- Лучше между нами, а то, чует моя душа, полетишь со стенда…
- А можно ссылаться не на Монтеня, а на Петра Великого?
- Черт с тобой, ссылайся.
- Тогда так. Насчет простых людей я предлагаю ввести табель о рангах, как было сделано Петром. Лучше всего в зависимости от оклада: получаешь до сотни рублей в месяц - простой, как веник; от сотни до двух - простак, от двух до трех - полупростак, свыше трех, но без персональной машины - скажем, сложноподчиненный, а если…
- Ладно, кончай треп, - предложил Медведев. - Как праздник провел? Я тебе три раза звонил, уходил, что ли?
- Отключился, Кузьмич, чокался с Андрюшкой рюмкой.
- Поня-ятно… Помощь совета нужна, Антоныч? Имею в виду твою бурную деятельность.
- Спасибо, будет нужда - обязательно обращусь.
- Мне звони, Лыков может послать тебя подальше.
Захар Лыков у нас самый активный общественник, проныра, какого свет не видывал. Юрист, все законы знает, а ведь лет пятьдесят назад мы с Андрюшкой лупили его за ябедничество. Но сам Кузьмич на своем протезе до бедра не очень-то побегает по инстанциям, вот и держит Лыкова выбивать для ветеранов автомашины и холодильники, улучшать жилищные условия и прочее. Здесь Лыков и в самом деле бесценный человек, ветераны за версту шапки снимают.
- Нужен мне твой любимый Лыков, как расческа.
- Ну, насчет любимого ты заблуждаешься… А мне с тобой, Гриша, тоже нужно кое о чем посоветоваться, через пару дней позвоню.
Хорошо знаю, что беспокоит полковника, но не подаю вида, киваю.
На сем мы расстались, и я отправился к Елизавете Львовне Волоховой.
IV. КАК Я СТАЛ КВАЗИМОРДОЙ
Весна сорок первого. Входит в наш класс директор, а за ним - мы так и приросли к своим партам - красавица девчонка, стройная, синеглазая, с пышными русыми волосами. Приросли, а дисциплина дисциплиной. Василия Матвеича побаивались не только мы, но и наши родители.
- Ишь, уставились, - усмехнулся директор, - что, хороша? (Новенькая зарделась.) Обалдели? Неужто влюбились? (Новенькая вспыхнула.) И правильно сделали, в ваши годы я бы обязательно влюбился. Через два года, когда вы, шпаргальщики, куряки и стеклобои, будете вылетать из гнезда, на выпускном вечере расскажу, как с первого взгляда влюбился в киноартистку Веру Холодную. Разрешаю напомнить. А теперь жестоко вас разочарую: перед вами Елизавета Львовна, которая будет вас, сорвиголов, учить русскому языку и литературе. Что, снова обалдели? Да я и сам, признаюсь, думал, что это ваша ровесница пришла поступать, а посмотрел документы - глаза на лоб: двадцать два года Елизавете Львовне, и она - слышите, усатики? - замужем и мать двух пацанят!
- Василий Матвеич… - с упреком сказала учительница.
- Теперь так, - весело продолжал директор. - Аникины воздвигнитесь! Как видите, Елизавета Львовна, эти братья-разбойники похожи друг на друга, как телеграфные столбы, и не раз были пойманы с поличным, когда выползали к доске один вместо другого. Но как минимум на неделю они обезоружены: у Андрея со вчерашнего дня фонарь на лбу, заработанный в драке… Подожди, подожди, а ты не Гришка? Черт, у кого из вас фонарь? (Общий смех.) Ладно, разберемся… Видели у меня дома саблю?
- Видели, - несколько голосов.
- С ней я воевал у Пархоменко, - удовлетворенно припомнил директор. - А что висит рядом с саблей?
- Нагайка, - несколько голосов.
- Точно. Так запишите, если кто-нибудь обидит Елизавету Львовну, всыплю этой самой нагайкой по… догадались?
Общий смех.
- Значит, догадались. Всыплю и папу попрошу, чтобы ремнем добавил, - директор подмигнул.
Общий смех.
- Приступайте, Елизавета Львовна, - директор пожал ей руку и торжественно вышел - высокий, крупноголовый, седой, с орденом Красного Знамени на стареньком френче.
Елизавета Львовна села за стол, взяла журнал, устроила перекличку и сказала:
- Я хочу вам рассказать, почему полюбила книги…
Всегда, когда иду к Елизавете Львовне, вижу перед собой эту сцену. Нам было тогда по четырнадцать-пятнадцать, влюбляться мы уже научились, но раскрытая директором тайна (двадцать два, почти что старуха!) остудила горячие головы. К тому же за учительницей после уроков частенько захаживал ее муж, богатырского роста военный со свирепым лицом; через несколько месяцев он погиб под Вязьмой…
Ладно, все это в прошлом, а нынче Елизавета Львовна - стройная сухонькая женщина под семьдесят, все еще красивая - для нас, на чьих глазах она старилась. И сегодня я шел не для воспоминаний и закатыванья глаз ("ах, как давно это было, не правда ли?), а с весьма конкретным делом, я бы даже сказал - кляузным, с перспективой мордобоя. Помните двух пацанчиков, о которых говорил Василий Матвеич? В войну мы их всем классом помогали выращивать, особенно Птичка, которая дневала и ночевала у овдовевшей учительницы. Забавные были мальчишки, шустрые и прожорливые, как воробышки. Старшему, Юрику, уже скоро пятьдесят, младшенькому, Игоречку, сорок восемь - выросли ребятки, мало я их ремнем воспитывал, балбесов!
Мало, преступно мало и плохо воспитывал, не получился из меня Макаренко - милейшая Елизавета Львовна и сердобольная Птичка мешали на каждом шагу. Созрев, балбесы окончили институты, обзавелись семьями, квартирами и машинами, сделали примитивную карьеру - и оставили мамулю в покое? Черта с два! Время от времени я вдруг обнаруживал зияющие дыры на книжных полках, исчезновение старинного комода и прочее. А с неделю назад, зайдя, ахнул: на кухне - больничная тумбочка без дверки и два табурета, в комнате - опять же больничная коечка, покосившийся шкафчик, полка с книгами (это из тысячи томов всю жизнь собираемой библиотеки!), столик и два стула - все из того ассортимента, по которому свалка плачет.
- Привет, мама Горио! - от души сказал я. - Наконец-то вы избавились от мещанского уюта и, догадываюсь, от сберкнижки.
- Детям нужнее, - строго указала Елизавета Львовна, - я уже с ярмарки.
- Прошу прощения, свои фотографии они со стен не содрали… У-у, цыпочки! Юрик на велосипедике, Игоречек на горшочке… Монтеня-то хоть себе оставили? - Я порылся в полке, вытащил второй том. - Так, так, так … о родительской любви… нужно ли родителям: раз деваться в пользу любимых детишек… страница 431… читать?
- Я помню, - покорно сказала Елизавета Львовна. - Не надо, Гриша.
- Ну, мебель - бог с ней, американский посол все равно к вам в гости не придет. Но почему отдали библиотеку? - заорал я. - Полвека собирали по крохам! Ведь они ее толкнут букинистам!
- Внукам нужна дача.
- Ага, понятно. А ну-ка покажите сберкнижку!
Молчание.
- Тоже понятно. Выцыганили до копейки?
- Гриша, забудьте этот жуткий жаргон, вы же интеллигентный и начитанный человек.
- Я хам и осел, Елизавета Львовна! У меня рука чешется кое-кому врезать!
- Не клевещите на себя, Гриша, и не драматизируйте: у меня небольшие потребности и хорошая пенсия.
- И пустая квартира… - пробормотал я, и вдруг, озаренный внезапной догадкой, с доверчивостью деревенского простака спросил: - Как на сегодня с обменом?
- Пока еще не знаю, - столь же доверчиво ответила Елизавета Львовна. - Дети все заботы взяли на себя, ищут варианты.
- Добряки они у вас, - с умилением сказал я.
- Да, они хорошие дети.
- А где вы будете жить? - тихо зверея поинтересовался я.
- Думаю, что с Юриком. Хотя Игорь настаивает, чтобы его семье я тоже уделяла внимание.
Я хотел проорать, что жить она будет в приюте для престарелых, но вовремя сдержался, поскольку у меня созрел план будущих действий.
И вот я топал к Елизавете Львовне, так как получил разведданные, что дети нашли вариант и будут вместе с маклером у мамули в десять утра. Я топал на хорошем взводе, прикидывая, с чего начать: выбросить в окно маклера, а потом отлупить балбесов, или начать с балбесов, а уже потом кончать маклера? Решил действовать по обстановке. Притопал как раз вовремя, обе машины стояли у подъезда.
- Привет честной компании! - рявкнул я с порога, усаживаясь на табурет, с которого при моем появлении обеспокоенно вскочил Юрик. - Излагайте с самого начала.
И подмигнул маклеру, трухлявому мужичонке с такими честными глазами, что я под любое обеспечение не одолжил бы ему и гривенника.
- Кто это? - шепотом спросил трухлявый.
- Аникин! - Я вскочил с табурета, прохромал к маклеру и с чувством пожал ему руку, да так, что он взвыл - это я умею. - Елизавета Львовна, подтвердите, как говорил товарищ Бендер, мои полномочия.
- Григорий Антонович старый друг семьи, - сообщила Елизавета Львовна. - Он нам поможет, у него связи в исполкоме и большой житейский опыт.
Сыночки озадаченно посмотрели друг на друга и на маклера, глаза которого стали еще честнее. Такие я видел как-то в поезде у карточного шулера, за пять минут до того, как его начали бить. Проведя безмолвный обмен мнениями, эта троица пришла к выводу, что я здесь пятый и нужен им не больше, чем такая же по счету нога собаке.
- Но у нас строго конфиденциальный разговор, - возразил старшенький. - Дядя Гриша, при всем своем уважении…
- Вы же знаете, дядя Гриша, как мы вас любим, - сюсюкнул младшенький. Но у нас дело семейное, и мы…
- А в институты вас пробивать и стипендии вам вышибать - было не семейное дело? - рыкнул я. - А ваших щенков в детсады устраивать? А права на машины в милиции выручать? Не теряйте времени, мои золотые, у меня его мало, всего три часа. Пусть излагает этот гражданин, к которому я с первого взгляда начал испытывать полное доверие.
Трухлявый приосанился и взглядом подтвердил, что интуиция меня не подводит и он именно тот человек, к которому следует испытывать полное доверие. После чего изложил суть дела. Она заключалась в том, что ему удалось создать обменную цепочку из четырех звеньев, и если эту цепочку реализовать, то каждый из сыновей вместо двухкомнатной получит трехкомнатную квартиру - к всеобщей радости и ликованию. А раз все стороны на цепочку согласны, то остается лишь хором проскандировать "гип-гип-ура!".
- А квартиры-то хорошие? - поинтересовался я.
- Более чем! - заверил трухлявый. - Более чем! Дома кирпичные, кухни по восемь метров, комнаты изолированные, лифт, телефон - я лично такой удачи не припомню. - Он изобразил работу памяти и уверенно повторил: - Нет, не припомню.
- Ну тогда, - весело предложил я, - гип-гип…
- Ура! - подхватила троица.
- А вы, Елизавета Львовна, почему "ура" не кричите? - жизнерадостно спросил я.
- Мамуля согласна, - заторопился старшенький. - Ты ведь согласна, мамуля?
- Конечно, родной, раз так нужно… Тем более такой хороший вариант, - с живостью добавила она, - наконец-то у внуков будут отдельные комнаты. Да, это очень хорошо, очень…
Елизавета Львовна волновалась, на ее глазах выступили слезы, и черт бы меня разорвал, если это были слезы радости!
- Ну, раз хозяйка согласна, то дело в шляпе! - возвестил я. - Сварганили! Извините, гражданин, вы мне не представились, можно я буду по-дружески называть вас прохвостом?
Маклер негодующе подскочил на стуле.
- Дядя Гриша! - хором воскликнули сыночки.
- Гриша… - с упреком произнесла Елизавета Львовна. - Простите, Александр Александрович, Григорий Антонович бывает несколько эксцентричен.
- Это после контузии, Сан Саныч, - я примирительно хихикнул. - Скверная штука - контузия, кровь вдруг начинает бунтовать, и происходит смешение понятий, вот иногда и обидишь очень хорошего и бескорыстного прохво… извините великодушно! - человека вроде вас. Ведь вы бескорыстны, правда? Юрик! Игорь! Вам чертовски повезло, что вы встретили такого человека! Вы это понимаете? Однако вернемся к нашим баранам. Итак, Елизавета Львовна остается без квартиры. Так?
- Никоим образом! - воскликнул Юрик, протестующе поведя пальцем, будто призывая на помощь взирающие со стен свои и братика многочисленные фотографии.
- Как вы могли подумать, дядя Гриша, - укоризненно вымолвил Игорек.
- Мама будет жить у меня, - сказал Юрик.
- У меня, - возразил Игорек.
- Словом, у нас, - подытожил старшенький.
- Славные вы мои, - я вытащил платок и приложил его к глазам. - Елизавета Львовна, у вас верные и преданные дети!
Дети склонили головы в знак согласия с этим выводом.
- Славные мои, - проникновенно повторил я, - в вас я всегда был уверен, вы - олицетворение сыновнего долга. Но вот что меня беспокоит: а если ваши супруги поднимут визг?
Славные и преданные дружно запротестовали.
- Гриша, - Елизавета Львовна гордо вскинула голову - вы забыли, что у меня в Свердловске живет сестра.
- Забыл! - Я хлопнул себя рукой по лбу. - А ведь это решает дело! Когда они вас выгонят на улицу… прошу прощения, это не я, это контузия! - словом, все в порядке! Сан Саныч, где заявление Елизаветы Львовны, я должен посмотреть, правильно ли оно написано.
- Вот оно, но я сам посмотрел и не понимаю…
- И не поймешь, прохвост! - рявкнул я, вырывая у него из рук бумагу. - Ой, ой, ой, что я делаю! - на пол полетели обрывки. - Батюшки, что я натворил! А теперь - брысь!
- Квазиморда… - пробормотал прохвост. - Ах ты Квазиморда! Мили-ция!
Последний вопль он изверг, будучи в воздухе. Я ухватил его за шиворот, подтащил к двери и, с удовлетворением прислушиваясь к треску лопающейся ткани, вышвырнул на лестницу.
- Прощай, друг, не поминай лихом!.. Елизавета Львовна, проследите, пожалуйста, не ушибся ли он.
- Гриша! - Елизавета Львовна топнула ногой. - Это уже слишком!
- А вдруг он сломал ножки? - Я с некоторым усилием выдворил ее на лестницу, захлопнул дверь и зубами засучил рукав на правой руке.
После того как балбесы убедились в моем физическом превосходстве - а за сорок лет дружбы они убеждались в этом не раз, - мы пришли к нижеследующему соглашению: а) на мамину квартиру они отныне не посягают; б) привозят маме мебель и книги по утвержденному мною списку; в) возвращают минимум тысячу рублей из двух, которые у нее выцыганили. Точка. В свою очередь, я обязуюсь: а) отныне без серьезного повода их не бить; б) не позорить на работе; в) не попадаться им на глаза с тем, однако, чтобы и они мне не попадались. Точка. Вместо печати - легкие подзатыльники обоим. Елизавета Львовна устала звонить и стучать в дверь.
- Что вы так долго там делали? - открывая, удивился я.
- Гриша, что вы натворили? - вбегая, воскликнула она. - Александр Александрович побежал жаловаться, вы оторвали ворот его пиджака!
- А нужно было голову, - с сожалением сказал я. -
Ладно, пусть таскает, главное - что Юрик и Игорь вовремя его раскусили. Молодцы! Я рад, что у вас такие преданные дети.
- Я это всегда знала, - Елизавета Львовна пожала плечами. - Вы куда, Гриша?
- Извините, но очень спешу. Я действительно спешил.
V. АЛЕКСЕЙ ФОМИЧ
А спешил я потому, что увидел из окна малопривлекательную картину: в сопровождении нашего участкового Лещенко к подъезду направлялся прохвост. На ходу он что-то декламировал, размахивая, как вымпелом, оторванным воротом, а Лещенко сурово и радостно кивал: сурово - это понятно, а радостно - потому, что давно мечтал меня за что-нибудь привлечь. Почему? А потому, что я не раз уличал его в плохом зрении: при виде воинственно настроенных пьянчуг он, слабо щуря глаза, проходил стороной, зато с превеликим рвением отчитывал старушек, торгующих укропом и грибами на ниточках. Вообще-то мне было на Лещенко плевать, поскольку блат, как говорили в довоенное время, сильнее Совнаркома, а начальником нашего отделения милиции был майор Варюшкин ("Костя-капитан", старый школьный кореш), но как минимум час-полтора участковый тянул бы из меня жилы, провоцируя оскорбление личности при исполнении. Я поступил, как опытный конспиратор из кино: нащупал в кармане Птичкины ключи, спустился на этаж ниже и проскользнул в ее квартиру в тот момент, когда дверь в подъезде хлопнула и послышался скулеж прохвоста прерываемый лязгающим голосом Лещенко: "Расскажете при свидетелях, будем составлять протокол".
Весьма довольный собой, я покормил рыбок и канарейку, напился чаю, уселся в кресло, достал из кармана свежую газету и спокойно ее прочитал. Перестройка, гласность, критика, ракеты - все как обычно, никаких сенсаций. Ха, как обычно! А попалась бы в руки такая газета года три-четыре назад! Глазам бы своим не поверил. Что ни говори, а молодцы ребята наверху, встряхнули страну, прочищают забитые склерозом сосуды. Как кому, а лично мне это очень по душе, приятно читать, как с десятилетиями неприкасаемых набобов летит пух.
На металлический стук снизу я отогнул угол занавески: прохвост, сквернословя, усаживался в машину Юрика, а Лещенко журавлиными шагами направлялся к булочной, откуда уже разбегались старушки. Все в порядке, жизнь на свободе продолжается. Я позвонил Алексею Фомичу, уточнил, что надо купить, и через полчаса поднимался на четырнадцатый этаж башни в квартиру своего подопечного. Подопечного! Сорок лет назад я бы ржал, как табун жеребцов, скажи мне такое.
Сразу должен заметить: никакого трепета перед чинами и званиями я не испытываю. Даже наоборот, чем выше чин, тем пристальней я присматриваюсь к его обладателю: если надут и спесив - чхать мне на его погоны, от таких держусь подальше, никогда братья Аникины не были подхалимами и прилипалами. Совсем другое отношение к Алексею Фомичу Якушину, нашему бывшему комполка и комдиву, а ныне отставному генерал-майору, я ему помог и квартиру в этой башне выменять, чтобы быть поближе и полезнее. Отличнейший старикан, это о таких, как он, было сказано - "слуга царю, отец солдатам". А главное - любил и отличал Андрюшку. Нет, главное, конечное, другое, о чем чуточку ниже. Не стану его слишком идеализировать: командовал полком, а потом дивизией он без особого блеска, в приказах и наградами отмечался реже многих других, и не потому, что был в опале, а потому, что воевал он осторожно. В каком смысле? А в том, что с душевной болью переживал гибель своих солдат. Очень важная деталь! Я что, я для вас не авторитет, а вы почитайте, к примеру, книги Симонова, Быкова, Бакланова, которые либо прямо, либо между строк пишут, что чаще всего солдат у нас не считали. Да и вообще в России редко какой полководец считал, потому что нас всегда было много. Даже великий Георгий Константинович, к которому у народа особое отношение, - и тот не очень-то нашего брата-солдата считал. То есть, конечно, считал и уважал, но не единицы, а массу - тысячи. А я вообще, в принципе, полагаю, что кто любит массы, все человечество, тот обычно хладнокровно относится к отдельно взятому человеку - не попадает живая единица в поле его зрения. Извиняюсь, если кого из великих обидел.