Пытливо взглянув на мать, Люда подумала: "По своей жизни сделала вывод". Вспомнила когда‑то случайно подслушанную жалобу матери на отца: "Неспокойный человек. Коротаем время, а не живем. Душой еврей не обогрел он меня. И в сердце не приютил. Мы не в меру характерные оба".
- Надо, чтобы он из твоей воли не выходил, - невозмутимо продолжала Полина Варфоломеевна. - Сама то ты ершистая. Ну, значит, муж должен быть податливым человеком. И полюбит он тебя за твою силу воли, а ты его - за уступчивость да обходительность. Не коса же на камень, как у нас с твоим отцом…
- Мама, но ведь я завтра еще не выхожу замуж, - удивилась Люда настойчивости матери.
- Не завтра, так послезавтра. Сколько тебе в девках сидеть?
На улице погода стояла сырая, чувствовалось приближение весны. Размашисто шагая к трамваю, Люда ощущала, как постепенно мысли ее яснели, как дышалось легче и свободнее, чем дома.
В конструкторской она встретилась с уборщицей ― женщиной пожилой, но здоровой и бодрой, с изъеденным оспой лицом, с большими бесцветными глазами. _
- Сегодня я первая, тетя Поля? - спросила Люда.
- Как бы не так! Сам то давно уже здесь. Вон заперся, и не пойму, как убрать у него в кабинете.
- Федор Иванович здесь?
- Колдует уже! И в дверь не постучи к нему. Раньше как‑то случилось, так же вот, поутру было, зашла я в кабинет, а он сам с собой в разговор вступил. Я даже испугалась, что бы такое с человеком. А он о небе, о фюзеляже, потом про встречный ветер… И спорит сам с собой, будто с другим. Много ли надо человеку, чтобы рехнуться? Я назад, назад, да к Семену Петровичу, дескать так‑то и так, чисто все про Федора Ивановича и рассказала. "А вы чаем его напоили? - директор то меня спрашивает, а сам посмеивается: - Вот этого, говорит, не забывайте, Пелагея Дмитриевна"…
- Значит, засел? - невольно вздохнув, переспросила Люда.
- Надолго теперь!
- Да, пожалуй…
Люда знала Макарова ― не выйдет, пока не добьется задуманного.
Заглядевшись на модель самолета, она не заметила, как в зал вошел Бобров и остановился на небольшом расстояние у нее за спиной."Неужели ей тоже нелегко согласиться с Федором? ― подумал Бобров. ― Конечно, вложено много труда, затрачено много энергии, дорогого времени…"
Бобров негромко кашлянул. Люда быстро оглянулась.
- А–а, Петя!.. Ты что хотел?
- Зашел повидать Власова, - с улыбкой объяснил летчик. -А встретил тебя. Здравствуй, хорошая! Поза у тебя, знаешь, была такая, будто ты молилась на творение ума человеческого.
- Что тут молиться!.. - с досадой сказала Люда и безнадежно махнула рукой.
Бобров подошел к ней вплотную, спросил, заглядывая в глаза:
- А ты как на все это смотришь, скажи честно. Какое твое мнение?
- Мое мнение?.. - в раздумье проговорила Люда, склонив голову. - Я всегда прежде изумлялась энтузиазму Власова. Училась у него. И было чему! Потом вдруг Макарова назначили ведущим! Я боялась, что Власов обидится. Но первое время мирно тут было у нас, в согласии работали…
- А потом?
- Потом Федор Иванович, как ведущий, стал вносить новое, отрицая многое из того, перед чем прежде мы преклонялись. Мне казалось, что Василий Васильевич прислушивается к его мнению. И вдруг - заспорили. Они хорошие оба… но порой мне кажется, что Макаров нарочито отрицает то, во что Власов верит… Бобров улыбнулся.
- Поспорить полезно.
- В их споре, - по–прежнему тихо продолжала Люда, - особенно в начале возникновения разногласий, мне почудилось что‑то нехорошее. Понимаешь, Петя, мне показалось, что Федор Иванович начинает одерживать верх над Василием Васильевичем… Ты не подумай, что я на стороне Власова. Нет!.. Мне очень нравится смелость Макарова. Только на сердце неспокойно. Оба сердитые, злые! Так никогда у них не было раньше. Макаров совсем подавляет авторитет Власова. А он все‑таки очень опытный конструктор. Раньше я всегда беспокоилась, как бы их споры не дошли до ссоры. Теперь, к сожалению, это случилось. Боюсь, откровенно скажу, боюсь я этого… Может быть, потому боюсь, что не знаю, кто из них больше Прав. Вот если бы они опять взялись вместе… Но это, кажется, уже невозможно. Оба упрямые!..
- Это и плохо и хорошо, - в раздумье сказал Бобров. - В нашем деле нельзя без упрямства.
- К чему же приведет упрямство в данном случае?
- Трудно сказать, Людочка, к чему это приведет обоих. Хочется только, чтобы их конфликт не вышел за пределы творческого, полезного спора. Впрочем, я думаю, что Василий Васильевич из‑за мелкой боязни за личный авторитет не дойдет до лжи на Федора.
- А ты не думаешь, что они помирятся?
- Я в этом уверен! У нас в коллективе есть кому мирить горячих.
- Как хочется, чтобы они помирились, - тихо молвила Люда. - А теперь слушай, что я скажу. И не спорь, пожалуйста. Уходи отсюда сию же минуту и в рабочее время не появляйся рядом со мной, слышишь?
- Но, Люда! - запротестовал Бобров, пытаясь взять ее за руку.
Люда отступила на шаг. Сдвинув брови, сказала строго:
- Петя, ты, оказывается, плохо знаешь меня. Не пикируй, здесь запретная зона…
- Вот это да! - сказал Макаров, остановившись неподалеку; на его лице была хорошая улыбка. - Что, Петя, не пускают в запретную зону?
- Федор Иванович! - вскрикнула Люда, смутившись.
- Ты откуда выскочил не во время? - пробурчал Бобров.
- Я у себя, ты то чего подрулил сюда спозаранку?
- Погода не летная, товарищ начальник, бездельничаю. А у вас тепло и мух нет.
- Ну, хорошо, обогревайся. Люду я к себе заберу. Займись тетей Полей. Только не переходи в "пике". Навернет она тебя мокрой тряпкой, - засмеялся Федор и ушел с Людой в кабинет.
В это время в конструкторскую вошел раскрасневшийся от свежего воздуха Власов. На ходу поздоровался с Бобровым, разделся и молча сел за свой стол. Летчик подошел поближе, оперся руками на' стол, глянул конструктору в лицо. Спросил с деланным недоумением:
- Опять вы хмуры? Что за причина сему, Василий Васильевич?
Приподняв брови, Власов широкой ладонью провел по седым волосам. На губах протрепетала жалкая улыбка.
- Видишь, Петр Алексеевич, совсем седой я стал. И не сегодня голова моя поседела… А Федор точно к подростку лезет со своими открытиями.
- То, что он к вам, а не к кому другому, в этом нет ничего удивительного, - тихо вставил Петя. - Не каждому он может поверить свои чувства. Я бы гордился на вашем месте.
- Детям всегда свойственно чувство первооткрытия. Они восторгаются и красотой солнечного восхода, и ощущением усталости от своего первого рабочего дня, а особенно открывшимися перед ними далями, когда вскарабкаются на небольшой курганчик.Откинувшись на спинку стула, Власов глянул в румяное лицо летчика. Его губы сжались, лицо будто стало еще более костистым, под выбритой синеватой кожей заходили желваки…Бобров заметил, как сильно переживает этот обиженный человек. Стало немного жаль. Ведь он, как испытатель, не раз поднимался в небеса на машинах его конструкции. И все же не удержался от упрека.
- Эх, Василий Васильевич, чувствует сердце - напрасно вы повздорили. Ведь Федор "карабкается" не на курганчик, но повыше!..
- Оборвется, - неожиданно резко заявил Власов, кивнув в сторону кабинета Макарова. - Да еще как оборвется! Вот посмотрите!.. Видали мы и не таких настойчивых.
Намереваясь уйти, Бобров взглянул на часы. Сказал уверенно:
- Оборвется - встанет. Была бы цель ясна!
"И этот попался на удочку Макарова", ― со злостью подумал Власов, провожая Боброва взглядом. В это время он увидел, как в кабинет к Макарову зашел Трунин. "Вот еще!.." Сердце наполнилось щемящей тоской. С тревогой ожидал он выхода Трунина из кабинета своего противника. Знал, что там и Люда Давыдович, и еще несколько конструкторов. Раздражало, что Люда стала будто личным секретарем Макарова. Но больше чем на других он злился все‑таки на Трунина, ходившего теперь, как казалось Власову, нарочито грохоча своими сапожищами. "Бывало, к дверям моего кабинета на цыпочках подходил… Когда Трунин вышел и направился к своему рабочему столу, Власов жестом пригласил его подойти.
- Ну, что там у нашего "светила"? Все носится со своей стреловидной формой?..
- Да, отстаивает как и прежде. Он в это верит твердо.
- А вы, значит, Платон Тимофеевич… - мягко заметил Власов, что редко случалось, когда он разговаривал с Труниным, - тоже готовую конструкцию порочите? Неужели вам не жаль затраченных трудов, надежд?
- Возражать тут невозможно, как невозможно остановить лошадь, хватая ее за стремя. Его рассуждение логично, Василий Васильевич.
Власов чуть не вспылил, но здравый смысл требовал обеспечить себе сочувствие Трунина. Он умел настроить близких ему людей в свою пользу, хотя высокомерием, которое нажил за время работы ведущим конструктором, частенько разрушал, сводил на нет все, что успевал приобрести заигрыванием с подчиненными. В эту минуту ему хотелось сказать: "Поймите же, что Макаров все еще болтается между пылкой юностью, которой свойственно стремление познать все сразу, и первым смутным побуждением к серьезной самостоятельной деятельности". Но, подумав немного, решил лишь напомнить о трудностях, связанных со стреловидными крыльями на самолетах.
- А то, что при больших углах атаки, вот при взлете и посадке например, в особенности же при маневрах, возникают резко выраженные явления отрыва потока воздушных частиц, облекающих стреловидные крылья - это что, уже не научная основа? По какой же тогда "основе" самолеты со стреловидными крыльями переставали подчиняться рулям управления, переходили в штопор и падали? Разве и для вас, Платон Тимофеевич, выдумки со стреловидными крыльями - новость?
- В них много заманчивого, -неуверенно проговорил Трунин.
- Да сколько вам лет, наконец? - разозлившись, воскликнул Власов. - Сколько, я спрашиваю, вам лет?
Трунин был человеком невозмутимой натуры, но горячий вопрос Власова задел его. Он потер ладонью свое веснушчатое лицо и ответил:
- До сорока пяти годов, Василий Васильевич, я отмечал каждый свой день рождения. А теперь сбился со счета. Да и нудно стало заниматься этим делом, если говорить по совести. Но теперь, кажется, возобновлю…
- Это почему же?
- Скажу прямо - веселей дело пошло. Чувствую, что помолодел я с Макаровым…
Власову хотелось сказать что‑нибудь грубое, унизительное, но Трунин уже пошел к своему месту. Повторяя с горечью: "Веселей пошло дело с новым ведущим конструктором… Власов поморщился, как от зубной боли.
Глава седьмая
Вначале весна наступала медленно. Но затем вдруг подули южные ветры и стали съедать задержавшиеся по низменностям остатки снега. По улицам запенились мутные ручьи. Рядом с городом забурлила вздувшаяся река, разливаясь все шире, затопляя луга и небольшие подлески. Стали пробиваться хрупкие ростки подснежников. Запахи прелой листвы и отогретой солнцем земли держались в воздухе.
Власова на ранней зорьке будили доносившиеся с неба журавлиные трубные клики. Одевшись, он быстро выходил в садик и, пьянея от весеннего чистого воздуха, долгим любовным взглядом всматривался в свои владения, с каждым утром казавшиеся ему по–новому чудесными. Все, что росло здесь: яблони, вишни, груши ― он посадил своими руками, и все было подвластно только ему. Как это радовало душу! Вот уже почки набухли, скоро появится цвет… Как приятно вдыхать сладкий запах оживших деревьев, кустов смородины. В своем садике Власов не испытывал того одиночества, которое ощущал на заводе.
В конструкторское бюро он всегда являлся вовремя, но с людьми не хотелось встречаться. Приходило иногда на ум, что не мешало бы с Грищуком откровенно поговорить, спросить, как же ему, Власову, вести себя дальше.Но Грищук в конструкторской не появлялся. В заводоуправление же Власову идти не хотелось, могли заподозрить, что он ищет себе союзника. Решил подстеречь главного инженера где‑нибудь за заводом. Кстати, тот всегда возвращался домой позже обычного, и вряд ли кто мог увидеть их при встрече.
Однажды вышел с завода поздно. Над полями висела темная ночь, хотя и видно было, как по небу сероватой рябью друг за дружкой плыли тучи. Прислушиваясь к собственным шагам, Власов думал, что все же смешно ловить главного инженера на дороге. Да и как он поставит перед ним вопрос? А что если Грищук не поймет его и ничего утешительного не подскажет? "Что, собственно, он может сказать, если Макарову уже позволено начать поиски новой схемы конструкции?" ― спрашивал Власов у самого себя, хотя и знал, что вопрос о готовой конструкции еще окончательно не решен. Вдруг машина догнала его, остановилась.
- Садитесь, Василий Васильевич! - пригласил главный инженер. - Подвезу.
- Подстерегал, признаюсь, - смущенно сказал Власов. - Днем не могу к вам… А нужно потолковать.
Грищук указал место рядом с собой.
- Оно и лучше! Потолкуем без посторонних. Да, вот вам… мечтали о серийной машине - и ничего не получилось. Даже пробных не строим. Черт бы его побрал, этого Макарова, все перепутал! Посмотрим, что выйдет из его новой идеи.
- Но я думаю, Павел Иванович, что к оптимизму у вас нет оснований, - осторожно заметил Власов.
- Ничего не попишешь. Новатора, скажут, затираешь. Такое вокруг поднимется!.. Однако я скажу свое слово… Если оно потребуется, конечно. Не понимаю только, почему вы молчите, Василий Васильевич. Вы же весомая фигура в нашем творческом коллективе. Вам сколько угодно можно полемизировать, спорить, доказывать. Вы имеете право победить в поединке со своим учеником, наконец.
- Я расчитываю на вашу поддержку, Павел Иванович, - упавшим голосом сказал Власов.
- Что ж, можете рассчитывать… когда докажете свою правоту и заблуждение Макарова.
"Победителя любой дурак с удовольствием поддержит…" ―уныло подумал Власов, чувствуя, что главный инженер просто не хочет вмешиваться в конфликт. Так ведь ему жить спокойнее…
Выйдя из машины Грищука, он медленно побрел по тротуару, с усилием передвигая ноги. Шли прохожие, но он не обращал на них внимания. Все было безразлично.
Очутившись возле кафе, Власов остановился в раздумье― зайти или не стоит? Вывел из нерешительности невесть откуда взявшийся Давыдович.Последнее время они часто встречались, вели дружеские беседы на разные темы. Власову приятно было, что этот неглупый адвокат каждый раз старался сказать ему что‑нибудь хорошее, поддержать бодрость духа. Хотелось с ним поговорить, услышать доброе слово.Поздоровавшись, зашли в кафе. Здесь было полно народу. Окна запотели, над столами висел дымный сумрак. Присев к одному из столиков и распорядившись по части выпивки и закуски, Давыдович обратился к Власову озабоченно:
- Ну, живем то как, Василий Васильевич? Все среди неприятностей?
- Не живем, а доживаем, Михаил Казимирович, - вяло откликнулся Власов. - С корня начинаю сохнуть.
- Неужели он совсем порвал с вами? - участливо допытывался Давыдович. - Как можно!.. И это после того, как вы сделали из него человека! Ах, Федор Иванович!.. Кто бы мог подумать! А как же другие?
Подали вино и закуски. Власов не спешил с ответом. Выпил залпом бокал и, не закусывая, достал папиросу. Зажигая спичку, сказал, будто отмахиваясь:
- Не в этом дело! Все вежливы со мной… Да только что мне до того! Лезут с неуклюжими реверансами. Но я не мальчик, знаю цену подобным любезностям…
Вино, очевидно, сразу подействовало на него.
- Вся суть вопроса, видимо, сводится к тому, - адвокатским тоном сказал Давыдович, - что в наши дни никто не считает разумными жертвоприношения. Надо защищаться, Василий Васильевич. Надо смело защищаться! Вы мудрое слово сказали: "С корня начинаю сохнуть". Удивительно точное определение! Вот я и думаю…
Сквозь пелену табачного дыма Власов видел холеное, приятно улыбавшееся лицо адвоката, ощущал на себе его ласковый взгляд и чувствовал, как на душе легче становилось.
- Что же вы думаете, Михаил Казимирович? Вы начали было что‑то говорить…
- Да, да! Я примитивно рассудил, Василий Васильевич. Чтобы не сохли корни, их надо поливать. -И Давыдович легко улыбнулся, точно продемонстрировал бог знает какое остроумие.
- Что‑то в этом роде на днях говорила ваша дочь, - вяло заметил Власов. - Конструктору Трунину толковала. Засох, говорит, корень, питавший его живительной влагой… Это меня, значит. Обо мне шла речь… Умная девушка! Только зря переметнулась к Макарову. Значит, говорите, надо корни поливать? Чудаки вы, адвокаты, туман напускаете…
- Такова профессия, Василий Васильевич, - весело рассмеялся Давыдович.
- Хочется спать, - вдруг сказал Власов. - Пойду домой. - Жена станет беспокоиться, время уже позднее.
- Да ну, какое там - позднее! Мы почти и не поговорили.
- Что мне эти разговоры! - нахмурился Власов. - Достаточно я сегодня наслушался за день. Одни советуют смириться, другие сопротивляться. Советы давать легко. Вот и вы, простите, Михаил Казимирович, сморозили насчет корней… Пойду ка домой.
- Тогда я тоже, - сказал Давыдович, беря под мышку свой портфель.
В это время неподалеку от кафе шел своей неторопливой походкой Бобров. Он устал за день в воздухе и сейчас радовался, что под ногами была твердая земля.
Несмотря на то, что прошло всего пятнадцать минут, как он расстался с Людой, в душу стала закрадываться тоска по ней: "Почему она всегда становится грустной, когда мы подходим к ее дому? ― спрашивал себя Бобров. ―Должно быть, ей жаль расставаться со мной…"
Вдруг летчик невольно остановился. Шагах в двадцати в полосе электрического света увидел Давыдовича, державшего под руку конструктора Власова. Они шли из кафе, слегка покачиваясь.Некоторое время он продолжал стоять, потом медленно зашагал в том же направлении, что и подвыпившая пара. "Кутнули, должно быть!.." Но, дойдя до угла, потерял их из виду, хотя улица была почти безлюдная.
В это время мимо него прошла молодая женщина в шубке, с накинутым на голову капюшоном. Сначала Бобров не обратил на нее никакого внимания, но затем ему показалось, что она стремится кого‑то догнать. Это заинтересовало летчика. Ведь здесь, кроме Власова и Давыдовича, больше никто не проходил! Не выпуская из виду темневшую фигурку, пошел за ней, стараясь держаться на отдаленном расстоянии.
В конце темной улицы женщина замедлила шаги и оглянулась, как бы испугавшись унылого вида крутого спуска. В этом месте река подходила к самому городу, было даже слышно, как вода плескалась о берег. "В здравом ли она уме?" ― мелькнула у Боброва мысль, когда он увидал, что женщина внезапно остановилась и точно замерла над обрывом. Он даже подумал, что она хочет броситься вниз.