Впоследствии, когда, откровенно говоря, было уже поздно, многие учреждения представили свои сводки с описанием этого человека. Сличение их не может не вызвать изумления. Так, в первой сказано, что человек этот был маленького роста, зубы имел золотые и хромал на правую ногу. Вторая сообщает, что человек был росту громадного, коронки имел платиновые, хромал на левую ногу. Третья лаконически сообщала, что у человека особых примет нет. Так что приходится признать, что ни одна из этих сводок никуда не годится. Во-первых, ни на одну ногу он не хромал и росту был не маленького и не громадного, а высокого, и коронки у него с левой стороны были платиновые, а с правой - золотые. Он был в дорогом сером костюме, в заграничных в цвет костюма туфлях. Серый берет он заломил лихо на правое ухо, под мышкой нес трость с золотым набалдашником в виде головы пуделя. Он не хромал, а как бы из кокетства немного волочил левую ногу.
Лет сорока с лишним. Рот кривой начисто. Лицо кирпичного цвета, выбритое гладко. Один глаз черный, а другой зеленый. Брови черные, но одна выше другой. Словом - иностранец.
Пройдя мимо скамьи, на которой сидели редактор и поэт, иностранец покосился на них, остановился и вдруг уселся на соседней скамейке в двух шагах от приятелей.
"Немец…" - подумал Берлиоз.
"Англичанин,- подумал Понырев,- ишь, и не жарко ему в перчатках?"
А иностранец окинул взглядом высокие дома, квадратом окаймляющие пруды, причем заметно стало, что видит это место он впервые, а также, что оно его заинтересовало. Сперва он остановил взор на верхних этажах, ослепительно отражавших в стеклах изломанное солнце, затем перевел его вниз, где стекла печально почернели, почему-то снисходительно усмехнулся, прищурился, развязно положил ногу на ногу, а подбородок на набалдашник.
- Итак, резюмирую,- говорил Берлиоз,- нет ни одной восточной религии, в которой, как правило, непорочная дева не произвела бы на свет бога. И христиане, не выдумав ничего нового, точно так же создали своего Христа, взяв его у других! И если ты спросишь меня…
Но Понырев ничего не спросил, а вместо этого сделал попытку прекратить замучившую его икоту, задержав дыхание, отчего икнул мучительнее и громче. И тут Берлиоз вынужден был прекратить свою речь, потому что иностранец вдруг поднялся и направился к нему. Литераторы поглядели на него удивленно.
- Извините меня, пожалуйста,- заговорил иностранец с легким акцентом,- что я, не будучи знаком, позволяю себе… но предмет вашей ученой беседы настолько интересен, что…
Он вежливо снял берет, и друзьям ничего не оставалось, как пожать протянутую руку, с которой иностранец ловко сдернул серую перчатку.
"Нет, скорее, француз…" - подумал Берлиоз.
"Поляк",- подумал Понырев.
Необходимо добавить, что на Понырева иностранец с первых же слов произвел отвратительное впечатление, а Берлиозу, наоборот, очень понравился.
- Разрешите мне немного сесть? - так же вежливо попросил незнакомец, и приятели как-то неловко раздвинулись, а иностранец ловко уселся между ними и тотчас вступил в разговор.
- Если я не ослышался,- заговорил он, поглядывая то на Берлиоза, то на поэта, переставшего икать,- вы изволили говорить, что Иисуса Христа не было на свете?
- Нет, вы не ослышались,- учтиво ответил Берлиоз,- именно это я говорил.
- Ах, как интересно! - воскликнул иностранец.
"Какого черта ему надо?" - подумал Понырев и нахмурился.
- А вы соглашались с вашим собеседником? - осведомился неизвестный, повернувшись к Поныреву.
- На все сто! - подтвердил Понырев, любящий выражаться вычурно и фигурально.
- Изумительно! - вскричал непрошеный собеседник. После этого он, воровски почему-то оглянувшись и снизив почти до шепота голос, сказал: - Простите мою навязчивость, но я так понял, что вы вообще не верите в Бога? - Он сделал испуганные глаза и прибавил: - Клянусь, я никому не скажу.
- Мы не верим в Бога,- улыбнувшись испугу интуриста, ответил Берлиоз,- и не боимся, если об этом кто-нибудь узнает.
Иностранец на спинку откинулся и спросил, даже привизгнув от любопытства:
- Вы - атеисты?!
- Да, мы атеисты,- весело ответил Берлиоз, а Понырев подумал, рассердившись: "Вот болван заграничный прицепился!"
- Ах, какая прелесть! - вскричал странный иностранец и завертел головой, гляди на приятелей.
- В нашей стране атеизм никого не удивляет,- дипломатически вежливо сказал Берлиоз,- большинство нашего населения сознательно и давно уже перестало верить сказкам о Боге. У нас имеет место обратное явление: величайшей редкостью является верующий человек.
Тут иностранец отколол такую штуку: встал и пожал изумленному Берлиозу руку, произнося при этом такие слова:
- Позвольте вас поблагодарить от души!
- Это за что же вы его благодарите? - заморгав глазами, осведомился Понырев.
- За очень важное сведение,- многозначительно подняв палец, пояснил заграничный чудак.
Важное сведение, по-видимому, произвело на него сильное впечатление, потому что он испуганно обвел глазами дома, как бы опасаясь в каждом окне увидеть по атеисту.
"Нет, он не англичанин…" - подумал Берлиоз.
"Где он так насобачился говорить по-русски?" - подумал Понырев и нахмурился. Ему захотелось курить, а папиросы все вышли.
- Но позвольте вас спросить,- после тревожного раздумья осведомился заграничный гость,- как же быть с доказательствами бытия Божия, коих существует ровно пять?
- Увы,- с сожалением ответил Берлиоз,- ни одно из этих доказательств ничего не стоит, и их давно уже человечество сдало в архив. Согласитесь, что в области разума никаких доказательств существования Бога нет и быть не может.
- Браво! - вскричал иностранец.- Браво! Вы полностью повторили мысль беспокойного старикашки Иммануила по этому поводу! Но вот курьез: он начисто разрушил все доказательства, а затем, как бы в насмешку над собою, соорудил собственное шестое доказательство!
- Доказательство Канта,- тонко улыбнувшись, возразил образованный Берлиоз, сразу сообразивший, о ком идет речь,- также неубедительно. И недаром Шиллер говорил, что кантовские рассуждения по этому поводу могут удовлетворить только рабов, а Штраус просто смеялся над этим доказательством.
Берлиоз говорил и в это время думал: "Но все-таки, кто же он такой? Он великолепно говорит по-русски!"
- Взять бы этого Канта, да за эти самые доказательства года на три в Соловки! - неожиданно бухнул Иван Николаевич.
- Иван! - сконфузившись, шепнул Берлиоз.
Но предложение направить Канта в Соловки не только не поразило иностранца, а, напротив, привело в восторг.
- Именно! Именно! - закричал он, и глаз его, обращенный к Ивану, засверкал.- Ему там самое место! Ведь говорил я ему тогда за завтраком - ты, профессор, какую-то чепуху придумал, ведь над тобой смеяться будут!
Берлиоз вытаращил глаза, глянул на иностранца. "За завтраком… Канту?.." - подумал он.
- Но,- продолжал иностранец, не смущаясь изумлением Берлиоза,- водрузить его в Соловки невозможно, по той причине, что он уже сто двадцать пять лет находится в местах, гораздо более отдаленных от Патриарших прудов, чем Соловки.
- Жаль! - отозвался Иван, не совсем разобравшись в последних словах своего противника, а просто испытывая раздражение против него и не обращая внимания на укоризненное подмигивание и гримасы Берлиоза.
- И мне жаль! - подтвердил неизвестный и продолжал: - Но вот какой вопрос меня беспокоит: ежели Бога нету, то, спрашивается, кто же управляет жизнью на земле? - и он повел рукой, указывая на дома.
- Человек! - сурово ответил Иван Николаевич.
- Виноват,- мягко отозвался неизвестный,- для того, чтобы управлять, нужно, как всем понятно, составить точный план на некоторый хоть сколько-нибудь приличный срок. И вот, позвольте вас спросить, как же может управлять жизнью человек, если он такого плана не может составить даже на смехотворный срок лет в сто, скажем, и вообще не может ручаться даже хотя бы за свой завтрашний день? И в самом деле,- тут неизвестный обратился к Берлиозу,- вообразите, только что вы начнете управлять, распоряжаться другими и собою, вообще входить во вкус… и вдруг у вас… кхе, кхе… саркома! - Тут иностранец сладко хихикнул, как будто мысль о саркоме доставила ему удовольствие.- Саркома,- повторил он, щурясь, звучное слово.- И вот, какое уж тут управление! Ничья судьба вас более не интересует… К гадалкам, бывали случаи, обращались образованнейшие люди! И через некоторое время тот, кто еще недавно полагал, что он чем-то управляет, уже не сидит за своим столом, а лежит в деревянном ящике, и оркестр играет над ним, и плохо играет, марш Шопена. И окружающие, понимая, что толку от лежащего нет более никакого, выбрасывают его в печку. А бывает и хуже: только что человек соберется съездить в Кисловодск, ведь пустяковое, казалось бы, дело, и этого сделать не может, потому что вдруг поскользнется да и попадет под трамвай! Что же, вы скажете, это он сам собой управлял? Не лучше ли думать, что кто-то управился с ним другой?
И здесь незнакомец рассмеялся странным смешком.
Берлиоз с великим вниманием слушал неприятный рассказ про саркому и трамвай, и тревожные какие-то мысли начали мучить его. "Он не иностранец! Он не иностранец,- напряженно размышлял он,- он престранный тип! Но, позвольте, кто же он такой?"
- Вы хотите курить? - внезапно обратился к Поныреву иностранец и взялся за карман.- Вы какие предпочитаете?
- Ау вас разные, что ли, есть? - мрачно спросил Иван Николаевич.
- Какие предпочитаете? - учтиво повторил неизвестный.
- "Нашу марку",- злобно ответил Иван.
Иностранец немедленно вытащил из кармана портсигар и галантно предложил Поныреву:
- "Наша марка"!
Поэта и редактора не столько поразила "Наша марка", сколько портсигар. Он был громадных размеров, чистого золота, и на крышке его сверкнула синим и белым огнем алмазная буква "F".
"Нет, иностранец"! - подумал Берлиоз.
Закурили.
"Надо будет ему возразить, а то уж очень он бойко разговорился! - думал Берлиоз.- И возразить так: да, человек смертен, но это ничего не значит…"
Однако он не успел ничего сказать, как сказал иностранец:
- Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус! И не может сказать, что он будет делать в сегодняшний вечер.
"Какая-то дурацкая постановка вопроса!" - помыслил Берлиоз и вслух сказал:
- Ну, здесь уж есть некоторое преувеличение. Сегодняшний вечер мне известен более или менее точно. Само собой разумеется, что если на Бронной мне свалится на голову кирпич…
- Кирпич ни с того ни с сего,- внушительно заговорил неизвестный,- никому и никогда на голову не свалится. В частности же, уверяю вас, что вам он ни в каком случае не угрожает. Вы умрете другой смертью.
- Может быть, вы знаете, какой,- с совершенно естественной иронией осведомился Берлиоз,- и скажете мне?
- Охотно,- отозвался незнакомец. Он прищурился на Берлиоза, смерил его взором, как будто собирался сшить ему костюм, и сквозь зубы пробормотал: - Раз… Меркурий во втором доме… ушла луна… шесть - несчастье, вечер семь…- и громко добавил: - Вам отрежут голову!
- А кто? - спросил Берлиоз.- Интервенты? - Он усмехнулся.- Немцы?
- Нет,- ответил неизвестный,- русская комсомолка.
- Гм…- криво ухмыльнувшись неловкой шутке иностранца, сказал Берлиоз,- простите, но это маловероятно.
- Итак, позвольте вас спросить, что вы будете делать сегодня вечером, если не секрет?
- Секрета нет. Сегодня в 10 часов в Массолите будет заседание, и я буду председательствовать на нем.
- Нет, этого быть никак не может,- твердо заявил иностранец.
- Это почему? - спросил Берлиоз, на сей раз с раздражением.
- Потому,- ответил иностранец и прищуренными глазами поглядел в небо, где, предчувствуя вечернюю прохладу, бесшумно чертили птицы,- что Аннушка уже купила постное масло, и не только купила, но уже и разлила. Так что заседание не состоится.
Тут, понятное дело, под липами наступило молчание.
- Простите,- сказал Берлиоз, дико глядя на иностранца,- я ничего не понял. При чем здесь постное масло?
- Постное масло здесь вот при чем,- вдруг заговорил Иван Николаевич, очевидно, решив объявить войну незваному собеседнику.- Вам, гражданин, не приходилось бывать в сумасшедшем доме?
- Иван! - воскликнул Берлиоз.
Но иностранец ничуть не обиделся, а, наоборот, безумно развеселился.
- Бывал! Бывал! И не раз! - вскричал он со смехом, но не сводя несмеющегося глаза с Ивана Николаевича.- Где я только не бывал. Досадно только, что я не удосужился спросить у профессора толком, что такое мания фурибунда. Так что вы уж сами спросите об этом у него, Иван Николаевич!
Понырев изменился в лице.
- Откуда вы знаете, как меня зовут?
- Помилуйте, дорогой Иван Николаевич, кто же вас не знает? - сказал иностранец и вынул из кармана вчерашний номер еженедельного иллюстративного журнала, и Иван Николаевич тут же узнал на первой же странице и свои буйные вихры, и глаза, и собственные стихи. Однако на этот раз еще одно доказательство славы и популярности не обрадовало Понырева.
- Я извиняюсь,- сказал он, и лицо его потемнело,- вы не можете подождать минуточку, я хочу товарищу пару слов сказать…
- О, с удовольствием! - с резким акцентом воскликнул иностранец.- Здесь так хорошо под липами, а я, кстати, никуда и не спешу.
- Вот что, Миша,- заговорил поэт тихо, оттащив в сторону Берлиоза,- это никакой не интурист, а шпион, это белый, перебравшийся к нам. Спрашивай у него документы, а то уйдет.
- Почему шпион? - шепнул неприятно пораженный Берлиоз.
- Верь чутью,- засипел ему в ухо Иван Николаевич,- он дураком притворяется, чтобы выспросить кой-что. Идем, идем, а то уйдет…
И поэт за руку потянул расстроенного Берлиоза к скамейке. Незнакомец не сидел, а стоял возле скамейки, держа в руках визитную карточку.
- Извините меня, что я в пылу нашего интересного спора забыл представить себя вам. Вот моя карточка, а в кармане у меня и паспорт, подтверждающий то, что написано на карточке,- веско сказал иностранец, проницательно глядя на обоих друзей.
Те сконфузились, а иностранец спрятал карточку. Ивану Николаевичу удалось прочесть только начало первого слова "Professor" и начальную букву фамилии, опять-таки "F".
- Очень приятно,- сказал смущенно Берлиоз.- Берлиоз!
Опять произошли рукопожатия и опять сели на скамью.
- Вы в качестве консультанта, наверно, приглашены к нам, профессор? - спросил Берлиоз.
- Да, консультанта,- подтвердил профессор.
- Вы - немец? - спросил Иван.
- Я-то? - переспросил профессор и задумался.- Да, пожалуй, неметц…- сказал он.
- А у вас какая специальность? - ласково осведомился Берлиоз.
- Я специалист по черной магии.
"На тебе!" - воскликнул мысленно Иван.
- И… и вас по этой специальности пригласили к нам? - вытаращив глаза, спросил Берлиоз.
- По этой пригласили,- подтвердил профессор,- тут в государственной библиотеке нашли интересные рукописи Бэкона и бенедиктинского монаха Гильдебранда, тринадцатый и одиннадцатый век… Захотели… я их чтобы разбирал немного… Я специалист… первый в мире…
- А-а! Вы - историк? - с большим уважением спросил Берлиоз.
- Я - историк,- охотно подтвердил ученый и добавил: - Сегодня вечером будет смешная история.
Опять удивились и редактор, и поэт, а профессор пальцами обеих рук поманил их и, когда они наклонились к нему, прошептал:
- Имейте в виду, что Христос существовал.
- Видите ли, профессор,- смущенно улыбаясь, отозвался Берлиоз,- мы уважаем ваши несомненно большие знания, но сами придерживаемся другой точки зрения…
- А не надо никаких точек зрения,- ответил профессор,- просто он существовал!
- Но какое же доказательство?..
- А никакого доказательства не надо,- заговорил профессор без всякого акцента,- просто в десять часов утра…
Золотое Копье
В десять часов утра шаркающей кавалерийской походкой в перистиль под разноцветную колоннаду вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат .
Больше всего на свете прокуратор ненавидел запах розового масла, и все предвещало нехороший день, потому что розовым маслом пропах весь мир. Казалось, что пальма пахнет розовым маслом, конвой, ненавистный балкон. Из недальней кордегардии заносило дымком - легионные кашевары начали готовить обед для дежурного манипула. Но прокуратору казалось, что и к запаху дыма примешивается поганая розовая струя.
"Пахнет маслом от головы моего секретаря,- думал прокуратор,- я удивляюсь, как моя жена может терпеть при себе такого вульгарного любовника… Моя жена дура… Дело, однако, не в розовом масле, а в том, что это мигрень. От мигрени же нет никаких средств в мире… попробую не вертеть головой…"
Из зала выкатили кресло, и прокуратор сел в него. Он протянул руку, ни на кого не глядя, и секретарь тотчас же вложил в нее кусок пергамента. Гримасничая, прокуратор проглядел написанное и сейчас же сказал:
- Приведите его.
Через некоторое время по ступенькам, ведущим с балкона в сад, двое солдат привели и поставили на балконе молодого человека в стареньком, многостиранном и заштопанном таллифе. Руки молодого человека были связаны за спиной, рыжеватые вьющиеся волосы растрепаны, а под заплывшим правым глазом сидел громадных размеров синяк. Левый здоровый глаз выражал любопытство.
Прокуратор, стараясь не поворачивать головы, поглядел на приведенного.
- Лицо от побоев надо оберегать,- сказал по-арамейски прокуратор,- если думаешь, что это тебя украшает…
И прибавил:
- Развяжите ему руки. Может быть, он любит болтать ими, когда разговаривает.
Молодой человек приятно улыбнулся прокуратору. Солдаты тотчас освободили руки арестанту.
- Ты в Ершалаиме собирался царствовать? - спросил прокуратор, стараясь не двигать головой.
Молодой человек развел руками и заговорил.
- Добрый человек…
Но прокуратор тотчас перебил его:
- Я не добрый человек. Все говорят, что я злой, и это верно.
Он повысил резкий голос:
- Позовите кентуриона Крысобоя!
Всем показалось, что на балконе потемнело, когда кентурион Марк, прозванный Крысобоем, предстал перед прокуратором.
Крысобой на голову был выше самого высокого из солдат легиона и настолько широк в плечах, что заслонил невысокое солнце.
Прокуратор сделал какую-то гримасу и сказал Крысобою по-латыни:
- Вот… называет меня "добрый человек"… Возьмите его на минуту в кордегардию, объясните ему, что я злой… Но я не терплю подбитых глаз перед собой!..
И все, кроме прокуратора, проводили взглядом Марка Крысобоя, который жестом показал, что арестованный должен идти за ним. Крысобоя вообще все провожали взглядами, главным образом из-за его роста, а те, кто видел его впервые,- из-за того, что лицо Крысобоя было изуродовано: нос его в свое время был разбит ударом германской палицы.