Тут на общее недовольство дикой бестолочью каждого дня тяжело лег этот нелепый случай с поручиком Миткалевым, который, конечно же, с легким сердцем вытащил из стола на гауптвахте деньги арестованных, может быть в надежде, что придет Эльш и положит в стол снова эти двенадцать с чем-то рублей; который, конечно же, сам лично пошел, под видом проверки постов, куда-то за водкой и потом нарезался до потери сознания… И вот только что все-таки все до одного в этом кабинете, и даже он сам, всячески стремились выгородить этого Миткалева только потому, что дело против него поднял Генкель, который всеми понят и разъяснен, как несравненно более вредный для дела человек, чем просто пьяница Миткалев. А дело это по существу - дело жизни или смерти всех этих людей около и бесчисленных миллионов людей кругом, тех, которые уже погибают там где-то, на далеких фронтах, и тех, которые признаны кем-то вполне готовыми к тому, чтобы "победить или погибнуть", а за что именно погибнуть или во имя чего победить - совершенно непонятно, непостижимо… Оповещает свет о победе и десятках тысяч пленных кто-то с башни не то Тефтели, не то Эйфеля; готовится кто-то погружать через две недели их, всю дружину, на пароходы, чтобы высадить в каком-то Синопе, а тут в Севастополе пока что посланцы градоначальника опрокидывают корзины с бубликами и топчут их лошадьми, и бьют нагайками баб, выполняя приказ начальства. И вот уже почти одиннадцать часов, а завтра чем свет вставать, чтобы объезжать посты у туннелей на дрезине, и от зеленого абажура лица у всех кругом - как у мертвецов, но все силятся понять что-нибудь из того, что старается как можно отчетливее прочитать самый безжизненный из всех - подполковник Пернатый, которому подсунул эту книжонку в клеенке… кто же, как не тот же Генкель, вполне искренне ненавидимый всеми: подсунул - и ведется мирное чтение и затянется оно, может быть, до полночи, а зачем? Какой смысл? Чья это чертова насмешка?..
- Довольно уж этот идиотский устав читать! - выкрикнул вдруг Ливенцев и стукнул кулаком по столу.
И все еще смотрели вопросительно на Ливенцева, не зная, как отнестись к его неожиданному протесту, даже и Полетика только еще поднял непонимающе брови и открыл рот, а Генкель уже вскочил из-за стола, загремел отставляемым стулом. Он как-то перекосился весь: тройной подбородок его трясся, как потревоженный студень. Каким-то придушенно-испуганным голосом он закричал вдруг:
- Господин полковник!.. Прошу меня извинить, но я, я… Я не могу этого! Я не могу допустить, чтобы устав… чтобы в моем присутствии устав, подписанный самим его императорским величеством, называли идиотским!.. Я не могу! И я ухожу!
И он буквально вылетел из кабинета. Он положительно как-то сразу потерял большую часть своего шестипудового веса, точно погруженный в густую жидкость, и даже не хлопнул дверью, вылетая, - пронесся, как некий дух, и исчез. И с полминуты после его вылета все молчали, даже Ливенцев, который все-таки не ожидал от Генкеля такой способности к полету.
Первым пришел в себя Кароли.
- Накажи меня бог, - это какой-то цирковой клоун, - сказал он с чувством.
- Ну и вы тоже!.. Разве можно так? - укоризненно, однако добродушно, покачал головой Полетика, взяв за плечо Ливенцева, так как все уже встали из-за стола и столпились перед дверями кабинета.
- А почему нельзя? - спросил Ливенцев.
- Да он черт знает что теперь может сделать, этот Генкель! Подумайте только: "высочайше одобрено" - и вдруг оно "идиотское"! Как же так в самом вы деле?
- Постойте-ка! А есть там действительно "высочайше одобрено" на этом "Уставе"? - потянулся Мазанка к черненькой книжечке, которую все еще держал в своей полумертвой руке Пернатый, может быть единственный из всех несколько недовольный на Ливенцева за то, что он то мешал его чтению, то, наконец, совсем его сорвал, и ему не удалось развернуться как следует как прекрасному чтецу.
- Я когда-то был начальником учебной команды и все уставы, и "Полевой службы" в том числе, отлично помню, а это что-то для меня новое, - бормотал Мазанка, перелистывая книжечку.
- Вы смотрите не в середину, а в начало. В начале должно быть это "высочайшее", - торопил его Кароли.
- Ничего нет в начале! Написано: "Проект", - и больше ничего! Тысяча девятьсот десятого года.
- Ну, вот видите! Даже и "высочайшей подписи" нет, - обратился к Полетике Ливенцев. - Он просто разыграл комедию, и все! Нож в сердце, что ему придется проститься с помоями! И с лавочкой, откуда он загребал деньги лопатою! Вот мы его обревизуем завтра как следует!
- Не-ет уж, вы - нет! Вас теперь в комиссию назначать нельзя, - решил вдруг Полетика. - Кого-нибудь другого, только не вас!.. Вы думаете, он о вас не сочинит кляузы? Сочинит, будьте уверены!
- Черт с ним!.. Устав действительно идиотский, высочайшего одобрения на нем нет, разыгрался Генкель не к месту и времени, и очень он мне нужен, подумаешь.
- Теперь вы уж за своими туннелями и мостами смотрите в оба! - шутливо уже и даже улыбаясь, посоветовал ему Полетика, успокоенный тем, что "Устав" без подписи и одобрения его величества и что его лично обвинить Генкель перед своей "рукою" оснований не имеет, - напротив, сам он ему завтра скажет кое-что теплое.
- А что такое мосты и туннели? Не подошлет же он фельдфебеля нестроевой роты их взрывать?
- Дело ваше, конечно… А я бы… я бы сейчас, пожалуй, в преферанс… а, капитан? Как у вас насчет преферанса? - взял под локоть Полетика Урфалова.
- У меня все готово, - пожалуйте! Я, изволите видеть, даже жене своей, когда еще шел сюда, сказал: "К бою готовься!.."
И попутно захватил он рукою за талию Кароли, а Кароли Мазанку.
Когда все одевались, явился адъютант Татаринов. Он подошел прямо к Полетике, а по встревоженному лицу его тот увидел, что надо с ним уединиться, и, тщетно пытаясь попасть левой рукой в рукав шинели, вернулся в кабинет.
Ливенцев слышал, как, неосторожно повысив голос, спросил полковник:
- Но деньги-то эти, черт их совсем, вы внесли или с вами этого не случилось?
Должно быть, вполголоса говоривший Татаринов сказал, что внес, потому что Полетика заговорил потом более добродушно:
- Ну, черт с ними, как-нибудь вообще… Лишь бы он рапорта не писал, а поручика этого, пьяницу, откомандируем куда-нибудь в другую дружину… или, или… черт его, куда его девать такого?.. Хоть бы уж заболел чем-нибудь, отправили в госпиталь или… или, может быть, в этот вот, недавно тут без вас вспоминали… в Синоп, а?
Ночь была темная, моросила какая-то игольчатая изморозь; скользили ноги. Только одному Ливенцеву приходилось идти далеко пешком на свою Малую Офицерскую: остальные жили около казарм, и трамвай действовал только до одиннадцати.
- Что же это, неужели через две недели в Синоп? - спросил Ливенцев Пернатого, прощаясь.
- Гм… Воображаю турецких дам в этих самых гаремах! - отвечал Пернатый. - Небось, бедные, ждут они нас, не дождутся… Но я уж пас! Ваше дело еще молодое, а я уж касательно турецких дам - "атанде, сказал Липранди"!
И как будто действительно какие-то грустные нотки прозвучали в голосе этого тощего старика с холодными руками.
IV
Прошло дня четыре.
Ливенцев искал в приказах по дружине назначения комиссии, о которой говорил Полетика, однако ничего о комиссии не было. Он решил, что комиссия, конечно, зачем же, если через две недели всю дружину отвезут в Синоп? Но на общительной Нахимовской улице встретился Кароли и весело сказал:
- Накажи меня бог, если Франц-Иосиф пьет теперь свою слабительную воду "Гунияди-Янос"! Достаточно для него телеграмм из Перемышля!
- А что такое с Перемышлем?
- Как что? Не сегодня-завтра генерал Кузманек перейдет на харчи к генералу Селиванову, а Селиванов этот - такой старый мухомор, как наш Баснин, и тоже бывший командир бригады ополченцев. Вот где скрывались военные гении!.. Теперь Баснин спит и каждую ночь во сне видит, - в печенку, в селезенку, в корень! - что он уже Синоп взял, а Константинополь через день возьмет.
- Так что же мы, едем в самом деле в Синоп или не едем? - полюбопытствовал Ливенцев, догадываясь, впрочем, что Синоп почему-то отложен.
- Как же мы поедем, чудак-человек вы, когда походные кухни у нас не в исправности?.. На другой же день после вашего "идиотского устава" явился Баснин - и прямо к кухням. А кухни оказались ни к черту! То есть там в общем-то пустяки какие-то, и минутное дело поправить в нашей кузне, однако наш Полетика получил разнос.
- Вот что случилось! А я и не знал.
- Еще бы! При мне было! Я дежурил по дружине - с двенадцати сменил Метелкина, - и, конечно, по обязанности дежурного, хвостом за Басниным вилял, а впереди меня заведующий хозяйством, у которого под началом обоз, знаменитый ваш "приятель" - Генкель. Брюхо подтянул, рука все время у фуражки, и, конечно: "Я, ваше превосходительство, своевременно докладывал командиру дружины… Я даже писал и рапорт о неисправности командиру дружины…" Полетика же хлопает глазками, как младенец: "Когда докладывали? Кухни были в исправности. Это вы о лазаретных линейках писали рапорт, что на них кресты красные плохо нарисованы!" А клоун наш с серьезнейшим видом (вот накажи меня бог, по нем веревка плачет!..): "Никак нет, господин полковник, вы изволили забыть: писал я именно о кухнях, но вы, однако, рапорту моему не дали ходу". Баснин, разумеется, явный хомутник. "Да уж при вашей памяти смехотворной, говорит, вам бы, полковник, спасибо надо сказать, что у вас такой расторопный заведующий хозяйством, а вы…" Вообще черт знает что получилось с этими кухнями, и, откровенно вам скажу, у меня сильнейшее подозрение на этого мерзавца: не сам ли он их испортил? Ведь их испортить, конечно, ничего не стоит, раз они якобы машины: вывинтил какой-нибудь винтик, вот и привел в негодность.
- Изумительно!.. Выходит, что он может делать, что хочет!.. А как же теперь комиссия насчет лавочки и баб?
- Что вы, что вы с лавочками и бабочками! Теперь уж о комиссии никто и не заикается. Полетика убедился, с кем он имеет дело! Как бы Генкель не добился комиссии врачебной на предмет отправки самого Полетики в госпиталь, а оттуда опять - в отставку!.. Накажи меня бог, если он сам в командиры дружины не метит.
- Скверно! Очень гнусно!.. Ну, а Синоп, Синоп?.. Как же все-таки с Синопом?
- Собственноручная выдумка Баснина! Утка кустарного производства! У меня есть один знакомый капитан в штабе крепости… сказал я ему, тот хохочет. "Уж поверьте, говорит, что мы больше вашего Баснина знаем, однако насчет Синопа я только от вас услыхал. И зачем нам так, ни с того ни с сего, брать Синоп? И что нам делать с ним дальше, если и возьмем? Вообще очевидная чушь!" Но тревогу ночную, конечно, он сделать может и примерную посадку на транспорт, если хочет людей проверить, - это ему могут, конечно, разрешить, буде он этого захочет. Вот и весь Синоп… А вы счастливый человек с вашими постами, накажи меня бог, счастливый!
Ливенцев и сам считал, что туннели - это гораздо лучше, чем казарма, где младшие офицеры дежурили через три дня в четвертый, а с ополченцами не занимались ничем, кроме всем опостылевших ружейных приемов и пресловутой "словесности", во время которой у ратников сами собой сонно слипались глаза.
После столкновения с Генкелем на чтении "Наставления к ведению боя пехотой" Ливенцев достал несколько разных уставов и вздумал внимательно их прочесть от параграфа к параграфу, не с тою целью, чтобы буквально запомнить эти наставления, как приходилось запоминать их давно, еще перед войной с Японией, когда держал он при штабе 4-й пехотной дивизии экзамены на прапорщика запаса, а просто в видах проверки их простым и незатемненным здравым смыслом. И какая все оказывалась жалкая и тошная чепуха, годная, может быть, только для игры с оловянными солдатиками! Но люди, живые люди, как могут они там, на фронте, в окопах, под "чемоданами", смотреть на все эти уставы? Когда он занимался в первое время своей службы в дружине с командой разведчиков, то в книжечке, ему данной в штабе для этих занятий, единственная примета привлекла его внимание: "Когда отхожие места начинают пахнуть сильнее обыкновенного, это значит, что собирается дождь".
Жизнь на постах текла так завидно-спокойно, освобождая в то же время ротного командира от заботы о большой части ротного состава, что капитан Урфалов начал подкапываться под Пернатого, однообразно жужжа Полетике во время преферанса:
- Изволите видеть, господин полковник, ратники ведь во всех ротах одинаковы, почему же третья рота может службу нести на постах на железной дороге, а моя - нет? Испытали бы все ж таки, - может быть, и моя может… Кроме того, хотел я доложить, что вот, например, есть там один пост при Черной речке. Речка, она, как ее видишь, вполне пустяковая, а ратники там без раков даже и обедать не садятся. Также и Пернатому через день по корзиночке привозят, а он хотя бы ради такого случая нас у себя собрал: жмот! А мои бы если ратники там стояли, они бы уж, разумеется, мне, своему ротному, по корзиночке, может, и каждый день привозили, тогда бы мне и вас было чем новеньким угостить.
- Раки? Да-а, что ж… Это тоже хорошо ведь - раки, а? - задумчиво отзывался Полетика. - Хо-тя-я я больше люблю эту, как ее… вот ее на Волге много ловят… и этак как-то… вялят, что ли? Очень хорошая под водку рыба, если не сухая только… Икра особенно хороша под водку… с зеленым луком…
- Тарань, что ли? - напрягал весь свой ум на догадку Урфалов.
- Тарань, тарань! Вот именно! Тарань!
- Ну, тарани, разумеется, в Черной речке нет, одни раки… Устрицы вот действительно в бухте водятся, только они в тех местах, где из лазарета всякую гадость спускают в воду, и вот, изволите видеть, заболели, говорят, всякими заразными солдатскими болезнями, так что их в пищу употреблять нельзя. А раки, если их хорошо приготовить, то есть к ним разное добавочное, они будут тоже не хуже устриц, а также и тарани.
Этими чернореченскими раками Урфалов, наконец, соблазнил Полетику, и люди третьей роты были заменены на постах людьми первой, но Ливенцева не заменили никем, и он по-прежнему через день объезжал свои посты на дрезине, для чего управлением дороги командировался неизменно один и тот же артельный староста Есаков, разбитной человек, несколько обезьяньей внешности, речистый и большой знаток анекдотов, правда, нескромных, но веселых. Вертели дрезину двое рабочих с путей, но на нее часто наседали поезда, и если пост был далеко, приходилось проворно стаскивать ее с путей в сторону, а перед тремя большими туннелями бойкий Есаков всегда останавливал дрезину и слушал встревоженно, не идет ли встречный, неизменно повторяя при этом:
- Если в дыре встретимся, там нам всем каюк, и поезду тоже будет не сладко!
И подмигивал весело, как после забористого анекдота.
С людьми на постах, как и вообще со всеми ратниками, Ливенцев не умел говорить начальственно. Для начальственности нужна была серьезность, а от Ливенцева как-то отскакивало все, чем заняты были кругом него тысячи людей. Ливенцев думал даже, что если бы и в самом деле посадили всю дружину на транспорты и повезли к Синопу, а там началась бы артиллерийская перестрелка русского боевого флота с турецкими береговыми батареями, и огнем с берега был бы, например, потоплен транспорт с их дружиной, - он тонул бы вместе со всеми вполне безропотно, но даже и близкую смерть свою не считал бы серьезным для себя самого событием: глупо - да, дико - да, но все-таки несерьезно, потому что бессмысленно и совершенно бесцельно, а серьезность предполагает прежде всего точную и ясную мысль.
Поэтому он сворачивал куда попало в сторону, если унтер-офицер вел команду по улице, и при виде его, идущего навстречу, начинал подсчитывать шаг и готовиться зычно прокричать: "Смирно!"
Служба на постах шла сама собою, без всякого его вмешательства. Обязанности часовых были несложны, поэтому Ливенцев очень был изумлен, когда однажды Полетика сказал ему:
- Получил за вас благодарность от коменданта. Проверял, говорит, посты на туннелях - все нашел в блестящем порядке… Да, вот так прямо и сказал: "В блестящем порядке!" И люди, говорит, стоят на постах бравыми молодцами.
- Гм… Понятно, люди стоят молодцами… Только я-то тут при чем? - удивился Ливенцев.
- Ну, а как же - при чем, при чем! Ведь это же ваша команда!
- Исполняют они свои обязанности, а я - свои. А о том, чтобы проверял комендант посты наши, я даже и не слыхал. Когда это было?
- Ну, уж когда и как он там проверял - это… это черт его знает, это ж его дело! Однако же вот передал благодарность за службу.
- Конечно, лучше уж пусть хвалят, чем ругают, - согласился Ливенцев.
- Разумеется, лучше!.. Только что же это: у вас комендант посты проверяет, а вы и не знаете?
- Не доложил никто… А может быть, просто из окна вагона на посты он смотрел, когда проезжал мимо?