Люди стояли, не шелохнувшись. Букреев внимательно смотрел на их молодые, здоровые лица, и они полюбились ему. Укрепленный ветеранами батальон не стал пестрым. Сейчас даже трудно было отличить ветеранов от новичков, так как ордена и медали были скрыты под куртками. Перед ним стояли молодые сильные люди с внутренним сознанием своей силы, люди, зачастую разукрашенные почетными шрамами, возмужавшие в сражениях. "Тридцатка" стояла и первой шеренге роты автоматчиков. Они отличались от остальных только формой: черными брюками, бушлатами и новенькими бескозырками, на которых сияли названия славных черноморских кораблей.
Батальон! Слушай мою команду! - Букреев поднял голову, напряг тело, сразу забыв про свое плохое сердце. - Напра–во! Направление к могиле Героя Советского Союза майора Цезаря Куникова, шагом ма–арш!
Батальон шел в походных колоннах по грунтовой колесной дороге. Покачивались плечи, бескозырки и оружие.
Букреев шагал рядом с Батраковым. Ему хотелось определить, откуда у этого человека то, что сблизило его с моряками, заставляло ценить и уважать его. По внешнему виду он отличался от любого бойца батальона. Даже в костюме его была допущена вольность: вопреки полевым условиям и службе в морской части он носил цветную армейскую фуражку, неловко сидевшую на голове, отчего его растопыренные уши казались еще больше. Щупленький, узкогрудый, с опущенными, выдвинутыми вперед плечами, он шел сейчас задумавшись, смотря прямо перед собой светлыми, удивительно ясными глазами.
Когда‑то оставив курсы политруков на мысе Фиоленто, Батраков пришел в батальон дунайцев к известному Горпищенко. Тогда его вид впервые родил к нему недоверие как к боевому человеку. Но тогда же он в бою завоевал уважение к себе.
Потом была Малая земля, штурм Новороссийска и другие десанты. Батракова видели везде, он был таким же ветераном, как Рыбалко или Степняк, Цыбин или командир роты ПТР Яровой.
…Кончился обветшалый осенний лес. Дорога привела окраине города. Одиночные постройки из дикого камня стояли то тут, то там; будто они отбежали от города, не могли туда вернуться и стать в ряды улиц.
Кладбище почти примыкало к окраине и занимало большую, неогороженную площадь. Виднелись старые кресты и заброшенные могильные плиты со съеденными временем надписями. Среди кустов держидерева бродили козы, резвились козлята, поднимая куцые розовые хвосты свои и мелко перебирая копытцами. Возле старого кладбища, что ближе к городу, торчали столбики с прибитыми на них дощечками. Это были братские могилы черноморцев, павших при штурме Новороссийска. Между могилами еще валялись носилки с черной от крови парусиной. На носилках сюда приносили убитых и хоронили в братских могилах.
Изредка выделялись огороженные могилы летчиков. Обломки воздушных винтов, как кресты, возвышались над дощатыми памятниками.
Среди могил ходило несколько женщин. Они читали редкие надписи, смотрели цифры на дощечках, неслышно плакали; может быть, они искали среди погребенных своих родных, может быть, вспоминали близких, идущих по далеким фронтам войны.
Баштовой ускорил шаги и первым подошел к могиле Куникова, огороженной штакетником, выкрашенным в голубой цвет. Памятник - деревянный конус со звездой из жести - был тоже выкрашен голубым, под цвет моря, по требованию моряков–куниковцев. К памятнику была прибита железка с надписью: "Герой Советского Союза майор Цезарь Львович Куников, 1909-1943 г. Погиб смертью храбрых в борьбе с немецкими захватчиками". Баштовой сам хоронил Куникова и своими руками надписывал эту надпись. Все было знакомо и близко.
У ограды стоял Звенягин. На глиняном холмике могилы лежали цветы.
- Павел?
Звенягин медленно повернул голову на оклик Баштового, но остался в прежней позе, положив одна на другую опущенные руки, в которых он держал свою старую фуражку.
- Поговоришь с нашими, Павел?
- Нет. Сами поговорите.
Звенягин натянул фуражку на голову и пошел, не оглядываясь, по кладбищу, всматриваясь в цифры на дощечках и надписи.
Рыбалко разворачивал роты, чтобы удобнее выстроить их вокруг могилы. С восточной стороны мешала ограда, где были погребены артиллеристы. Возле нее оказались пулеметчики Степняка, но так как места нехватало, многие оказались с той стороны ограды и выглядывали, становясь на носки из‑за острых концов штакетника. Стрелки первой роты заняли место впереди по приказу Рыбалко.
Автоматчики Цыбина успели незаметно потеснить стрелков Рыбалко - им тоже хотелось быть впереди и увидеть могилу, которую они не догадались раньше посетить. Среди бойцов Ярового нашлись моряки, хоронившие своего бывшего командира: их пропустили ближе к офицерам.
Женщины, ходившие по кладбищу, приблизились и держались кучкой. Две молодайки, пришедшие за козами, прихорашивались, игриво посматривая на моряков, обративших на них внимание.
В воздушном потоке, почти не взмахивая крыльями, плыл коршунок.
- С автомата бы его, - сказал молоденький русый моряк, стоявший позади и из‑за малого своего роста ничего не видевший за спинами товарищей.
Его приятель, долговязый парень с худой мускулистой шеей и черными неулыбчивыми глазами, внимательно проследил за коршуном.
- Не попадешь, Шулик, - сказал он, - высоко ходит, да автомат, сам знаешь, прицела почти не имеет.
- А нужно бы попробовать когда‑нибудь, Брызгалов, а?
- Один попробовал, да сдох. - Брызгалов тихо рассмеялся, но, сообразив, что смех сейчас не к месту, оглянулся, посерьезнел.
- Опять парит с утра, - сказал Шулик, - к дождю.
Брызгалов, вытянувшись, вгляделся через головы.
- Начальник штаба что‑то будет объяснять.
- Водят по кладбищам, - недовольно пробрюзжал Шулик. - И так не сладко, а тут вспоминают, что у тебя билет с пересадкой.
- Да замолчите вы, чекалки, - укорил их пожилой пулеметчик в рыжей шапке–ушанке.
Присутствие в батальоне пожилого человека объяснялось только тем, что дядька Петро, как его называли, или Курдюмов, был рекомендован командованием флота в морскую пехоту, как знаток побережья, пожелавший добровольно сражаться против немцев.
Шулик хмыкнул и заломил бескозырку.
- Ты что, старшина, дядько Петро?
- Непутевщина, - со вздохом сказал Курдюмов, - охота у вас все по крышам голубей гонять. Подучиться бы вам еще, зеленой вербе.
- Подученным умом до порога жить, дядько Петро, - огрызнулся Шулик.
Курдюмов отвернулся. Шулик, хихикнув, подтолкнул Брызгалова.
- Осечка у дядьки Петра, Брызгалов.
Брызгалов не поддержал приятеля.
Баштовой начал свою речь. Все люди батальона знали, что их начальник штаба - боевой офицер, прошедший и "Крым и медные трубы". Его видели е настоящих перепалках. У него ордена и медали, которые получают не зря.
Брызгалов слушал своего начальника штаба, слушал теперь его и Шулик, подняв голову кверху, слушал Курдюмов, стиснутый двумя пулеметчиками, - слушали все.
Баштовой говорил взволнованно, коротко, взмахивая сжатым кулаком. Баштовой рассказывал о том, как в ночь на 4 февраля этого года десантный отряд майора Куникова бесшумно подплыл к берегам, занятым противником, - к восточному берегу Цемесской бухты.
Люди насторожились. Им, готовящимся к такому же делу, тоже нужно подбираться именно так - бесшумно.
Люди притихли, и теперь слышен был даже назойливый гул шмеля. Начальник штаба говорил простые слова: "Выполняя клятву, данную великому Сталину, моряки шли на подвиг, на смерть или победу".
Лица сосредоточенно напряжены. Сейчас было сказано, на что они должны итти, выполняя клятву вождю. Подвиг, смерть или победа. Баштовой как бы сближает Куникова с этими простыми людьми, описывая его внешний вид. "На груди автомат, в теплом, стального цвета ватнике, в такой же шапке–ушанке, слегка надвинутой на брови, неся на себе две тысячи патронов и десять гранат, майор Куников подошел на флагманском катере одним из первых к вражескому берегу и начал грозный победный бой с врагом. Он быстро парализовал береговую оборону немцев и вместе со своими отважным друзьями–моряками выполнил приказ командования, захватил плацдарм и ворвался в предместье города - Станичку, которую сейчас жители Новороссийска назвали "Куниковкой".
Шулик так внимательно слушал, что дядя Петро, искоса взглянув на него, одобрительно кивнул головой.
Баштовой рассказывал, как восемь дней отряд Куникова вел бой на Малой земле, как не сдвинулись ни на шаг моряки, как погибали боевые друзья майора, офицеры Костиков, Таранов, как, прикрыв его своей грудью, свалился его верный и бесстрашный адъютант Хоботов, прошедший вместе с ним тяжелый путь от Азовского моря. "Мы победили. Плацдарм был взят, отвоеван, удержан…"
Баштовой рассказал, как Куников был в самых опасных местах и как вместе с моряками бесстрашно бросился в контратаку.
Восемь дней сражался Куников, а одиннадцатого февраля не стало "старшего морского начальника Малой земли", как его называли моряки.
Позади Букреева стоял незаметно подошедший Звенягин. Он слушал внимательно Баштового, но ничего не сказал ему, когда тот, еще взволнованный, стал возле него.
Когда Букреев, решив говорить, снял свою морскую фуражку, Звенягин с любопытством приподнял брови. Сейчас, после очень простой и человечной речи Баштового, так легко допустить ошибку. Все ясно, цель достигнута. Что может добавить новый, еще не известный боевыми делами командир батальона?
- Друзья–моряки, - тихо сказал Букреев - Мне еще не пришлось рядом с вами сражаться. Но я - советский офицер, пятнадцать лет своих отдавший армии. Я верю в вас, а вы доверьтесь мне. Клянусь здесь перед могилой героя–майора Куникова, что я буду стараться быть подобным ему…
Букреев хотел еще что‑то сказать, но моряки уже подняли, по традиции морской пехоты, бескозырки на дула винтовок и автоматов и как бы проголосовали доверие своему новому командиру.
- День первый, - сказал Звенягин, представляясь Букрееву, - и потом будет день второй, день третий, четвертый и так далее…
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Поручив батальон Батракову, Букреев искал Тузина, чтобы вместе с ним явиться к контр–адмиралу. Манжула хотел сопровождать комбата, но тот приказал ему оставаться на занятиях.
День первый, как выразился Звенягин, начинался неплохо. Букреев был доволен общим состоянием батальона и офицерским составом. Он теперь совершенно не понимал своего предшественника Тузина. "Сказываются годы, - подумал Букреев, - сорок пять лет для строевого майора, конечно, не мало. А потом, после длительного тылового состояния сразу в десант тяжело".
Букреев шел быстро, чтобы проверить сердце.
Тузин появился неожиданно из‑за кустов шиповника, усыпанного яркими плодами, выделяющимися на фоне умирающей листвы.
- Майор, а вы мне нужны, - весело воскликнул Букреев. - Надо итти к контр–адмиралу.
Тузин остановился, зажав потухшую папироску под широкими рыжеватыми с проседью усиками.
- Так… Уже майор, уже - вы…
- Тю, чертило! Тебе, - право, не угодишь, Тузин.
Тузин вынул сделанную из прозрачного авиационного стекла зажигалку с надписью "Участнику отечественной войны майору Тузину". Крутя закопченными пальцами колесико, он старался прикрыть надпись, и это Букреев посчитал хорошим знаком. Холодная голубоватая искра, сверкнувшая несколько раз, фитиль не зажгла. Тузин спрятал зажигалку в карманчик для часов и выбросил окурок.
- Подсидел, подсидел ты меня, Букреев. Не знал тебя, оказывается… Ловок.
- Не глупи, Тузин… - сдержанно сказал Букреев. -
- Все для меня было полной неожиданностью. Я, когда узнал, что с тобой неважно…
- Что же, выслуживайся, - хмуро вглядываясь в лицо Букреева из‑под своих нависших бровей, процедил Тузин. - Не поздно ли только начал? Много времени зря потерял. Хотя тогда не то… отступали. Теперь самый раз… Дуй, дуй до горы, товарищ командир батальона.
- Мне просто странно слышать от тебя… такое, - с раздражением заметил Букреев. - Ведь ты все же офицер, а не базарная торговка. Как не стыдно только…
- Ну, что же, сообщи. Скажи Батракову, у него есть политдонесения. Помог меня сковырнуть, поможет и добить. Да… Не успел с катера сойти, не успел в батальоне появиться и сразу к контр–адмиралу. Далеко пойдешь, Букреев. Ты что же это меня оговаривал по радио или телеф они о–теле граф ной связью? Манжулу за тобой послали, "телохранителя". Специальным самолетом. Фигурой какой ты стал, а?
- Чепуху ты городишь, Тузин. Сколько выпил? Весь исцарапался.
- Выпил двести граммов. Точно. Оборвался, собирая шиповник, или, как некоторые выражаются, витамин цэ… Понятно?
Тузин похлопал по оттопыренным карманам, покачался на широко расставленных ногах, сбил на затылок фуражку. На лбу прилипли редкие волосинки, пояс спустился, сапоги были запылены и исцарапаны.
- Ничего не понимаю, Тузин, - брезгливо разглядывая его, сказал Букреев. - Вижу одно, в таком виде нельзя тебе появляться на глаза контр–адмиралу. Я хотел сегодня закончить все формальности.
- Почему? Пойдем к контр–адмиралу. Я собирал витамин цэ… Мозолил всем глаза и рвал ягоды, - он вывернул карманы, и шиповник посыпался на землю… - Ягоды, или, как там их, плоды, овощи, словом, витамин цэ…
- Заладил "витамин цэ", как сорока, Тузин. Смешно.
- Смешно? Нет, не смешно… Это я для того, чтобы поднять твой авторитет. Меня Батраков учить вздумал: "Не подрывай авторитет нового командира". Вот я и не подрываю. Раз, по заявлению нового командира, сделан - ному самому контр–адмиралу, я люблю витамин цэ, значит, я должен его собирать. Букреев не может ошибаться, врать… Теперь понял?
- А–а-а, - Букреев улыбнулся, - вот ты к чему? Смешной ты человек. Знаешь, давай‑ка я тебя отведу домой, проспись, а потом к вечеру отрапортуем.
- Ты должен теперь говорить по их, морскому: отдавать рапорт… рапорт. Вместо компаса - компас. Ударять на А. А потом еще киль, корма, клотик, трап, гальюн. - Тузин подступил к Букрееву, ухмыльнулся. - Морской картуз надел. Ловко? Ха–ха–ха… Сразу подмазываться. Верный ход. Пятнадцать лет носил такую фуражку, - тут он ударил щелчком по своему козырьку, - и за пятнадцать минут такая перемена. К ним не подмажешься, Букреев.
- К кому это к ним?
- К морякам. Все едино - ты останешься для них чужаком. Какие бы перья себе в хвост не вставлял! Потолкуй с ними. Каждый из них минимум адмирал Нахимов или матрос 'Кошка. У тебя орденов нет, а у них? Звенят от плеча до плеча. Ты знаешь, что такое куни- ковцы? У тебя их душ полтораста. Люди, отравленные славой.
- Чепуха, Тузин. Знаю куниковцев. Герои. И остальные герои. И если ты этого не понял, то вполне правильно тебя отстранили от командования. Какое доверие тебе оказали, а ты…
Букреев со сдержанным раздражением бросал слова, зная, что смысл их вряд ли дойдет до сознания этого обиженного человека.
Не шуми, Букреев. Меня на красивое слово не возьмешь. Герои? Верно. А тебе от этого легче? Ты командир без роду и племени, а они - герои. С ними можно воевать, но не нам. Когда я уходил тогда с батальоном, вел новичков и не верил, что я их сделаю героями. Я! Прибыл сюда, влили ко мне героев, и точка… Им нужен свой громобой. А ты офицер–интеллигент. Глянь, какая у тебя физиономия! Даже наружность у тебя не та. По–моему, ты очень заблуждаешься, Тузин. А вот возьми Куникова - каков он был внешне? Средний че- ловек И интеллигент был Куников и нисколько не ухарь!
Тузин выслушал Букреева, искривив толстые губы и отряхивая карманы. Когда Букреев замолчал, он, прищурившись, посмотрел на него.
- Так, - протянул Тузин. - Так говоришь, Куников? Тузин повысил голос. - Куников шел с моряками от Азова. Узнай у Баштового. Сам Баштовой тоже учителишкой был. Но за ним шлейф: Одесса, морские десанты. Так и Куников. Он для них еще до Мысхако таким же был, как Рыбалко или Яровой. То, что он был каким‑то редактором газеты в Москве, их не касалось. Вон Горленко, - есть такой командир пуль- взвода у Степняка, - игрушки месил из глины когда‑то и сам об этом везде трубит, но теперь‑то он кто? Пойми, Букреев, я хитрее тебя всегда был. Начинать сразу так, как ты решил, опасно. Сломишь голову, сломишь, как пить дать! Вот тогда вспомнишь майора Тузина, своего бывшего приятеля. Даже если батальон выиграет, ты проиграешь. Пустой номер потянешь. Морская пехота это тебе не "раз–два", "левой, правой". Это не просто пехотная армейская часть. Куниковцы были, ботылевцы были, а букреевцев не будет!
Отлично начатый день был испорчен. Сухо расставшись с Тузиным, Букреев изменил направление, решив пройти к центру города окраинными улицами, памятными с далеких дней. Здесь он когда‑то гулял с девушками. Одна его знакомая жила примерно вот на этой, всхолмленной улице, в домике, оплетенном диким виноградником. Ничего не сохранилось: ни домика, ни беседки, ни яблонь. Все было смято войной. "В воронки залилась вода, озеленив щебенку почвы, прививший курослеп окружал почерневшие остатки фундамента. Рассматривая столб калитки и на ней жестянку с номером дома, Букреев увидел Манжулу, стоявшего в нескольких шагах от него, у шелковицы.
- Вы почему здесь, Манжула? - опросил Букреев. - Я ведь приказал вам остаться.
- Комиссар послал спросить, не нужна ли вам машина, товарищ капитан.
Появление Манжулы не вызывало удивления: еще вчера было решено прикомандировать 'Манжулу к Букрееву, а Горбаня - к Батракову.
- Мы пойдем пешком, Манжула. Кстати, вы видели майора Тузина?
- Так точно, товарищ капитан. Я видел его, когда вы с ним говорили.
Они пошли рядом. Манжула односложно отвечал на вопросы и держался скромно, понимая разницу в их служебном положении. Качества Манжулы были хороши для человека, который должен быть все время вместе со своим офицером. Букреева всегда коробила развязность большинства адъютантов.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Большой красный шар солнца опускался над морем, когда Букреев возвратился к казармам. Он прошел пешком довольно большое расстояние, и это освежило его, привело в спокойное состояние. Поведение Тузина теперь казалось просто глупым и недостойным.
Послав Манжулу справиться об ужине, Букреев остановился у обрыва. Скалы, в беспорядке громоздившиеся у берега, горели со стороны, обращенной к солнцу, а с другой стороны все так же темнел мох, и из холодных расщелин поднимались струйки пара. Плёс бухты был позолочен заходящим солнцем; стоявшие на якорях шхуны и сейнеры мирно покачивались. Носились и кричали серебристые чайки, а ближе к берегу плавали перелетные дикие утки. Над хребтом с угрюмым спокойствием поднимались облака, окаймленные красным. Что‑то тревожное было и в окраске скал и облаков и в крике чаек… Песчаный язык Тонкого мыса, покрытый веселой позолотой, вытянулся из сизого мелколесья, придавленного черными зданиями и конусом церковной колокольни. И дальше, на другой стороне бухты - к Кабардинке и Новороссийску, застыли высоты, заросшие деревьями, гребни вздыбленной, мрачной земли. По горизонту на море виднелись катера охраны внешнего рейда, и за ними в каком‑то кровавом сиянии двигался, дымя трубами, караван, возвращавшийся с фронта на юг. С моря, все увеличиваясь в размерах, летел самолет похожий на птицу, схватившую каждой лапой по огромной рыбине. Это был ближний морской разведчик с подвешенными внизу поплавками - устаревшая машина, но на закате своих дней прославленная как бомбардировщик летчиками Канарева и Мусатова под Севастополем, Мысхако, на перевалах и на Тамани.