Если не считать хутора Вербного, из всего, что ему встретилось на пути, когда искал он свою семью, никакое другое место, пожалуй, не пришлось ему так по душе. И не только тем, что оно вообще было такое спокойное, затерянное среди шорохов и запахов трав, а лошади, с которыми он проводил все свое время, только говорить не умели. Иногда и это спокойствие вдруг сметалось теми же черными бурями, и табуны, обезумев от ужаса, начинали метаться в пыльной мгле из края в край степи… Но больше всего тем, что с людьми, с которыми он вместе пас лошадей в этой степи, можно было жить, не опасаясь, что они начнут о чем-нибудь расспрашивать или же что-нибудь советовать, прежде чем сам придешь к ним за советом. А это со временем Будулай все больше начинал ценить в людях.
И если он теперь до конца своих дней так и останется один, то все же не так будет чувствовать свое одиночество среди этих людей. Вот и "виллис" начальника конезавода уже не только по еженедельному графику появляется на его отделении, а и в другие дни, когда генералу особенно не терпелось отвести свою душу в воспоминаниях с кем-нибудь из бывших конников.
Но от треска Настиного мотоцикла Будулай уже стал отвыкать. С той самой поры, когда так и не захотел остаться у костра в ночной степи, на чем тогда настаивала она, Настя.
Искупав перед вечером в озере табун и конвоируя его на усадьбу, он издали увидел, что у него гости. У домика, где он жил, стояла пароконная подвода, и на ступеньках крыльца сидели мужчина и женщина. Его ждали. Когда они бросились со ступенек ему навстречу, он с удивлением узнал Егора и Шелоро. Раньше они никогда его здесь не навещали.
- Здравствуй, здравствуй, Будулай, - радостно говорила Шелоро, - а мы вот с Егором надумали проведать, как ты тут живешь в глуши.
- Да, - подтвердил и Егор, по привычке шмыгнув кнутовищем за голенищем своего сапога.
Будулай поклонился, коснувшись ладонью груди:
- Спасибо.
Шелоро засмеялась:
- Это мы тебе давно собирались спасибо сказать. Вот. - И она обеими руками протянула Будулаю что-то завернутое в газету.
Взяв от нее этот сверток, он так и остался держать его на протянутых руках, не зная, что с ним делать. Шелоро еще веселее засмеялась, трепыхнув серьгами.
- Да ты разверни… - И, не дожидаясь, сама поспешила развернуть на две стороны газету у него на протянутых руках. Красная цыганская рубашка лежала на них. У него даже затрепетали веки: такой она была яркой.
- За что, Шелоро?
- Я ее еще с осени пошила, да все подходящих пуговиц не могла достать. За то, что ты не позволил тогда у нас детишек забрать.
- Их бы все равно у вас не взяли, Шелоро.
Но она серьезно покачала головой:
- Забрали бы. Раз за это Настя взялась, она бы добилась. - И Шелоро тщеславно спросила: - Правда, хорошая получилась рубашка?
Рубашка и в самом деле была хорошая, с густым рядом серебряных пуговиц на планке высокого воротника, хоть и чересчур яркая, уже не по возрасту ему. О такой он мечтал когда-то очень давно, когда еще только ухаживал за Галей, но тогда это так и осталось мечтой. Он еще раз поклонился Шелоро:
- Спасибо тебе.
- Носи до самой свадьбы, - по обычаю сказала Шелоро.
И Егор поддакнул:
- Носи, Будулай.
Но ему почему-то казалось, что они еще чего-то не договаривают. И Егор все время, как в чем-то провинившийся, отводит глаза в сторону. Туда, где грелся в загоне под лучами закатного солнца только что выкупанный Будулаем табун.
Все равно он был рад им. Не так-то уж часто навещали его здесь гости. И по-цыгански он скоро уже совсем разучится говорить.
- А я-то думал, что вы тогда сразу же и уехали. Это хорошо, что вы остались.
Под его взглядом Егор опять шмыгнул кнутовищем в сапоге.
- Да…
Но Шелоро сразу же пожелала внести ясность.
- Ты его не слушай, Будулай, - чистосердечно сказала она, - мы бы и уехали, кровя давно тянут, да разве на этих наших клячах куда-нибудь далеко уедешь?!
Лошади и правда у них ненадежные: мерин с бельмом на глазу и старушечьего возраста кобыла, у которой, как ни пестовал ее хозяин, ребра выступали из-под изношенной шкуры, как обручи бочки.
И вдруг Шелоро, зачем-то оглянувшись по сторонам и придвигаясь к Будулаю, горячо и заискивающе заговорила, переходя на полушепот, хотя ее и так никто не мог услышать здесь, в степи:
- А тебе ничего не будет стоить, Будулай, пустить их в свой табун, а нам их молодыми заменить. Никто и не узнает.
Так вот, значит, чем объяснялся их неожиданный приезд! Предчувствие не обмануло Будулая. И сшитая для него Шелоро рубашка тоже должна была сослужить свою службу. Будулай сочувственно развел руками:
- Этого я никак не могу сделать.
Они по-своему истолковали его сочувственный жест и наперебой заговорили, убеждая его:
- Никто и не кинется их искать в табуне.
- Ты нам, как цыган цыганам, уважь.
- А потом их можно будет какому-нибудь колхозу продать.
- Или же в "Заготскот" сдать.
Между тем мерин и кобыла, о которых шла речь, понуро дремали у крыльца, не подозревая о том, какая могла быть уготована им участь.
Будулай виновато протянул рубашку:
- Возьми, Шелоро.
Она так и отпрянула от него.
- Ты что же думаешь, это мы хотели купить тебя?!
- Не сердись, но лошадей я не могу вам поменять.
- Лучше скажи, что не хочешь.
- Ты же сама знаешь, что нельзя, Шелоро.
- Нет, это ты выслуживаешься. А нам по твоей милости с детишками хоть пеши по степи иди.
- Вам, Шелоро, тоже незачем уезжать.
Она захохотала:
- Ты что же думаешь, это мы приехали к тебе советоваться, уезжать нам или нет?! Ты совсем загордился перед своими цыганами, Будулай.
Он стоял с подаренной ею рубашкой в руках и не знал, что ему на это отвечать.
- Нет, это ты сам сиди в глуши, стереги чужих коней. Через эту твою гордость и Настя от тебя…
Но тут даже Егор прикрикнул на Шелоро:
- Молчи!
Но ее уже нельзя было остановить.
- И правильно сделала, что она от тебя, такого, к Мишке Солдатову ушла. Ты тут сиди и дожидайся, а они уже на той недели и свадьбу будут играть. - И гнев ее переметнулся на голову Егора: - А тебе, старому дураку, не я говорила, что его без пользы об этом просить? Дурак ты и есть.
Но тут вдруг ее маленький и тщедушный Егор выдернул из-за голенища свой кнут и занес над ее головой, Ругаясь, Шелоро прыгнула в бричку. Придремавшие под закатным солнцем лошади испуганно вздернули головы.
На минуту Егор вернулся к Будулаю с виноватым лицом:
- Ты из-за этого не обижайся на нее.
Бричка тронулась, и Шелоро, оглядываясь, еще долго что-то кричала и размахивала руками.
Он и не обижался. Он знал, что такое для цыган кони.
По табунной степи еще долго потом катилось эхо этой русско-цыганской свадьбы.
По личному распоряжению генерала сыграть ее решили за счет конезавода. И ключи от одного из новых кирпичных домов, построенных на краю поселка, должны были вручить молодым прямо на свадьбе. За вином же Михаил Солдатов, жених, сам съездил на своем самосвале с письмом от генерала к его бывшему адъютанту, а ныне председателю колхоза, на правый берег Дона.
Секретарша совсем уже отказалась пропустить Михаила в кабинет к председателю, пока там заседало правление колхоза, но, после того как Михаил все же настоял, чтобы она передала письмо, председатель сам его вызвал.
Прервав заседание правления колхоза, он с плохо скрываемым удовольствием прочел письмо членам правления вслух и присовокупил:
- Вот ведь как бывает. На фронте я ему, случалось, и постель стелил и даже сапоги иногда чистил, а теперь мы с ним на равных. Еще неизвестно, что легче - дивизией командовать или колхозом руководить. - И, обводя членов правления взглядом, он остановился на одном из них, женщине: - Например, лично тебя, Пухлякова, мы тут уже битых три часа всей коллегией уговариваем, а ты заняла круговую оборону, так и ни с места.
- Меня, Тимофей Ильич, не нужно уговаривать.
- Но и с решением этого проклятого куриного вопроса мы тоже больше не можем тянуть. Золотые получаются яички, скоро эти леггорны нам весь колхоз съедят. - И, переводя сердитый взгляд на терпеливо дожидавшегося его ответа Михаила Солдатова, он неожиданно заключил: - За гвардейский привет передай генералу тоже мою гвардейскую благодарность, но скажи, что за вином ему раньше надо было присылать. За зиму и за весну мы его все какое проторговали, а какое с гостями попили по случаю нашего близкого месторасположения к райцентру и регулярного приезда иностранных делегаций в наш колхоз. Если бы я знал, я бы у нас потихоньку всю виноградную лозу под топор пустил, потому что эта драгоценная культура скоро нас тоже по миру пустит. Так Михаилу Федоровичу и передай. Конечно, жаль мне тебя, парень, обратно порожняком отправлять, но что же делать… - Вставая из-за стола, он развел руками - Езжай.
Но Михаил Солдатов наотрез объявил:
- Покуда вы не наложите резолюцию о продаже вина, никуда я из этой комнаты не уйду!
Председатель возмутился:
- То есть как это не уйдешь?! Вот ты какой! Ты что же, хочешь нам из-за двух бочек вина заседание правления сорвать?
Михаил Солдатов взмолился:
- От этих двух бочек, может, у человека вся будущая жизнь зависит.
Председатель иронически осведомился:
- У какого такого человека? Ты нам тут, парень, демагогию не разводи. Езжай себе подобру-поздорову.
Не мог же Михаил принародно признаться, что не чья-нибудь, а его собственная будущая жизнь зависит, может быть, от этих двух бочек вина.
- Если я порожняком вернусь, меня наш генерал, как за невыполнение приказа, может совсем от машины отстранить.
Председатель колхоза неожиданно улыбнулся. Этот довод показался ему убедительным. Крутость характера бывшего командира казачьей дивизии была ему известна.
- И отстранит. За невыполнение приказа он и раньше не умел по головке гладить. А ты как же хотел, чтобы он тебя за холостой пробег машины именными часами наградил? До вашего конезавода сколько отсюда километров?
- Пятьсот.
- И обратно пятьсот. Не говоря уже о затрате времени в горячую пору года, это сколько ты дефицитного горючего сжег!.. Ты, Пухлякова, что?
- Ничего, Тимофей Ильич.
- Жаль мне тебя, парень, и, если бы я твоего начальника лично не знал, так бы и уехал ты от меня не солоно хлебавши. Но двух бочек вина я тебе все равно не дам. У нас у самих осталось всего десять бочек, но это железный энзе. На случай какой-нибудь дегустации или же межрайонного семинара. Хватит вам для вашей свадьбы и одной бочки. - И, склонясь над столом, он прямо на письме генерала, с угла на угол размашисто наложил резолюцию красным карандашом. Но прежде чем вернуть Михаилу Солдатову письмо, он еще раз перечитал его, частью про себя, а частью вслух, покачивая головой и недоверчиво усмехаясь: - Это какую же вы там передовую цыганочку замуж выдаете? Значит, у вас там еще и передовые цыгане есть?
- Есть, - не отрывая глаз от письма с резолюцией, ответил Михаил.
- Не все разбежались?.. Нет, ты, Пухлякова, еще не спеши уходить. Сейчас я этого орла отпущу, и мы с тобой закончим… Бери, - сказал он, вручая наконец Михаилу желанное письмо. - Сперва зайдешь в бухгалтерию, это прямо тут, - он постучал костяшками пальцев по стене, - оплатишь и оттуда уже на винцех. - Но и после этого, уже отдав письмо, он все-таки придержал его за уголок. - А бракованная пара-другая лошадей у вас для нас найдется, если мы нагрянем к вам на конезавод?
В руке у Михаила Солдатова пока был только один уголок письма с резолюцией, а другой все еще оставался у председателя.
- Найдется, - твердо заверил Михаил.
- Ну, езжай. Да смотри не вздумай по дороге с вина пробу снимать, а то вместо свадьбы прямо в милицию попадешь. - И все-таки он не удержался, чтобы еще раз не окликнуть Михаила, когда тот уже взялся за ручку двери: - А генерал, значит, у вас строгий?
- Строгий, - полуоборачиваясь, подтвердил Михаил.
- И вы его очень боитесь?
Теперь драгоценная бумажка была крепко зажата в руке у Михаила, и он согласен был отвечать все, что угодно, лишь бы сделать приятное этому человеку.
- Очень.
И Михаил закрыл за собой дверь.
Глядя ему вслед, председатель от души смеялся. Вдруг улыбка погасла у него на лице.
- А в нашем колхозе каждый, кто захочет, может без стука вломиться в кабинет к председателю в любое время дня и ночи. И все могут трясти его прямо за грудки, кому не лень. Каждый сам себе генерал. Де-мо-кра-тия. Я тебе, Пухлякова, по-русски говорю, что, кроме тебя, нам больше некого на птичник поставить. Или же мне самому надо замыкать правление и переходить туда высиживать цыплят.
- Хорошо, Тимофей Ильич, я согласна.
Председателю показалось, что он ослышался, и он с недоумением уставился на нее из-за стола.
- Что-то я тебя, Клавдия Петровна, сегодня никак не могу понять. А только что ты здесь наотрез отказывалась. У тебя как будто сегодня и голоса совсем нет. Скажи, пожалуйста, громче. Ты что же, передумала за это время?
- Передумала, Тимофей Ильич.
- Вот и пойми после этого вашу женскую породу. Но вообще-то я очень рад. - И председатель даже из-за стола вышел. - Вот и давно бы так. Если бы ты, Клавдия Петровна, и всегда была такая. Теперь я насчет яйценоскости и воровства кормового зерна могу быть вполне спокоен. - Рассуждая вслух, он расхаживал посреди своего кабинета между рядами стоявших у стен стульев, на которых сидели члены правления колхоза И если, Клавдия Петровна, тебе что-нибудь нужно будет для птичника, ты заходи ко мне прямо без стука, в любое время дня и ночи. Не стесняйся. Нюру я тебе разрешаю в помощницы взять, я знаю, ты там семейственность не разведешь. А на заочную сессию в институт мы ее будем с сохранением содержания отпускать. - Он вдруг остановился: - Что же ты, Клавдия Петровна, плачешь? Вот и пойми после этого тебя. Никто же тебя без твоего добровольного согласия не может заставить на эту должность пойти, ты не плачь…
- Я, Тимофей Ильич, согласна.
- Да будь он неладен, этот проклятый птичник, чтобы из-за него такими слезами рыдать! Чем из-за него колхозу убытки терпеть, лучше я его самолично запалю. И рядом с виноградниками нам его никак нельзя держать. Они же на кустах не только ягоду, но и молодые листочки клюют. Если ты, Клава, не согласна…
- Я, Тимофей Ильич, теперь на все согласна.
А залитое слезами лицо ее говорило совсем другое. Председатель колхоза Тимофей Ильич совсем растерялся. Его и вообще выводили из равновесия женские слезы. И почему эти женщины плачут так, что рвут душу…
Возвращаясь на конезавод и спрямляя путь по степи, Михаил поехал через отделение, где пас свой табун Будулай. Свернув на луговое бездорожье к табуну, поравнялся с Будулаем и, затормозив, высунул из оконца кабины свой пшеничный чуб.;
- Здравствуй.
- Здравствуй.
Будулай хотел спешиться, но Михаил опередил его словами:
- Я сразу же и еду. - И, вскользь окидывая взглядом ссутулившегося в седле Будулая, холодно пояснил: - У меня две просьбы. На свадьбе без посаженого отца никак нельзя, а у Насти, кроме тебя, других родичей нет. - Будулай хотел ответить ему, но Михаил нетерпеливо колыхнул чубом: - Это не я прошу. Я только передаю… А теперь и я. Но только не прошу. На свадьбе ты, как ее родственник, можешь побыть. Но после свадьбы тебе сразу же придется уехать отсюда.
Сверху вниз, с седла, Будулай тихо уронил:
- Куда?
- Этого я не знаю.
Еще тише Будулай спросил:
- А если я не уеду?
- Мне Настя все рассказала.
- Ничего она тебе не могла рассказать, потому что ничего и…
Михаил резко мотнул чубом:
- А мне и до лампочки знать, что там между вами могло быть. Это не мое дело. Но если ты не уедешь… - И Будулай увидел, как пальцы на руке у Михаила, продетые сквозь оконце кабины, побелели, вдавливаясь с наружной стороны в листовую обшивку дверцы.
Под Будулаем конь переступил ногами.
- Тогда что?
Михаил Солдатов здоровый был, сильный парень. Когда ему приходилось грузить в свой самосвал большие, называемые чувалами мешки с зерном, он забрасывал их в кузов так, будто это были пуховые подушки. И рука у него, впечатанная теперь в листовую обшивку дверцы, была почти квадратная, большая. Но он взглянул на руку Будулая, в которой тот держал небольшую конскую плеть, и невольно вспомнил, как Настя рассказывала ему, что до приезда на конезавод этот человек работал где-то в колхозе кузнецом. Однако и не это, а, пожалуй, другое удержало Михаила от тех слов, которые уже готовы были сорваться у него. То, как этот человек посмотрел на него с седла сурово и, как показалось Михаилу, печально.
И, задрожав чубом, Михаил неожиданно для себя закончил:
- Тогда ни тебе, ни нам с Настей не будет здесь жизни.
И он включил скорость.
Ни клуб, ни какое-либо другое помещение в поселке при конезаводе не смогли бы вместить всех желающих погулять на этой первой русско-цыганской свадьбе, и наконец кто-то догадался поставить свадебные столы прямо под белолиственными тополями, когда-то посаженными здесь посреди табунной степи еще при старом коннозаводчике Королькове. С тех пор они вымахали такие, что теперь над столами, составленными квадратом в квадрате же тополей, почти сомкнулись их ветви. И только в самом центре, вверху, оставался не закрытый листвой колодец, в который заглядывал с высоты колосистый месяц.
Обычно посаженые отцы на свадьбах в белых рубашках и при галстуках сидят, но это же была русско-цыганская свадьба, и Будулай в красной рубашке, подаренной ему Шелоро, занимал за столом, поблизости от молодых, положенное ему место.
Посаженому отцу на свадьбе полагалось знать многое: и не только на каком ему месте сидеть, но и когда надо встать, и как выйти из-за стола, чтобы встретить женихову родню, как, при этом поклониться и что сказать, и Будулаю ни за что бы не справиться было со всеми этими обязанностями, если бы не его соседка по столу и посаженая мать, которой Настя взяла себе свою квартирную хозяйку Макарьевну.
Вот когда развернулась старуха. Уж она-то знала все, что надо было, до мельчайших подробностей, и теперь явилась взорам во всем блеске своей многоопытности и сознания важности возложенной на нее задачи. Будулаю оставалось только не спускать с нее глаз и придерживаться ее указаний.
Еще не окончательно перевелись такие никем не заменимые старухи. Они и при совершении великого таинства появления новой жизни тут как тут. И на страже соблюдения всех тех обычаев и обряда, без которых и свадьба не может быть свадьбой. И быть может, особенно незаменимы у изголовья разлуки всех разлук. Все родные будут в беспамятстве лежать, а они и воды согреют, чтобы смыть с мертвого последний прах земли, и оденут его в то, во что только и можно одевать, снаряжая человека в последний путь. И будет счастлив тот, при ком в минуту этой разлуки всех разлук окажется такая старуха…
Но теперь была свадьба, и вожжи от нее находились в руках у Макарьевны, соседки Будулая по столу.