в беспорядок.
Несмотря на это, два раза левая колонна красных проникала через Каракульские ворота в Старый город, но, встреченная с крыш ожесточенным огнем, забросанная гранатами, уходила обратно, оставляя на узких уличках убитых бойцов.
Даже ночь не остановила боя. Он продолжался на следующий день. Он не стихал ни на минуту. Гул артиллерийской канонады и зарево пожаров сопровождали его…
9
Полк Сашки стоял на правом фланге. Он несколько раз участвовал в атаках, то поддерживая своим маневром наступающих партизан и пехоту, то отбиваясь от нападений эмирской конницы. Конский и людской состав полка выбыл уже наполовину. Прошли третьи сутки. Люди за это время почти не пили и не ели. Измотанные боем, ободранные и грязные, они укрылись от огня за стенами одного из кишлаков в предместье Бухары. В большом байском доме был развернут полевой лазарет. Раненые лежали на соломе посередине двора и на галерее.
Двор был освещен кострами. Здесь оказывали только первую помощь. Тяжелораненых отправляли на арбах в Каган. В комнатах была устроена операционная. Горели керосиновые фонари. Народу собралось много, и раненые стояли в очереди.
Сашка тоже появился на дворе. Ему порубили правую щеку. Угол ее около рта свисал, точно козырек. Сашка перетянул щеку носовым платком. Из раны хлестала кровь. Попав на двор, он первым долгом решил разыскать Варю. Он оглядывался, но ничего не мог разобрать среди тьмы. Бегали какие-то люди с фонарями, кричали раненые и санитарки. Здесь же стояли верблюды из обоза. Наконец, привыкнув к этой суматохе, осмотревшись, Сашка увидел распределительный пункт и санитарку с фонарем. Он подошел к ней и спросил:
- Где работает сестра Орлова?
Санитарка еще ничего не успела ответить, как раненые загалдели со всех сторон:
- В очередь, в очередь! Порядок соблюдай! Тоже ловкач!
Сашка замахал рукой:
- Я не по этому поводу. Я без очереди не иду.
- Орлова в операционной, - сказала санитарка и осветила Сашкино лицо фонарем.
- Да это командир! Товарищ Лихолетов! Пропустить его! Пропустить! закричали эскадронцы. - Прости, что не узнали! Иди, иди!
Сашка отказался, но его все-таки протолкнули вперед, в дом.
- Здорово! - проговорил Сашка, глотая кровь. Он остановился у входа в операционную.
- Здорово - ответила Варя и, подняв голову, увидала Сашку.
Молодой чернобровый хирург, стоявший рядом с ней, не дотрагиваясь до Сашки руками, осмотрел рану и молча кивнул Варе. Варя вычистила рану, обработала ее и, обмазав окружность раны йодом, так же молча передала Сашку хирургу.
"Во! Даже глазом не моргнула! Нарочно форсит передо мной… - подумал Сашка про Варю. - Стоящая баба! Вполне!"
Хирург сделал ему первичный шов. После этого Сашка опять вернулся к Варе. Она начала бинтовать ему голову. Сашка не спускал глаз с Вари. Он следил за ее быстрыми ловкими движениями. Ее белый халат от шеи до подола был обагрен кровью, руки, с закатанными до локтя рукавами, тоже были в крови, и даже на лбу засохли брызги крови. Кончив перевязку и отправив Сашку к санитарке, она крикнула:
- Следующий!
"Лихая баба! Лихо работает. И откуда в ней столько силы, в закорючке?" - удивлялся он и мысленно одобрял ее.
После перевязки Сашка опять вышел на двор. По двору ходила женщина с кувшином и кружкой. Лицо ее все-таки осталось закрыто чачваном. Она поила водой раненых. Среди крика и грохота взрывов мерцало небо, будто обожженное йодом. Сашка привалился спиной к сарайчику и тихо сполз на землю. Его знобило, он пожалел, что оставил свою шинель в обозе. Он задремал под выстрелы.
10
Сашка открыл глаза и увидел, что его перенесли. Теперь он лежал уже возле стенки на галерее. Кто-то заботливо укрыл его зеленой шинелью. "Варькина", - догадался Лихолетов.
На дворе по-прежнему толпилась очередь.
Варя все еще работала в операционной. Начиналось ясное раннее утро. Артиллерийская стрельба ослабела. Костры потухли. Бурый дым струйками полз к небу. Низко, чуть ли не задевая крыши, опять летели над кишлаком машины.
- Наши! Наши! - радостно закричали раненые.
"Славно, черт побери! - подумал Сашка. - Сейчас грохать будут".
За стеной он услыхал разговор трех своих ординарцев: Куличка, Спирина и Матюшенкова. Говорил Матюшенков:
- Пролом хотят устроить. Разбить вдребезги ворота. И ворваться.
- Ворваться? Легко это ворваться? - спросил Куличок. - Сколько жизней будет стоить!
- А что поделаешь? Эта война справедливая, от рабства народ освобождается. Последний приступ! Не выдержи мы, отойди - и кончено. Эмир себя покажет. Кровь брызнет из бухарца.
- Бухарцы разные бывают, - сказал Спирин.
- Я говорю про нашего бухарца, про рабочего.
- Ну, революцию кровью не затушишь! Ежели она должна быть - будет.
- Глупости говоришь, Спирин. Куй железо, пока горячо! Храбер ты вроде зайца.
- Храбе-ер… Я не храбер. Вот ты храбер. Так попробуй! Просись в группу.
- И попрошусь.
Сашка приподнялся на локтях, ощупал голову.
- Эй, ординарцы! Ко мне! - крикнул он.
Бойцы Спирин, Куличок и Матюшенков вошли во двор.
- Сюда! Я здесь, - подозвал их Сашка.
Они подбежали к галерее.
- Вы что это митинг развели за стенкой?
- Какой митинг! Обсуждение, - сказал серьезно Куличок, коренастый боец в расстегнутой гимнастерке, босой, с нахмуренными густыми бровями, с приплюснутым и обожженным, точно свекла, носом.
- Ты где ботинки потерял?
- Невозможно, товарищ командир. Жарища! Гниют ноги.
- Попить мне дайте и пожевать что есть!
Ординарцы мигом притащили кувшин, краюшку хлеба и две головки луку. Есть Сашке было больно, при движении челюстей щеку будто разрывало, но, кое-как пожевав на левой стороне, Сашка немного подкрепился. Отдав Куличку остатки лука и хлеба, Сашка его спросил:
- От кого ты слыхал про группу?
- Товарищ Муратов сообщил. Он был в штабе, в Кагане.
- Наши идут?
- Нашего полка много.
- Ну так и я иду! Приведите ко мне Машку! - сказал он о своей кобыле.
- Что вы? Товарищ командир! Вам не полагается! - сразу трое, в голос, закричали ординарцы.
Лихолетов скинул шинель, встал, попробовал бинт на голове. "Силы хватит", - подумал он.
- Быстро! - Он повторил приказание.
Ординарцы не посмели ослушаться и привели Машку, большую серую кобылу в черных яблоках. Она была такая пестрая, будто ее кто-то раскрасил.
Лихолетов с трудом влез на нее, вставил ноги в стремена, покачался в седле, точно пробуя, крепко ли сидится, ощупал на себе шашку, деревянную кобуру с маузером, расправил поводья в пальцах левой руки и сказал:
- Кто со мной? Ты, что ли, спорщик?
Куличок подергал себя за нос, раздумывая, потом высморкался, вытер пальцы о штаны и, ни слова не сказав, побежал за лошадью.
Варя, увидев в окно Сашку, вышла на галерею.
- Вы куда? - спросила она.
Он молчал.
- Вам нельзя уезжать, товарищ командир. Слезьте! Вы раненый. Ведь осложнение может быть! Надо понимать.
- Ладно, - пробурчал Сашка.
- Что ладно? Я говорю: слезай с коня! - закричала она раздраженным голосом и подошла к Сашке. - Что вам жизнь - копейка, что ли?
- Нет, Варюша, - сказал Сашка и улыбнулся. - Без меня, боюсь, не обойдутся. На счастье ручку! - лукаво проговорил он, протягивая руку, и прищурился.
Варя рассердилась.
- Я вам категорически запрещаю, - заявила она, переходя уже на официальный тон. - Извольте слушаться! Я сейчас позову бойцов, чтобы вас сняли, силой. Я здесь начальник. Заприте ворота! - приказала она красноармейцам, стоявшим на улице, возле въезда в курганчу.
Никто не успел опомниться, как Сашка, дав шенкеля своей кобыле, мигом вынесся из усадьбы, еле успев под аркой ворот пригнуть голову.
- Прощай, Варюша! - крикнул он ей на ходу, помахал рукой и поскакал по дороге.
Варю обдало таким облаком пыли, что она расчихалась.
Раненые бойцы, штабисты, санитарки, обозники посмотрели вслед всаднику с забинтованной головой. Он галопом промчался по кишлаку. Догоняя его, на гнедом туркмене летел босой Куличок. А за Куличком скакали двое других ординарцев.
Красноармейцы, толпившиеся возле ворот, засмеялись, увидев, что Варя обескуражена этим бегством.
- Что, сестрица? - сказали они. - Не подчиняется наш брат-то вашей команде, а? Самостоятельность любит.
- Ваш брат, ваш брат! - передразнила их Варя, и на лице у нее появилось что-то презрительное. - А вы чего тут стоите, околачиваетесь?
- Мы раненые.
- Вот возьму да и отправлю всех на фронт! Вот и будете самостоятельные! - сказала она и пошла обратно к своей операционной.
Возле дверей опять стояла очередь.
- Следующий! - крикнула Варя и, принимая нового раненого, заставила себя забыть о Сашке.
11
Утром 30 августа Хамдам занял станцию Якка-Тут, расположенную западнее города Бухары, на железнодорожной линии, идущей от Кагана.
В тылу завели подозрительную игру басмачи. Было ясно, что они собрались здесь с определенной целью; если нужно будет - поддержать отступление эмира.
Хамдаму было приказано держать в своих руках железную дорогу и выставить заслон против басмачей.
Его отряд, обогнув Бухару и не встретив никакого сопротивления, появился внезапно в селении Якка-Тут и разместился вдоль железной дороги.
Предписание командования выполнялось Хамдамом правильно до той минуты, пока не вмешался Джемс. Когда днем 30 августа Бухара узнала, что Якка-Тут занят войсками Хамдама, Джемс решил послать туда одного из своих агентов, старика Ачильбая.
Старик к вечеру добрел до Хамдама. Он потолкался среди дозоров, разыскивая кого-нибудь из близких к Хамдаму. Никто не попадался. Узнав, где квартирует Хамдам, он спрятался неподалеку от этого дома, присел на корточки к арыку и решил ждать.
Хамдам был на станции. Он сидел около телеграфиста в аппаратной, передавал свою сводку и принимал распоряжения. Уже стемнело, когда он окончил переговоры с Каганом.
Хамдаму сообщили, что хотя Бухара еще не взята, но возможно бегство эмира, и поэтому ему предлагается два эскадрона разместить в Якка-Тутском районе, в северном направлении, а третий послать к югу Хамдам заверил, что все приказания штаба будут исполнены в точности.
Якка-Тут почти опустел. Лишь кое-где кучками толкались жители, но когда на коне появился Хамдам, растаяли и эти жалкие кучки. Рядом с Хамдамом ехал Сапар, за ними - личная охрана. Юсуп с первым эскадроном остался на станции, на случай экстренного вызова из Кагана.
Пастухи повстречались с Хамдамом. Быстро, при помощи собак и палок, они очистили улицу. Стада знаменитых каракульских овец шли к загонам. Заметались между лошадьми курчавые ягнята на неуклюжих прямых ножках. Заблеяли овцы, тесно прижимаясь друг к другу. От стада шел теплый и острый запах. Уже смеркалось.
У Сапара жадно поблескивали глаза. Он тихо нашептывал Хамдаму:
- Хорошие бараны! Хороший скот! А шерсть какая! Здесь много богачей. А в древности было больше. Неподалеку отсюда был город, старинный. Древнее Бухары. Пайкан. В храмах там стояли золотые идолы с огромными жемчужными глазами, с голубиное яйцо. Арабы наворовали так много золота. Но осталось еще! Мне рассказывал отец, что один англичанин рыл землю и нашел золотого идола в полпуда весом…
Хамдам невнимательно слушал командира. Он беспрестанно озирался, предчувствуя что-то. Он приучил себя к мысли о том, что на каждом шагу неизвестность ждет его, надо быть настороже. Днем, при солнце, уверенность не покидала его, но стоило спуститься сумеркам - он становился тревожным.
Отряд проезжал мимо Ачильбая, отца Садихон. Старик съежился, подобрал ноги и рукавом закрыл лицо. Лошадь Хамдама, почувствовав какой-то живой комок на дороге, испугалась и дернула головой. Хамдам тоже насторожился, но ничего не увидел в темноте. Прижавшись к стенке, Ачильбай пропустил отряд. Вот уже два года, как, потеряв все и дойдя до нищенства, Ачильбай очутился в Бухаре. Там его нашли агенты Джемса и пристроили к Джемсу на службу.
Сегодня старик выполнял одно из ответственнейших поручений Джемса, даже и не догадываясь о том, что он делает.
Когда всадники свернули в переулок, за их спиной вдруг защелкал соловей.
Хамдам остановился. "Соловей в сентябре? - подумал он. - Это знак".
Сапар бросился назад. Улица была пуста.
- Никого? - спросил Хамдам, дождавшись Сапара.
- Никого, - ответил Сапар. - Я все обыскал. Никого.
- Хоп, хоп! - сказал Хамдам. - Поедем дальше!
Сапар, по приказу Хамдама, выставил кругом дома усиленный караул.
Хамдам беспокоился. Несколько дней тому назад он получил из Беш-Арыка письмо. Верный Насыров писал ему, что Садихон ночью бежала из кишлака, идут поиски, но сбежавшую еще не нашли. Хамдам знал, что ее не найдут. Это письмо было только условным сигналом. Он знал все. По его поручению, через неделю после отъезда полка из Коканда Насыров, оставшийся в Беш-Арыке, устроил мнимый побег Садихон. Два басмача за плату похитили ее и увезли в горный кишлак, в место, назначенное Хамдамом, к одному из его старых знакомцев, богачу Баймуратову. "Теперь она сидит на цепи, - думал он. - И никто не услышит ее голоса…"
Это письмо Хамдам, конечно, скрыл от всех, и в первую очередь от Юсупа.
Поужинав и выйдя на улицу, он отослал от себя джигитов, сказав им, что хочет прогуляться один.
В узком переулке среди стен воняло отбросами, конской мочой и горькой пылью. Тут Хамдам натолкнулся на Ачильбая. Старик окликнул его. Они обнялись.
- Я знал, что ты выйдешь, я понял, что это ты свистишь соловьем… сказал старику Хамдам. - Ты откуда?
- Я из Бухары.
- Эмир еще не убежал?
- Нет еще. Замир-паша послал меня.
- Кто? Какой Замир-паша? В первый раз слышу, - недовольно сказал Хамдам, хотя он уже сразу понял, от кого пришел этот вестник.
- Замир-паша тоже не знает тебя, - проговорил старик. - Но он предупредил меня. Он сказал: "Назови Хамдаму имя торговки-еврейки! Хамдам поймет. Агарь ее зовут".
- Не знаю такой, - на всякий случай отрекся Хамдам. - А что? Зачем тебя сюда послали?
- Сегодня ночью на Якка-Тут нападет Исламкул. Ты не окажешь ему сопротивления.
- Сдамся?
- Да.
- Румяному паршивцу?
- Так сказал Замир-паша.
- Это все?
- Да.
- Прощай, отец!
Старик вдруг схватил Хамдама за рукав, удерживая его:
- А как живет Садихон? Ты счастлив с ней?
- Да.
- Дети у вас есть? - жалким и несчастным голосом спросил старик.