Заняв же пары, можно лишь увеличить площадь зарастающих сорняками полей, увеличить потребность в изнуряющей человека прополке, сознательно идти на то, что часть урожая останется в поле.
* * *
В колхоз недавно вступило шесть человек. Все больше и больше становится в Ужболе изб под дранкой и железом, окрашенным в зеленый или красный цвет. Починили возовые весы - до недавнего времени они стояли покосившиеся, а теперь их выпрямили, и они светлеются свежими тесинами. Построен телятник, начали строить шлакобетонный птичник. Построили несколько силосных ям - кирпичных, цементированных, и теперь стали закладывать силос.
Особенно радует богатый урожай трав. Наталья Кузьминична то и дело восклицает: "Сено-то нынче как малина!" Кажется, что и природа решила помочь выбирающемуся из нужды колхозу. Впрочем, удивительные урожаи и прежде бывали, а скотина падала от бескормицы, потому что люди, ничего не получая, оставляли луга некошеными. Сильнее природы оказались знаменитые сенокосные трудодни: десять процентов сена, которые получает каждый работающий на сенокосе. Теперь и молодому председателю стало легче.
* * *
С утра солнце. Дороги быстро просыхают, только в колеях жирно чернеет грязь. Кричат петухи, гуси, посвистывает всякая пташка. Лениво пошевеливается на слабом ветру листва на деревьях, иные из листьев, повернутые к солнцу, отражают его свет, и дерево переливчато сияет. Еще нет девяти часов. Земля, освещенная солнцем, вовсе не плоская, а в черных канавах, в низинках, поросших муравой, в куртинках лопухов под плетнем, в кустиках травы… Глубокие тени и резкий свет подчеркивают выпуклость, объемность каждого бугорка, кустов, деревьев, изб. Объемность еще усиливается тем, что второй план - луга за избами, плоский силуэт деревеньки на фоне озера - как бы в серебристой дымке.
Часу в одиннадцатом отправился в город. В лугах пахнет спелыми травами, свежим сеном. В густой и черной, начавшей подсыхать грязи вдоль шоссе протоптаны светлые, чуть пружинящие тропинки.
У Василия Васильевича Пирогова, председателя райисполкома, сидит Алексей Петрович Кожухов, секретарь райкома партии. Разговор о том, что без осушения развивать дальше сельское хозяйство в районе уже нельзя - заболачиваются и старопахотные земли. Там, где когда-то, при единоличном хозяйстве, были, осушительные канавки, теперь их нет - тракторы перепахали.
Из-за сырой весны, рассказывают мне товарищи, план сева выполнен только на 90 процентов, а у Ивана Федосеевича, в Любогостицах, на 60. Иван Федосеевич, правда, не унывает: строит свинарник - уже стены выложил, торгует огурцами из теплицы и парников: продаст тонну - десять тысяч рублей в кассе. С грунтовыми огурцами нынче плохо, холодно было, плохо с помидорами, с яровыми хлебами. Зато хороши травы, хорош лук, хороша капуста, картофель неплох. Если осень будет сухая, все это успеют убрать и год сложится не худо.
На многих деревьях вишня еще зеленая, только на некоторых чуть покраснела. Огурцы еще не закрыли плетями грядок, цветут, но завязи мало. Только лук стоит на огородах высокой зеленой стеной, - крупные белые луковицы так и прут из земли. Луку нынче будет много.
В прошлом году в это время деревья стояли сплошь красные от ягод.
* * *
Наталья Кузьминична говорит: "Красная сторона", то есть южная, солнечная… Зимой, говорит она, на красной-то стороне хорошо, в избе и светлее и теплее, а летом - жарко. Зимой так и говорят:. "Вы-то на красной стороне живете, вам хорошо!" Много древнего сохранил здешний язык.
* * *
На исполкоме идет разговор о кукурузе. Василий Васильевич вызвал председателей колхозов и весьма сурово внушает им, что необходимо принять все меры и прополоть кукурузу, в противном случае виновные будут наказаны. Председатели отлично понимают сложность положения, в каком находится сейчас Василий Васильевич, - агроном с высшим образованием, он ведь не хуже их знает, что во время сенокоса, в самый канун жатвы, в разгар прополочных работ на уродившихся дивно овощах и луке трудно и одного человека послать на прополку неудавшейся в этом году кукурузы. Но председатели обещают, что мобилизуют все силы и кукурузу прополют.
* * *
Часу в восьмом вечера отправились в "городище". Солнце еще не село, а в небе уже стоит половинка бледной луны. Мы идем так называемой нижней дорогой, между простершимися к озеру лугами и крутой, длинной грядой, по склону которой уходят вверх поля.
Городище открылось неожиданно, за поворотом.
Два оврага устьями своими выходят на топкую лужайку, уже скошенную, с одиноким стогом сена. Лужайка эта - часть бывших здесь некогда сплошных болот, достигающих озера. Теперь эти болота местами осушены, местами же непроходимы, как и тысячу лет назад. Овраги разделяются длинным и высоким холмом с узким лобастым склоном. Склоны оврагов и холма поросли орешником. Овраги, извиваясь, тянутся далеко в глубь полей.
На этом холме, должно быть, и было городище - древнее поселение, вероятно Ужбол, сперва - мерянский, а потом и княжеский.
Холм с одной стороны защищен был болотом, с двух других - оврагами, и только третью сторону, обращенную к полю, приходилось оборонять. По тем временам это было превосходное естественное укрепление. Впрочем, судя по тому, как округл и ровен опускающийся к лужайке склон холма, кое-что здесь сделано было руками человека. Был, надо полагать, на холме и крепкий тын, за которым отсиживались от неожиданно нагрянувшего врага. Можно и не знать, что это городище, и все равно догадаться, что здесь было укрепленное поселение. Многое здесь отдаленно напоминает крепостные валы.
На лужайке и в устьях оврагов сыро и холодно.
А на холме, как я считаю, в самом городище, тепло. Всюду здесь кудрявится орешник и светлеют среди листвы пучки еще не созревших орехов. Множество цветов: иван-чай, ромашка, колокольчики, мышиный горошек… Холм обширен, как бы утюгом врезается он в заболоченную лужайку, надежно охраняют его глубокие овраги.
Древняя здесь земля!..
* * *
Зной, и духота, и звенящее солнечное безмолвие…
Изредка простучит по булыжной мостовой телега. Прозвучит женский голос - напевный, с растянутыми окончаниями слов…
Так весь день.
В обед Наталья Кузьминична пришла с поля красная до малиновости, распаренная, - как она говорит: "Совсем ужарела". Она ворошила сено. Есть она почти не стала, растянулась на полу в избе. Спит и Николай Леонидович на сундуке в полутемных сенях, именуемых мостом. Как дохлая, вытянулась кошка на широкой доске под крышей на дворе - доска переброшена на сеновал. На дворе темно и душно, на земляном полу лежит ослепительная полоса света, падающая сквозь щель приотворенных ворот. С сеновала тянет горячим свежим сеном. Свешиваются вдоль рубленой стены длинные окосья семи или восьми кос, грабли стоят в углу, пахнет навозом из коровьего закута… На двор из избы ведет дверь, выходящая на широкий помост - род балкона - с крутой, бегущей вдоль стены лестницей. Через перила помоста и лестницы перекинуты мешки, рядна…
В темноте на мосту в черной рубленой стене резко светится солнцем маленькое волоковое окошко, в которое вставлено стеклышко. Похожая на огромную деревянную рюмку, грубо вырезанную из большого и толстого корявого бревна, стоит у стены ступа - что-то в ней древнее или сказочное. Тут же кадушки, ивовые корзины, бадьи…
А в избе, в горке, фарфоровая "кузнецовская" масленка в форме барана, затейливые, толстого, пожелтевшего уже стекла вазочки, пузатенькие, несколько неправильной формы, рюмочки с полустершейся золотой надписью: "Кушай", красное стеклянное яичко с золотым узором, раскрашенными, вырезанными из картона фигурками ангелов и святых в овальном оконце, наконец большой стеклянный лиловый шар, из тех, какие лет сорок назад украшали собою клумбы на дачах.
А в чемоданах можно найти вискозные тенниски, шелковые платки, скатерти, салфетки…
И батарейный радиоприемник на комоде.
* * *
К обеду в небе стали появляться легкие тучки. Брызнул дождик.
В третьем часу пополудни, когда мы шли в Райгород, было жарко лишь в те короткие мгновения, когда из-за тучи появлялось солнце, но стоило ему скрыться за ней, и откуда-то тянуло прохладой. Туча наползала из-за Урскола.
Гремело вдалеке. Белая молния вспыхнула в белесом небе за деревянными главами Ивана Богослова. А над нами, впереди нас и далеко за озером сияло солнце, - вернее, освещенное солнцем небо.
Небо все светилось. Правда, от тучи на земле лежала тень, и Дмитриевский монастырь силуэтом стоял на косе возле озера, но само озеро было солнечно-голубым, а на другом его берегу сияли в лучах солнца поля, луга, избы и белые церкви деревень, - сияние их еще усиливалось темной землей нашего берега и отчетливым силуэтом Дмитриевского монастыря.
Меж тем туча настигала нас, а слева, как бы нам наперерез, шла другая, значительно меньшая, но находящаяся к нам ближе, с протянувшимися к земле нитями дождя. На ее фоне, на окраине близкого уже города, сверкали серебряные цистерны. Приближение этой другой тучи ознаменовалось тихим ропотом листвы тополей, мимо которых мы шли. Это был тревожный, торопливый разговор деревьев, быстро перебирающих листвой, словно совещающихся о чем-то, - так бывает только перед дождем, и этот шум нисколько не походит на тот, когда деревья просто шумят на ветру…
Едва мы вошли в город, упало несколько дождевых капель. Отсюда, от городской черты, нам видно было, как тучи, до этого словно спешившие сразиться, стали медленно уползать на север.
Небо становилось чистым, только северная его окраина густо чернела. Но это было далеко, что можно было понять по глухому раскату грома.
А в городе было солнечно и душно. На почте, в комнате, где телеграф и междугородный телефон, девушка за окном, прорубленным в толстой стене, повторяла текст телефонограммы:
"Гроза ушла из пределов района на север… на север".
Мы зашли в кремль, и я встретил здесь Александра Ивановича Кривцова, прораба, который руководит работами по реставрации кремля. Александр Иванович, коренной райгородский житель, на мой взгляд, один из примечательных людей города. Я вспомнил, как познакомился с ним весной 1953 года, и, когда мы вернулись вечером в Ужбол, перечитал относящуюся к этому времени запись, которую и привожу здесь без каких-либо изменений.
Пришел местный "винодел", начальник ремстройконторы ткацкой фабрики - Александр Иванович Кривцов. Это - высокий, плотный, крупнолицый человек с бритой головой, винодел и садовод. Руки у него исцарапаны; сегодня воскресенье, и он обрезал крыжовник. Он рассказывает, как ухаживает за крыжовником, черной смородиной.
С 1938 года, прочитав брошюру о том, как делать плодово-ягодное вино, Александр Иванович увлекается виноделием. Он принес с собой бутылку из-под шампанского с черносмородиновым вином. Бутылка залита варом. На ней фанерная бирка: какое вино, какого года розлива. Эта бутылка оказалась 1948 года. Вино чуть кислит, но сладкое, очень вкусное. Оно густого красного цвета.
Александр Иванович по-детски радуется, когда хвалят его вино, причем, как он считает, понимающие люди. "Иному дашь, - говорит он, - а тот: "Ничаво, сладкое… Не запеканка ли?" -.
После усиленных наших похвал Александр Иванович побежал домой, принес из погреба другую бутылку, - она вся в паутине и в земле. Это - крыжовенное, урожая 1950 года. Оно белое, крепкое, к нему прибавлен спирт.
Вина Александр Иванович ежегодно приготовляет литров сто восемьдесят. И всё выпивает: пьет дома с гостями, носит приятелям, особенно если кто в больнице. Он считает свое вино целебным. В этом есть резон: оно ведь из ягод и сахара.
Между прочим, бутылки из-под шампанского Александр Иванович берет потому, что обыкновенные - разрывает или вышибает из них пробку. Он вспоминает, что когда только занялся виноделием, то пригласил гостей отведать своего, вина, но получился конфуз: гости ожидают, а он полез в погреб за вином, глядит - все оно на полу: пробки вышибло!..
Ко всему этому Александр Иванович еще и охотник и рыболов. Но об этой своей страсти он рассказывает, добродушно посмеиваясь. Видно, что, будучи человеком компанейским, охоту, и рыбную ловлю он любит из-за возможности быть среди людей. Он рассказывает несколько забавных, типично охотничьих историй.
О том, например, как семидесятилетний поп Иван, завзятый рыболов, решил зимой половить рыбу из лунок другого старика, знавшего "места". Поп провалился в воду, а старик, пришедший ловить рыбу, извлек его из проруби, положил, в обледеневшем тулупе, на салазки и отвез попадье. Некоторое время спустя старика позвали к попу. Старик решил, что поп отходит и хочет попрощаться с ним, - они были дружны. Но поп, когда старик пришел, был здоровехонек. Пребывание в проруби на морозе ему нисколько не повредило. Он стал уговаривать приятеля уступить ему по дружбе лунки.
В рассказах этих - старый Райгород".
Сейчас, спустя два с лишним года после знакомства с Кривцовым, можно о нем добавить следующее. Летом 1953 года, повздорив с начальством, он ушел с ткацкой фабрики, где проработал много лет, отремонтировал и построил много домов. Он решил поступить на "легкую" работу в кремль. Работа в кремле, в музее, не имеющем денег, была бы и впрямь легкой - мелкий ремонт зданий. Но над Райгородом спустя несколько дней после ухода Александра Ивановича с ткацкой фабрики пронесся ураган, кремль потерпел страшные разрушения, и было решено приступить к его реставрации. Александр Иванович назначен был производителем работ. Вот уже два года, как работает он в этой должности, и работает, надо сказать, хорошо, споспешествуя, как говорили в старину, украшению родного города. Понятно, что работа эта далеко не тихая, были у Александра Ивановича и неприятности, известные каждому строителю, и он с простодушной усмешкой рассказывает при встречах, как искал себе тихого стариковского местечка.
* * *
На дороге в Ужбол меня окликает Виктор, старший сын Натальи Кузьминичны. Он ведет трактор "Беларусь", к которому прицеплена тележка. Тракторист сидит рядом с Виктором, уступил ему баранку, и тот горд, приглашает меня сесть в тележку. Виктор работает учетчиком тракторной бригады, а сейчас, объясняет он мне, они отвозили сено в счет госпоставок.
В начале мая Виктор вернулся домой из Донбасса, где жил последние два года. В колхоз вступать он не хотел, боялся, что заставят работать на лошади, да и вообще считал колхозную работу "низкой". Он вскопал матери всю усадьбу, разделал и набил навозом гряды. Я как раз приезжал тогда в Ужбол и помню, как Николай Леонидович предлагал Виктору вступить в колхоз, работать молотобойцем, чтобы выучиться на кузнеца. Но Виктор все не решался. Ему двадцать семь лет, сложения он могучего, удивительно силен и добродушен. Он еще не женат, никак не выберет невесты, хотя на примете и есть одна девушка из дальнего лесного района, из "леснины", как говорит Наталья Кузьминична. Девушка эта работает там колхозным счетоводом, за Виктора пошла бы с охотой. Но он все раздумывает, не решается. Работой своей в тракторной бригаде, видать по всему, он увлекся, старается изучить все виды тракторов и не без гордости рассказывает мне сейчас, что ездил уже на всех тракторах, кроме ДТ-54. Виктор ходит еще и на покос вместо матери, помогает ей на усадьбе. Судя по всему, он заработает немало хлеба и денег. А сена - и как учетчик, и за косьбу - уже и сейчас много заработал. Специальности у него почти нет, и в городе он заработает куда меньше, нежели в колхозе, особенно если учесть доход с усадьбы. Наталья Кузьминична, сообразив, что весна нынче поздняя и холодная, мало посадила огурцов и помидоров: неурожай на них будет, зато луку посадила уйму. По всем приметам, ей известным, лук должен был уродиться. И верно, лук уродился на славу. Она выручит за него тысяч десять. Вот если бы так могли планировать и председатели колхозов!
А с усадьбы, мне кажется, и началась перемена судьбы Виктора.
В марте нынешнего года зашел ко мне в Ужбол Иван Федо-сеевич. Он задержался й заночевал, а утром, лежа на печи, завел с Натальей Кузьминичной несколько ленивый, как бы праздный разговор.
"Ты кто, - спросил, - колхозница или избе своей сторож?"
Чувствуя себя как бы ответственным и за Наталью Кузьминичну и за Ивана Федосеевича и желая как-то сгладить неловкость этого разговора, я поспешил сказать, что Наталья Кузьминична больна и работать в колхозе ей врачи не разрешают. Но Иван Федосеевич не унимался. Он спросил, есть ли у Натальи Кузьминичны дети, а когда узнал, что один ее сын в армии, но есть еще и другой, в Донбассе, то совершенно спокойно рассудил:
"Был бы я у вас председателем, отрезал бы половину усадьбы, или пускай сын возвращается в колхоз. Не оставил бы тебе сорок пять соток".
"Это как же? - несколько даже растерялась Наталья Кузьминична. - Кто бы тебе позволил?"
"А вот так. Собранием бы решили".
"Да мы бы тебя, такого, с председателей прогнали".
Тут настала очередь удивляться могущественному Ивану Федосеевичу, с которым любогостицкие колхозники не посмеют так разговаривать, с которым и начальство говорит почтительно, выбирая выражения. Он спросил с удивлением:
"Это как же, прогнали бы?"
"Да вот так. Не охальничай!"
Я похолодел от неожиданного оборота, который принял разговор. Но друзья мои продолжали разговаривать довольно мирно, не видя во всем этом ничего для себя обидного.