* * *
В деревне, если весь день льет дождь, а в доме светло и сухо, хорошо читать какую-нибудь неожиданную книгу. Недавно в такую погоду я прочитал о раскопках древнего Рима, - я взял эту книгу у Сергея Сергеевича именно на такой случай. Сегодня же мне попались "Путевые записки по России" некоего Михайла Жданова, изданные в 1843 году. Мне подарил их Андрей Владимирович незадолго до моего отъезда из Москвы.
На улицу все равно не выйти, да и незачем. За стеной погромыхивает ухватами Наталья Кузьминична. До вечернего чая еще далеко. В окно глядеть скучно, потому что из-за воды, которая льет потоками по стеклам, едва можно различить лишь нечто расплывшееся, серое и зеленое, которое и есть весь видимый мир: земля, деревья, небо, избы.
Изредка донесутся всплески и чавканье - это кто-то прошел под окном в резиновых сапогах, не разбирая дороги, по лужам и грязи. Потом и эти признаки жизни затихают. Все сидят дома, работают сегодня только на фермах, да пастухи где-то мокнут со стадом.
Вот тут-то и годится книга, которая по содержанию своему прямо противоположна окружающему, может рассеять, отвлечь от первобытной деревенской тоски, что и в наши дни, как пятьдесят или сто лет назад, охватит вдруг в непогоду приезжего городского человека, особенно столичного, привыкшего ко всем тем удобствам, отсутствие которых в деревне ощущаешь именно в дождь, в слякоть и холод. Тоска эта ненадолго, потому что, если пересилишь себя и зайдешь в контору, куда набивается в такие дни порядочно народу, где так надышат и накурят, что с порога уже запирает дыхание, - если попадешь в этот деловой, общественный и политический центр советской деревни, сразу забудешь о тоске. И не потому только, что даже у нас в Ужболе, где еще и электричества нет, газета, радио и телефон постоянно связывают здешнего жителя со всем миром. Чтобы рассеяться, чтобы не чувствовать себя одиноким и беззащитным перед этим низким аспидным небом, мокрыми полями и раскисшей дорогой, достаточно и того, что примешь участие в разговоре о такой простой вещи, как сколоченные из нескольких слег вешала, на которых и в ненастье можно сушить сено, - приспособление в здешних местах новое. Собственно, и в контору не надо ходить, заглянула бы только к нам та же тетка Агафья или тетка Лизавета, сидела бы, позевывая, на лежанке, поглядывала бы в окошко на низвергаемые небесами потоки воды да толковала бы с Натальей Кузьминичной о том, что вёдра теперь и не жди, коли на Самсона-сеногноя был дождь… Но и в контору идти не хочется, и в гости никто нейдет, самое время приняться за Михайла Жданова, объездившего в 1838 и 1839 годах двадцать губерний Европейской России.
Сперва я глянул в самый конец набранного курсивом авторского предисловия и прочитал предположение автора, что его "не поставят наравне с сочинителями сентиментальных или ужасных повестей и кропателями журнальных статеек". Затем я перевел взгляд несколько выше, чтобы понять, о чем пойдет речь, и убедился, что книга эта не только не противоположна интересам, среди которых я живу сейчас, но тесно с ними связана, ибо Михайла Жданов главнейшей целью своего вояжа ставил "наблюдение за состоянием в нашем отечестве сельского хозяйства".
Я принялся читать и среди прочего узнал следующие любопытные, на мой взгляд, факты, относящиеся к истории отечественного земледелия.
Михайла Жданов, посетив Пензу, описывает посаженный в 1821 году сад, где "некоторые сорты вишен и черешен, более нежные, разведены в лежачих шпалерах; на зиму их очень легко укрывать". В сущности, путешественник увидел здесь то, что сегодня мы именуем стелющимся садом. А на табачной плантации неподалеку от Луганского завода Жданов встретился с прообразом нынешнего квадратно-гнездового способа посадки растений, точнее - с одной из составных частей этого агротехнического приема: "Рассада сажается в землю на аршин куст от куста по углам квадратов". Вполне современно звучит и пожелание Жданова, высказанное им при проезде мимо канала, где он видел множество барок, нагруженных различными произведениями крестьянского труда: "С каким удовольствием посмотрел бы на изображение умного селянина, если бы оно, вылитое из меди, было здесь поставлено".
Тут мне припоминается многое другое из того, что я читал и слышал в разное время о земледельческом искусстве русского крестьянина.
В путеводителе по усадьбе Тургенева, когда я был в Спасском-Лутовинове, мне встретился рассказ о том, как в конце восемнадцатого столетия крепостные крестьяне Ивана Ивановича Лутовинова, который задумал тогда устроить новую Спасскую усадьбу, насадили здесь парк, - он и сейчас существует. Крестьяне выкапывали где-то очень далеко от этого места взрослые ели, сосны, пихты и лиственницы. Они перевозили деревья в вертикальном положении вместе со стулом земли в полтораста пудов. То есть сто пятьдесят лет тому назад все это делалось так же, как совсем недавно на многих улицах Москвы, причем у лутовиновских крестьян, конечно, не было ни автокранов, ни грузовиков.
Не так давно я прочитал брошюру об одном здешнем огороднике, родом из большого заозерного села Усолы, который во второй половине прошлого века содержал огород под Петербургом. Он придерживался исключительно той системы огородничества, какую перенял у себя на родине от своих родителей и других крестьян, исправляя и совершенствуя ее. В шестидесятых годах у него на огороде произрастала новая тогда для Петербурга культура - помидоры. Им выведены были сто с небольшим сортов различных огородных овощей и много больше двухсот сортов картофеля. Он был первый, кто выращивал под Петербургом кукурузу на зерно, создал собственных шестнадцать ее сортов и напечатал подробное описание возделывания этой южной культуры в северных условиях.
Все это, конечно, не отдельные случаи.
Я стал припоминать с детства знакомые старинные сорта яблок: "антоновка", "титовка"… Да ведь авторами их были Антон и Тит или столь же неизвестные Антонов и Титов. Среди этих старинных сортов есть сорт, который так-таки прямо и называется "Добрый крестьянин".
А холмогорские или ярославские коровы, романовская овца!
Или лук - ростовский, мячковский…
Тут уже за породой или сортом закрепилось географическое название, из чего следует, что авторами были не один какой-нибудь Антон или Тит, но многие жители данной местности, разумеется крестьяне.
Русский крестьянин в течение многих и многих веков производил для страны чуть ли не все известные нам продукты питания, - если барин приказывал, то, поглядев, как это делает "немец", выращивал апельсины в теплицах среди мещерских болот и лесов. Предки наших колхозников создавали новые породы скота, выводили новые сорта злаков, овощей и плодов, хотя иной раз поначалу и противились, но, поняв затем свою выгоду, с успехом возделывали новые для нашей страны сельскохозяйственные культуры - картофель, подсолнечник, сахарную свекловицу…
Но как же все это соотнести с идиотизмом деревенской жизни, с отсталостью и косностью крестьянина прежних времен? Мне думается, что косность старой деревни, идиотизм деревенского существования следует рассматривать главным образом в плане социальном. Они имели место постольку, поскольку жизнь определялась собственническими отношениями, эксплуатацией человека человеком, особенно жестокой в деревне.
Конечно, идиотизм деревенской жизни, и не только во времена крепостного права, но и во весь дореволюционный период, не мог не сказаться на самом сельскохозяйственном производстве. Однако же, во-первых, если крестьянин, например, пахал сохой, то прежде всего от бедности, а во-вторых, было бы только у него земли вволю, он и сохой работал умело.
По-моему, косность и дикость, в которые поставлен был человек сперва крепостническим, а потом и капиталистическим строем, нельзя распространять на производственную деятельность этого человека, на его умение работать. Не числя себя специалистом, все же осмеливаюсь сказать, что поколения русских крестьян выработали отличные приемы труда на земле, накопили замечательный опыт и одновременно развили в себе переимчивость ко всему чужому, новому, - разумеется, если есть расчет перенимать, если имеется в этом хозяйственная выгода. Бывало, что крестьянин не сразу перенимал новое, неизвестное, а хотел прежде проверить, испытать, как говорится, руками пощупать; так ведь и городские люди тоже не считают доблестью легкомысленную поспешность в решении серьезных вопросов. А что еще может быть серьезнее, коль скоро речь о хлебе насущном!..
И совсем уж нелепо считать косным человеком, рутинером современного колхозника, особенно цвет нашей деревни, нашу гордость - бригадиров и звеньевых, механизаторов и животноводов, председателей колхозов.
Ленин еще в первые годы советской власти, когда крестьяне в подавляющем большинстве были неграмотны, уважительно писал о них, что они - трезвые, деловые люди. Сколько я понял, читая Ленина, он вовсе не осуждал крестьян за то, что они верят не слову, а делу, не только не видел в этом порока или хотя бы недостатка, но советовал именно делом, примером учить крестьянина новым приемам и способам хозяйствования на земле.
Теперь советские крестьяне стали сплошь грамотными, а во многих случаях даже образованными, и почти всем им хорошо известны те или иные достижения современной сельскохозяйственной науки. Но из этого, думается мне, вовсе не следует, что они обязаны всё брать на веру.
Мне, например, кажется, что чем образованнее колхозник, чем больше у него хозяйственного опыта, тем осторожнее отнесется он к рекомендованному ему агротехническому приему, особенно если этот прием рекомендуется всем колхозам страны, без учета местных условий и возможностей.
Нынешней весной случилось у нас, что в нескольких колхозах стали сажать картошку не квадратно-гнездовым способом, как рекомендовано, а под плуг или той же картофелесажалкой, но обыкновенными рядками. И колхозы-то - самые передовые, богатые, председатели там все народ умный, знающий, хозяйственный, например тот же Иван Федосеевич.
Против подобной косности и отсталости выступило областное радио.
Так-таки и было сказано, что Иван Федосеевич Варфоломеев и еще другой председатель, Кирилл Федорович Чернов, что оба они люди отсталые.
Между тем Иван Федосеевич вот уже четверть века председательствует в одном и том же колхозе, за это время, как он любит говорить, и погноил порядочно и попортил, однако кой-чему научился.
Не назовешь отсталым человеком и Кирилла Федоровича, который до сентябрьского Пленума работал директором МТС, добровольно пошел председателем в развалившийся колхоз и сумел наладить там хозяйство. Кирилл Федорович, будучи прак-тиком, заочно учится на агронома. Он специально интересуется экономическими вопросами, ввел у себя в бригадах хозяйственный расчет и читает на эту тему лекции по путевкам обкома партии.
Когда я узнал про историю с картофелем, то сообразил, что не в отсталости здесь причина, не в косности председателей, а в чем-то другом, но как ни ломал голову, не мог догадаться, почему они отказались от квадратно-гнездового способа. Ведь тут и посадить можно быстрее, чем под плуг. И обработать трактором, что скорее и дешевле. Главное же, что при экономии времени и рабочей силы - картошки соберешь много больше.
И вот оказывается, что в этом последнем я будто бы ошибся.
Я узнал недавно, что в одном здешнем колхозе, где картофель сажали исключительно квадратно-гнездовым способом, с каждого гектара получено было в прошлом году всего по пять тонн. И там же при посадке картофеля под плуг - урожай с гектара составлял обычно пятнадцать тонн. Сажали, же не гектар, не десять, а сто. И если бы даже год для картофеля был неблагоприятный, все равно разница непомерно велика.
Выяснилось, впрочем, что не в погоде здесь суть.
Здешние земли способны давать хороший урожай только при том условии, если их как следует удобрять, главнее всего - навозом. А навоза-то как раз очень мало, не хватает и других удобрений, поля истощены.
Так вот, при рядовой посадке картофеля, когда число растений значительно больше, чем при квадратно-гнездовой, урожай получается приличный. Он остается таким же от каждого отдельного растения и при квадратно-гнездовом способе, но растений ведь меньше, земля в квадратах между ними пустует. Иное дело, если бы землю хорошо заправить. На хорошо заправленной земле каждый куст картофеля в гнезде дал бы больший урожай, нежели в рядках, потому что земля, сейчас пустующая, позволила бы всемерно развиваться клубням, питала бы их своими туками.
Это рассказали мне оба председателя, и я не могу не верить им.
Стало быть, квадратно-гнездовой способ сам по себе хорош, но применять его следует на высоком агротехническом фоне, выражаясь языком агрономов. Да так оно и бывает всегда в сельском хозяйстве, где отличные результаты достигаются не единичным способом или приемом, как бы он ни был хорош в отдельности, но только лишь совокупностью их.
И не правильнее ли, чем обвинять уважаемых всеми людей в отсталости, забить тревогу по случаю того, что земли здешние столь истощены!
Это - во-первых.
Во-вторых же, следует знать, что в такого рода случаях, как этот, здешние колхозники резонно спрашивают: квадраты нужны или картошка?
Трудно сказать, долго ли просидел бы я дома со всеми этими мыслями, не замечая, как в горнице становится все светлее и светлее, если бы не то, что в мокрые стекла окон слепяще ударило вдруг солнце.
И вот я иду полевой дорогой, в сторону от села, почти у самого гребня косогора, с которого широкой улицей спускается вниз Ужбол. Косогор этот - коренной берег озера Каово. Склон косогора распахан, и теперь здесь, вверху, растут озимые хлеба, уже тронутые желтизной, а несколько ниже, по одну сторону села - серебрится овес, по другую же, между недостроенным еще скотным двором и стоящими далеко внизу свинарниками - тянутся ряды картофеля и каких-то кормовых корнеплодов.
Мне видна и ужбольская дорога - вышедшая из села в низину прямая полоска, что светлеется между редкими и чахлыми деревьями. Быть может, потому они так болезненны, эти деревья, что с этой стороны к дороге примыкает заболоченный луг, весьма обширный, с осоковыми болотцами, ядовито зеленеющими посреди блеклых, выбитых скотиной трав. Иной не найти причины, отчего эти деревья такие чахлые, тогда как те, что стоят на противоположной стороне дороги, высоко поднялись над землей и широко раскинули свои густые, темные кроны. За теми деревьями болото осушено и почти сплошь засеяно многолетними травами. Там та самая Бель, тот самый опорный, где много лет работал Андрей Владимирович.
Все это большое пространство земли как бы спускается с коренного берега и поперек пересечено железной дорогой, кое-где обставленной остроконечными елочками. Дальше, за железной дорогой с ее будочками и полосатыми шлагбаумами на переездах, открываются новые поля - ржаные, гречишные, клеверные, среди которых, окруженная десятком изб, стоит древняя деревянная церковка. А там - еще дорога, автомобильная. Вдоль автомобильной дороги стоят круглые и низкие ветлы и могучие столетние березы, которые как бы сродни дубам. Про такие березы всегда говорят, что они посажены при посещении этих мест императрицей Екатериной.
Взгляд перемещается за автомобильную дорогу, и там, на просторных и плоских поемных лугах, уже ничто не задерживает его, покамест не вперишься в голубоватую гладь озера. Озеро лежит посреди сырой, топкой низменности. На косе, врезавшейся в озеро, за серыми домиками предместья белеют стены, сквозные шатровые башенки и высокие храмы Дмитриевского монастыря, причудливо соединившего в своих пределах сказочные маковки древнего нашего зодчества, величественные купола, фронтоны и шпили времен классицизма, пышные каменные завитки и похожую на корону золотую главу тяжеловатого барокко. За монастырем, вдоль озера и далеко в глубь полей, осененные деревьями, выстроились дома города.
Над домами, над зелеными купами деревьев, над красными фабричными трубами, над шатрами и маковками кремля, от Дмитриевского монастыря и до серебристых цистерн, которые сияют за последними домиками окраины, - над всем Райгородом в голубом небе изогнулась дугой радуга.
* * *
В тишине пожарный колокол умиротворенно отбивает полдень.
Наталья Кузьминична говорит, что сегодня день "выстоит", потому что солнце поднялось. не с раннего утра, а часу в восьмом, должно быть.
По дороге из города едет в телеге здоровенная молодка, некрасивая, но чем-то очень симпатичная. Алюминиевые молочные фляги составлены тесно в задке телеги, в соломе, аккуратно схвачены веревкой и привязаны к грядкам - не стукнутся друг об дружку они, не звякнут, а ведь дорога тряская. Молодка сидит, свесив могучие ноги в крепких сапогах, изредка поправляет кнутовищем сползающую шлею на лошади. Должно быть, ей под тридцать, лицо у нее красное, загорелое, с доброй улыбкой.
Я видел, как она проехала в город, на базар, в половине шестого утра. Видел я и то, с какой удивительной легкостью ворочает она тяжелые фляги с молоком - наклонит флягу, подхватит другой рукой за дно и без видимого усилия вскинет ее сразу, поставит тихо, без стука.
Она повезла на продажу литров триста колхозного молока, да еще у колхозниц, которым недосуг ездить с молоком на рынок, взяла по бидону. К ее приезду на рынке уже выстроилась очередь, - все знают, что молоко она привозит хорошее, мера у нее полная, а цена дешевле, чем у молочниц. Сперва она продала колхозное молоко, а потом уж то, которое ей поручили продать колхозницы, - она и копейки не берет с них за услугу.
И вот теперь она едет домой, за две деревни от нашего села, по дороге возвращает женщинам их порожние бидоны, отдает им деньги.
Дома она прежде всего вымоет горячей водой фляги - этого она никому не доверит, - затем поедет на полдни, то есть к полдневной дойке на пастбище. Оттуда повезет молоко на сепаратор, вернется домой, снова вымоет кипятком фляги, вечером нальет в них вечернего молока, а утром, почистив лошадь и запрягши, опять отправится в город на базар.
Она и конюх, и возчик, и уборщица, и продавец, и кассир, - вот выгоды колхозного производства, если только люди честные.
Она не замужем, живет с матерью и с сестренкой лет семнадцати. Отца у них давно нет. Сестренка - одна из лучших в колхозе доярок. Недавно в городе, на каком-то совещании, ее премировали часами. Младшую из сестер еще можно увидеть в кино или на танцах, а старшая на гулянки не ходит - вся в работе. Она и не одевается, всегда в стеганке, в сапогах. Деревенские женщины с обычной у них осведомленностью и жестокой прямотой говорят про эту девушку, что она и не припасает себе ничего, видно, не надеется выйти замуж. Скорее всего, что это так.
А очень она хороша, хоть и некрасива.
И хочется пожелать ей счастья. Впрочем, по цветущему ее виду, по доброй, несколько задорной улыбке не скажешь, что она несчастлива.
Поднять бы ее высоко, эту девушку, да и показать народу, хотя и нет у нее показателей, которые годятся для сводки. И век ли ей возить молоко на рынок?..
А все говорят, что кадров нет.