А в классе Морозову тоже никогда больше не видели плачущей. Может быть, это потому, что никто никогда не заговаривал с ней об ее отце, даже самые любопытные девочки, даже Лиза Кумачева. Да и что было спрашивать? Если бы отец ее вдруг нашелся, она бы и сама, наверно, сказала, да и говорить не надо - по глазам было бы видно.
Только один раз Морозова не выдержала. Это было в начале февраля. В школе собирали подарки для посылки бойцам на фронт. После уроков, уже в сумерках, собрались ребята в классе, шили мешочки, набивали их конфетами, яблоками и папиросами. Валя Морозова тоже работала вместе со всеми. И вот тут, когда она зашивала один из мешочков, она заплакала. И несколько слезинок капнуло на этот парусиновый мешок. И все это увидели и поняли, что, наверно, в эту минуту Валя подумала об отце. Но никто ей ничего не сказал. И скоро она перестала плакать.
А на другой день Морозова не пришла в школу. Всегда она приходила одной из первых, а тут уже прозвенел звонок, и все расселись по своим местам, и уже Елизавета Ивановна показалась в дверях, а ее все не было.
Учительница, как всегда весело и приветливо, поздоровалась с классом, села за столик и принялась перелистывать журнал.
- Елизавета Ивановна! - крикнула ей с места Лиза Кумачева. - Вы знаете, почему-то Морозовой нет…
Учительница оторвалась от журнала.
- Морозова сегодня не придет, - сказала она.
- Как не придет? Почему не придет? - послышалось со всех сторон.
- Морозова заболела, - сказала Елизавета Ивановна.
- А что? Откуда вы знаете? Что - разве мама ее приходила?
- Да, - сказала Елизавета Ивановна, - приходила мама.
- Елизавета Ивановна! - закричал Володька Бессонов. - Может быть, у нее отец нашелся?!.
- Нет, - покачала головой Елизавета Ивановна. И сразу же заглянула в журнал, захлопнула его и сказала:
- Баринову Тамару - прошу к доске.
* * *
На другой день Морозова тоже не пришла. Лиза Кумачева и еще несколько девочек решили после уроков пойти ее навестить. В большую перемену они подошли в коридоре к учительнице и сказали, что хотели бы навестить больную Морозову, нельзя ли узнать ее адрес.
Елизавета Ивановна подумала минутку и сказала:
- Нет, девочки… У Морозовой, кажется, ангина, а это опасно. Не стоит к ней ходить.
И, ничего больше не сказав, пошла в учительскую.
А следующий день был выходной.
Накануне Лиза Кумачева очень долго провозилась с уроками, легла позже всех и собиралась как следует поспать - часов до десяти или до одиннадцати. Но было еще совсем темно, когда ее разбудил оглушительный звонок на кухне. В полусне она слышала, как мать открывает дверь, потом услышала какой-то знакомый голос и не сразу могла сообразить, чей это голос.
Захлебываясь и проглатывая слова, кто-то громко говорил на кухне:
- У нас в классе есть девочка. Она с Украины приехала. Ее зовут Морозова…
"Что такое? - подумала Лиза. - Что случилось?"
Второпях она натянула задом наперед платье, сунула ноги в валенки и выбежала на кухню.
Размахивая руками, Володька Бессонов что-то объяснял Лизиной маме.
- Бессонов! - окликнула его Лиза.
Володька даже не сказал "с добрым утром".
- Кумачева, - кинулся он к Лизе, - ты не знаешь, как у Морозовой отца зовут?
- Нет, - сказала Лиза. - А что такое?
- Он не капитан?
- Не знаю. А что? В чем дело?
Володька прищелкнул языком, покачал головой.
- Плохо, если не капитан, - сказал он.
- Да что такое? - чуть не закричала Лиза.
- Понимаешь, - сказал Володька. - У меня есть собака. Ее зовут Тузик. Я ее каждый выходной вожу гулять. Утром.
- Какой Тузик? - ничего не понимая, спросила Лиза.
- Тузик. Собака. Ну, не в этом дело. Одним словом, я ее повел гулять. А на улице радио. И передают Указ. Понимаешь? О награждениях бойцов и командиров. Я слушаю и вдруг слышу: за проявленную доблесть и так далее - присвоить звание Героя Советского Союза командиру эскадрильи капитану Морозову Ивану… и какое-то отчество, я только не разобрал, трудное какое-то.
- Командиру эскадрильи? Правда? - сказала Лиза.
- Вот в том-то и дело… Я думаю, может, это он? Ведь он летчик?
- Ну да. Ну конечно, - сказала Лиза. - Ой, как бы узнать, как его зовут?
- Я же тебе говорю - Иван зовут… забыл только отчество… Фиктилис-тович, кажется.
- Филимонович, может быть? - сказала Лизина мама.
- Нет, - сказал Володька, - Фиктилистович.
- А может, это не он? - сказала Лиза.
- А вы к этой - к Морозовой сбегайте, - посоветовала мать. - Чего ж лучше-то. Вот и узнаете.
- Я же ее адреса не знаю, - чуть не плача, сказала Лиза.
- Как? - испугался Володька. - Не ври! Не знаешь, где она живет?
- Нет, - сказала Лиза. - Знаю только, что в Кузнечном переулке, в первом или во втором доме от угла.
- Эх, - сказал Володька. - А я-то, дурак, бежал, даже Тузика на улице бросил. Я думал, ты знаешь. Ведь вы же подруги…
- Знаю только, что на Кузнечном, - растерянно повторила Лиза.
- На Кузнечном? - подумав, переспросил Володька. - Говоришь, второй дом от угла?
- Да. Второй или первый. Или, может быть, третий…
- Может быть, двадцать третий? - рассердился Володька. - А ну, одевайся. Побежали. Может, найдем…
Через десять минут они уже были в Кузнечном переулке.
- Под воротами есть такие доски, - говорил Володька. - Деревянные. Там написано, где какой жилец живет. Будем искать Морозовых.
Они обошли пять или шесть домов, проглядели все доски, и нигде Морозовых не было.
Володька уж стал ругаться и говорить, что, наверно, Лиза путает что-нибудь и что напрасно он оставил на улице Тузика…
Он уже хотел на все плюнуть и бежать разыскивать своего Тузика, как вдруг Лиза схватила его за руку.
- Бессонов, смотри, - сказала она, - Елизавета Ивановна идет.
Володька посмотрел и увидел, что по улице действительно идет Елизавета Ивановна, их классная воспитательница. Они побежали ей навстречу и так разлетелись, что чуть не сбили ее с ног.
- Елизавета Ивановна, здравствуйте, с добрым утром! - заговорили они в один голос.
Учительница испуганно попятилась.
- Здравствуйте, ребята, - сказала она.
- Елизавета Ивановна, - не дав ей опомниться, заговорил Володька, - вы не знаете случайно, где Валя Морозова живет?
- А что такое? - спросила учительница.
- Ой, вы бы знали, - сказала Лиза. - Нам - прямо я сказать не могу - до чего ее нужно видеть!..
- Елизавета Ивановна! Вы же знаете, наверно? - сказал Володька.
- Да, - сказала, подумав, учительница. - Знаю. Морозова здесь, вот в этом кирпичном доме живет.
- И квартиру знаете?
- И квартиру знаю, - сказала учительница. - А в чем дело?
- Вы понимаете, Елизавета Ивановна, - сказала Лиза. - У нее, кажется, отец нашелся.
- У кого? - сказала учительница.
- У Вали!
И тут ребята увидели, что Елизавета Ивановна побледнела, как снег, и губы у нее задергались - не то она хочет смеяться, не то плакать.
- Что? - сказала она. - Что вы говорите?
Ребята, путаясь и перебивая друг друга, рассказали ей о том, что передавали сегодня утром по радио.
Когда дело дошло до отчества капитана Морозова, Володька опять застрял.
- Филикт… - начал он. - Или Феликст…
- Феоктистович, - сказала учительница.
- Правильно! Во-во! - закричал Володька. - Феоктелистович! Елизавета Ивановна, а откуда вы знаете?..
Учительница закрыла рукой глаза.
- Идемте, - сказала она. - Идемте скорей к Морозовой.
И она побежала так быстро, что ребята едва успевали за ней, а прохожие останавливались и смотрели ей вслед.
- Сюда, - сказала она ребятам и свернула в ворота большого кирпичного дома, второго от угла.
- Ну, что? Я тебе говорила, - сказала Володьке Лиза.
- Елизавета Ивановна, - сказал Володька. - Мы уже тут были. Тут никаких Морозовых нет.
- Идемте, идемте, ребята, - сказала Елизавета Ивановна, не останавливаясь.
- Елизавета Ивановна, ведь правда? - сказала Лиза, когда они уже поднимались по черной лестнице. - Ведь, может, это и в самом деле Валин отец?
- Да, милая, - сказала Елизавета Ивановна. - Это он. Иван Феоктистович Морозов, капитан, командир эскадрильи. Это Валин отец.
На площадке четвертого этажа учительница остановилась, вынула из сумочки ключ и открыла этим ключом французский замок. Ребята не успели удивиться, как она распахнула дверь и сказала:
- Пожалуйста, милости просим.
В коридоре было темно.
- Осторожно, - сказала Елизавета Ивановна. - Здесь сундук.
И хотя она это сказала, Володька все-таки успел наткнуться на этот сундук. От неожиданности он вскрикнул.
- Мама, это ты? - послышался за дверью тоненький голосок, и ребята узнали голос Вали Морозовой.
- Я, - сказала Елизавета Ивановна, распахнув дверь.
- Что ты так скоро? Уже достала?
- Нет, доченька, - сказала Елизавета Ивановна. - Я не достала газету. Но зато посмотри, какую я тебе привела замечательную живую газету…
Валя Морозова лежала в постели. Приподнявшись над подушкой, она испуганно и смущенно смотрела на Володьку и Лизу, которые, не менее смущенные и не менее испуганные, застряли в дверях.
Минуту Валя смотрела на них, потом вдруг вскрикнула и юркнула головой под одеяло.
Елизавета Ивановна подбежала к ее кровати и стала стягивать с нее одеяло.
- Вылезай, вылезай! - сказала она. - Хватит нам прятаться. Горевали мы в одиночку, а радоваться будем вместе…
И она так громко засмеялась, что Валя не выдержала и высунулась из-под одеяла.
- Что? - сказала она.
Елизавета Ивановна опустилась на колени около ее кровати и обняла девочку.
- Валечка! Папа жив, - сказала она.
Несколько секунд Валя внимательно смотрела на нее, потом уронила голову в подушку и тихо заплакала.
А когда она оторвалась от подушки, ребята увидели, что она уже не плачет, а смеется. И тут, когда она засмеялась, и Володька, и Лиза в первый раз заметили, что она очень хорошенькая, и что у нее белые зубы и очень красивые золотистые волосы, а самое главное, что она, как две капли воды, похожа на Елизавету Ивановну.
Ребята удивились, хотя ничего удивительного, конечно, в этом не было.
1940
На ялике
Большая широкобокая лодка подходила к нашему берегу. Набитая до отказа, сидела она очень низко в воде, шла медленно, одолевая течение, и было видно, как туго и трудно погружаются в воду весла и с каким облегчением выскальзывают они из нее, сверкая на солнце и рассыпая вокруг себя тысячи и тысячи брызг.
Я сидел на большом теплом и шершавом камне у самой воды, и мне было так хорошо, что не хотелось ни двигаться, ни оглядываться, и я даже рад был, что лодка еще далеко и что, значит, можно еще несколько минут посидеть и подумать… О чем? Да ни о чем особенном, а только о том, как хорошо сидеть, какое милое небо над головой, как чудесно пахнет водой, ракушками, смоленым деревом…
Я уже давно не был за городом, и все меня сейчас по-настоящему радовало: и чахлый одуванчик, притаившийся под пыльным зонтиком лопуха, и легкий, чуть слышный плеск невской волны, и белая бабочка, то и дело мелькавшая то тут, то там в ясном и прозрачном воздухе. И разве можно было в эту минуту поверить, что идет война, что фронт совсем рядом, что он тут вот, за этими крышами и трубами, откуда изо дня в день летят в наш осажденный город немецкие бомбардировщики и дальнобойные бризантные снаряды? Нет, я не хотел думать об этом, да и не мог думать, так хорошо мне было в этот солнечный июльский день.
* * *
А на маленькой пристаньке, куда должна была причалить лодка, уже набился народ. Ялик подходил к берегу, и, чтобы не потерять очереди, я тоже прошел на эти животрепещущие дощатые мостки и смешался с толпой ожидающих. Это были всё женщины, всё больше пожилые работницы.
Некоторые из них уже перекликались и переговаривались с теми, кто сидел в лодке. Там тоже были почти одни женщины, а из нашего брата только несколько командиров, один военный моряк да сам перевозчик, человек в неуклюжем брезентовом плаще с капюшоном. Я видел пока только его спину и руки в широких рукавах, которые ловко, хотя и не без натуги, работали веслами. Лодку относило течением, но все-таки с каждым взмахом весел она все ближе и ближе подходила к берегу.
- Матвей Капитоныч, поторопись! - закричал кто-то из ожидающих.
Гребец ничего не ответил. Подводя лодку к мосткам, он чуть-чуть повернул голову, и тут я увидел его лицо. Это был мальчик лет одиннадцати-двенадцати, а может быть, и моложе. Лицо у него было худенькое, серьезное, строгое, темное от загара, только бровки были смешные, детские, совершенно выцветшие, белые, да из-под широкого козырька огромной боцманской фуражки с якорем на околыше падали на запотевший лоб такие же белобрысые, соломенные, давно не стриженные волосы.
По тому, как тепло и дружно приветствовали его у нас на пристани женщины, было видно, что мальчик не случайно и не в первый раз сидит на веслах.
- Капитану привет! - зашумели женщины.
- Мотенька, давай, давай сюда! Заждались мы тебя.
- Мотенька, поспеши, опаздываем!
- Матвей Капитоныч, здравствуй!
- Отойди, не мешай, бабы! - вместо ответа закричал он каким-то хриплым простуженным баском, и в эту минуту лодка ударилась о стенку причала, качнулась и заскрипела. Мальчик зацепил веслом за кромку мостков, кто-то из военных спрыгнул на пристань и помог ему причалить лодку.
Началась выгрузка пассажиров и посадка новых.
Маленький перевозчик выглядел очень усталым, с лица его катил пот, но он очень спокойно, без всякого раздражения, сурово и повелительно распоряжался посадкой.
- Эй, тетка! - покрикивал он. - Вот ты, с противогазом которая. Садись с левого борта. А ты, с котелком, - туда… Тихо… Осторожно. Без паники. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь.
Он сосчитал, сбился и еще раз пересчитал, сколько людей в лодке.
- Довольно. Хватит! За остальными после приеду.
Оттолкнувшись веслом от пристани, он подобрал свой брезентовый балахон, уселся и стал собирать двугривенные за перевоз.
Я, помню, дал ему рубль и сказал, что сдачи не надо. Он шмыгнул носом, усмехнулся, отсчитал восемь гривен, подал их мне вместе с квитанцией и сказал:
- Если у вас лишние, так положите их лучше в сберкассу.
Потом пересчитал собранные деньги, вытащил из кармана большой старомодный кожаный кошель, ссыпал туда монеты, защелкнул кошель, спрятал его в карман, уселся поудобнее, поплевал на руки и взялся за весла.
Большая, тяжелая лодка, сорвавшись с места, легко и свободно пошла вниз по течению.
* * *
И вот, не успели мы как следует разместиться на своих скамейках, не успел наш ялик отойти и на сотню метров от берега, случилось то, чего, казалось бы, уж никак нельзя было ожидать в этот солнечный, безмятежно спокойный летний день.
Я сидел на корме. Передо мной лежала река, а за нею - Каменный остров, над которым все выше и выше поднималось утреннее солнце. Густая зеленая грива висела над низким отлогим берегом. Сквозь яркую свежую листву виднелись отсюда какие-то домики, какая-то беседка с белыми круглыми колоннами, а за ними… Но нет, там ничего не было и не могло быть. Мирная жизнь спокойно, как река, текла на этой цветущей земле. Легкий дымок клубился над пестрыми дачными домиками. Чешуйчатые рыбачьи сети сушились, растянутые на берегу. Белая чайка летала. И было очень тихо. И в лодке у нас тоже почему-то стало тише, только весла мерно стучали в уключинах да за бортом так же мерно и неторопливо плескалась вода.
И вдруг в эту счастливую, безмятежную тишину ворвался издалека звук, похожий на отдаленный гром. Легким гулом он прошел по реке. И тотчас же в каждом из нас что-то екнуло и привычно насторожилось. А какая-то женщина, правда не очень испуганно и не очень громко, вскрикнула и сказала:
- Ой, что это, бабоньки?
В эту минуту второй, более сильный удар размашистым отзвуком прокатился по реке. Все посмотрели на мальчика, который, кажется, один во всей лодке, не обратил никакого внимания на этот подозрительный грохот и продолжал спокойно грести.
- Мотенька, что это? - спросили у него.
- Ну что! - сказал он, не поворачивая головы. - Ничего особенного. Зенитки.
Голос у него был какой-то скучный и даже грустный, и я невольно посмотрел на него. Сейчас он показался мне почему-то еще моложе, в нем было что-то совсем детское, младенческое: уши под большим картузом смешно оттопыривались в стороны, на загорелых щеках проступал легкий белый пушок, из-под широкого и жесткого, как хомут, капюшона торчала тонкая, цыплячья шейка.
А в чистом, безоблачном небе уже бушевала гроза. Теперь уже и мне было ясно, что где-то на подступах, на фортах, а может быть и ближе, работают наши зенитные установки. Как видно, вражеским самолетам удалось пробиться сквозь первую линию огня, и теперь они уже летели к городу. Канонада усиливалась, приближалась. Все новые и новые батареи вступали в дело, и скоро отдельные залпы стали неразличимы, - обгоняя друг друга, они сливались в один сплошной гул.
- Летит! Летит! Поглядите-ка! - закричали вдруг у нас в лодке.
Я посмотрел и ничего не увидел. Только мягкие, пушистые дымчатые клубочки таяли то тут, то там в ясном и высоком небе. Но сквозь гром зенитного огня я расслышал знакомый прерывистый рокот немецкого мотора. Гребец наш тоже мельком, искоса посмотрел на небо.
- Ага. Разведчик, - сказал он пренебрежительно.
И я даже улыбнулся, как это он быстро, с одного маха нашел самолет и с какой точностью определил, что самолет этот не какой-нибудь, а именно разведчик. Я хотел было попросить его показать мне, где он увидел этого разведчика, но тут будто огромной кувалдой ударило меня по барабанным перепонкам, я невольно зажмурился, услышал, как закричали женщины, и изо всех сил вцепился в холодный влажный борт лодки, чтобы не полететь в воду.