- Я маленький человек, - тихо начал Кендыри. - Я живу здесь, да простит меня покровитель, но раньше я жил за Большой Рекой… И теперь хожу туда по милости Мирзо-Хура. Доверяет он мне свои торговые дела. Маленькие люди любят слушать разговоры о больших людях. Азиз-хон - большой человек во владениях своих, и большие о нем идут разговоры. Слушал я, почему не послушать? Так говорят: купил он себе молодую жену и жил с ней. Жена Азиз-хона была как лепесток цветка. Но женщины подобны воде; пока стенка кругом, вода неподвижна, чиста, и в ней отражается небо. Если стенка сломается, вода убегает из водоема, бежит бурная, мутная, бьется по камням, не находит себе покоя и сама не знает своего пути: куда наклон есть, туда и бежит, все ниже… Не закрыл ворот дома своего Азиз-хон. Убежала его жена. Вот она: вы все ее видите! Разные здесь говорились слова. Говорили, что солнце погаснет, если в Сиатанге останется женщина, принесшая грех. Но не эта женщина решает судьбу миров. Что она? Жена, неверная мужу! А разве мало в мире неверных жен? Разве перестает от этого расти хоть одна травинка?… Нет! Судья Науруз-бек был не прав. Он принял пылинку за гору. И Бобо-Калон был не прав. Гюльриз хочет взять Ниссо в дочери? Старой женщине нужна в хозяйстве помощница… Жалко нам этого? Нет. Может женщина жить одна? Я слышал о законах советской власти: по этим законам женщина может жить одна; пусть живет здесь и пусть работает. Ей тоже можно участок дать: захочет сеять пшеницу, пусть сеет… Мирзо-Хур говорит: Азиз-хону надо сорок монет отдать? Ха! Нужна ему жена, которая покрыла себя позором! Не нужна, плевать ему на такую жену. Он уже купил себе новую - моложе и красивее Ниссо, и заплатил за нее сто монет. Азиз-хон - богатый человек и могущественный, каждый день он может покупать себе новых жен! Что ему эти сорок монет! Он может их бросить под копыта ослу, он может их бродячим музыкантам отдать… Он не вспомнит о них… А если нужно их отдавать, разве Ниссо сама не может вернуть? Пусть на ней лежит долг. Что ж? Кто живет без долгов? Разве все вы не должны Мирзо-Хуру? Разве вы воры, что до сих пор не отдали долгов купцу? Купец доверяет всем. Дело купца - кредит. Мирзо-Хур уже сказал свое слово, он уже поверил Ниссо, что она может вернуть долги. Вот она сидит в новом платье! Его дал Ниссо в долг сам Мирзо-Хур. Он дал ей шерсть, чтобы она вязала чулки, она уже вяжет их, работает, чтоб отдать долг Мирзо-Хуру. Пусть работает дальше. Пусть два года работает - она отдаст все долги и те сорок монет, что Азиз-хон заплатил за нее. Мы знаем: Шо-Пир хочет помочь ей, Бахтиор тоже хочет помочь, иначе разве решила бы Гюльриз взять себе Ниссо в дочери? Вот я о себе скажу: я нищим пришел, теперь все есть у меня. Спасибо купцу, помог мне. Знал он: тот, кто пришел сюда, не уйдет назад. Я не ушел и все долги ему отдал. Кто из нас не отдаст свои долги купцу? Разве мы не честные люди? Я вам скажу: он немножко обижен, торговля его не идет, он даже хочет отсюда уйти, признаюсь вам, он говорил мне. Зачем обижать его? А если он, правда, захочет уйти? Все долги ему тогда сразу отдавать! Разве можем мы это? Я спрашиваю: кто мог бы сразу отдать все долги?
Кендыри замолк. Ущельцы молчали. Озадаченный неожиданной речью Кендыри, не понимая, что заставило его встать на защиту Ниссо, Шо-Пир тоже молчал. Шо-Пир видел, что речь Кендыри не вызывает ни у кого возражений, Бобо-Калон молчит, Науруз-бек молчит, и все старики молчат. Шо-Пир чувствовал, что за словами Кендыри скрывается нечто, совершенно ему не понятное, но вместе с тем было ясно: Кендыри требует оставить Ниссо в селении. Его доводы вовсе не так убедительны для тех, кто с таким ожесточением требовал изгнания Ниссо, однако никто ему не возражает, все как будто согласны с ним… И ведь почти все, что сказал Кендыри, мог бы сказать и сам Шо-Пир… Во всяком случае, Кендыри говорил не как враг. Черт его разберет, что тут происходит!
А Кендыри уже оборачивается к Шо-Пиру, открывая свои желтые зубы:
- Ты хотел, Шо-Пир, чтобы все поднимали руки? Считай! Вот моя первая за то, чтобы Ниссо осталась. Пусть живет среди нас, свободной будет пусть! Кто еще поднимет руки за мной?
Кендыри глядит на толпу. И - странное дело - первым поднимает руку Науруз-бек. Старики в недоумении глядят на него, он кивает им головой, и, слепо повинуясь ему, они медленно тянут вверх руки. Поднимаются руки Гюльриз, Саух-Богор и всех пришедших с Верхнего Пастбища женщин… Поднимают руки бедняки, получившие сегодня участки. Шо-Пир, не веря глазам, видит, что голосующих за Ниссо уже явное большинство. Бобо-Калон встает и, глядя под ноги, медленно уходит с собрания. Мирзо-Хур царапает свою бороду, но молчит…
Ниссо стоит выпрямившись, на лице ее красные пятна.
- Что скажешь, Шо-Пир? - то ли с торжеством, то ли с насмешкой улыбается Кендыри. - Народ решил: она остается здесь!
Шо-Пир не отвечает ни словом: да, народ так решил, и это хорошо, но Шо-Пир недоволен собой, - случилось что-то, чего он не может понять. Одно ясно ему: над приверженцами Установленного Кендыри имеет необъяснимую власть. Нищему брадобрею, пришельцу из иного мира они повинуются слепо. Кто такой Кендыри? В чем тайная сила его? Каковы истинные его намерения?
Шо-Пир поднимается и устало заявляет, что собрание окончено. Ущельцы расходятся медленно, перешептываются. Науруз-бек успокаивает негодующего купца.
Глава седьмая
С тех пор как три зерна взросли,
Ячмень, пшеница, рожь,
Других найти мы б не могли
В опаре всех хлебов.
Три страсти в жителях Земли
И больше не найдешь
Страх, вера и любовь легли
В основу всех основ.
Но мы без страха век иной
Основой укрепим двойной!
Встающее солнце
1
Конечно, Бахтиор все это сделал бы гораздо быстрее, но его уже не было в Сиатанге, а у Ниссо еще не хватало сноровки: ведь ей до сих пор никогда не приходилось выкладывать каменные стены! К тому же приготовленные камни были разной величины, и, прежде чем выбрать подходящий, приходилось перебрасывать всю кучу, наваленную в углу. Выбрав камень, Ниссо вертела его, прилаживая то так, то иначе, - ей казалось, что камень не лег достаточно прочно и что под тяжестью других он обязательно упадет.
Пока день за днем она таскала в корзине камни от подошвы осыпи и месила глину, - ей представлялось, что выложить стену - самое пустое и легкое дело. Конечно, эта - третья - стена пристройки будет ничуть не хуже двух первых, поставленных Бахтиором. Сегодня Ниссо трудилась с рассвета, но к полудню ей удалось поднять стену не выше, чем до своей груди, и работа становилась тяжелей с каждым часом, потому что камни приходилось поднимать все выше…
Ниссо работала без передышки: ей хотелось как можно скорее увидеть комнату готовой, покрытой плоскою крышей, вровень с крышей всего дома. Надо будет посередине обязательно сделать очаг, хотя Шо-Пир и говорит, что никакого очага не нужно, зачем, мол, в одном доме два очага? Будь дом Бахтиора таким же, как все дома в Сиатанге, - одно помещение для всех, можно бы и не спорить. Но ведь сам Шо-Пир хочет, чтоб здесь каждый жил в своей комнате, и если у Ниссо теперь тоже будет отдельное жилье, то как же не сделать в нем очага!
Ниссо вся измазалась, глина кусочками засохла даже в ее волосах. Если б Ниссо работала и дальше одна, ей к вечеру не удалось бы выложить стену выше чем до уровня своих плеч. Но вот сейчас, после того, как Шо-Пир вошел сюда и укладывает камни сам, а Ниссо только подносит ему те, на которые он указывает, работа идет с изумительной быстротой. Как ловко он все делает! Тот камень, который Ниссо несет, сгибаясь, охватив двумя руками и прижав к животу, Шо-Пир принимает на ладонь, - подбросит его на ладони, чтоб он повернулся как нужно, и сразу кладет на раствор глины с соломенною трухой. И камень ложится так, будто местечко поудобнее выбирал себе сам.
- Вот этот теперь, Шо-Пир? - спрашивает Ниссо, дотрагиваясь до надтреснутого валуна.
Шо-Пир оборачивается.
- Не этот. Вон тот, подлиннее.
- Этот?
И, приняв от Ниссо камень, Шо-Пир продолжает разговор:
- Значит, там, говоришь, трава хуже была?
- Наверное, хуже. Голубые Рога никогда так за лето не отъедалась.
- Может быть, она больна была?
- Нет, не взял бы ее тогда яхбарец у тетки… Там у нас все коровы были очень худые… А эта… Когда я первый раз ее чистила, я удивлялась: ни одного ребра не нащупать… И такая большая!
- Положим, больших коров ты и не видела! Вон тот теперь дай… Этот самый… У нас в России такие коровы есть, - эта теленком показалась бы! Как в раю, Ниссо, ничего у вас тут хорошего нет… Бревен для крыши и то не найдешь подходящих.
- А те, Шо-Пир, что вчера принес?
- Это тополевые жердочки-то? Да у нас из таких и дрова нарубить постыдятся. У нас вот бывают деревья! - Шо-Пир широко развел руки. Затем, кинув глиняный раствор. Размазал его по кладке.
- Все хорошее у вас, - задумчиво вымолвила Ниссо, подавая новый камень. - Почему же ты живешь здесь?
- А вот хочу, чтоб у вас все тоже было хорошим! Тебя вот, красавицу хочу сделать хорошей.
- Меня? - серьезно переспросила Ниссо и умолкла.
Несколько минут они работали в полном молчании.
- Шо-Пир! А как же у вас бывает, если у вас не покупают жен?
- Как бывает? А просто: если кто любит, то и говорит ей: "люблю". И если она тоже скажет "люблю", то и женятся.
- И все?
- А что же еще? - улыбнулся Шо-Пир. - Свадьбу играют. В книгу запишут, что муж и жена. И все.
- Сами пишут?… Вот возьми, этот годится?
- Годится, давай! Сами и пишут: имя свое… И ты будешь замуж выходить - напишешь.
Ниссо опять замолчала. Слышалось только постукивание камней.
- Никогда замуж не выйду! - решительно сказала Ниссо.
- Почему же так, а?
- Потому, что никто меня не полюбит… Плохая я?
- Чем же плохая ты?
- Конечно, плохая!… Из-за меня солнце на землю может упасть… Все люди умрут, я умру, ты умрешь… Я не хочу, чтоб погасло солнце!
- Эх, ты! Только и дела солнцу, что на землю падать из-за девчонок. Глупые люди болтают, а ты слушаешь!
- Разве Науруз-бек глупый? И Бобо-Калон глупый? Все говорят: он мудрейший! Я неверная жена, я зараза для всех, очень я, наверное, плохая… Разве ты не слышал, что про меня говорили? Помнишь, что про меня закричала Рыбья Кость? Зачем ты мне дом строишь, Шо-Пир? Почему не гонишь меня? Я, наверное, зло тебе принесу… Знаешь, Шо-Пир, я все думаю… Вот возьми еще этот камень…
- Эх, Ниссо, ты, Ниссо! Ну, о чем же ты думаешь?
Ниссо нахмурилась: может быть, в самом деле не говорить Шо-Пиру, о чем она думает? Может быть, он рассердится, если она скажет ему, что ей хочется умереть? Зачем жить ей, когда она такая плохая? Зачем приносить людям несчастье? А главное, зачем приносить несчастье Шо-Пиру? Нет, лучше не надо ему говорить.
- Опять замолчала! Ну, о чем же ты думаешь? Что в самом деле очень плохая? Да?
- Конечно, Шо-Пир! Так думаю…
- А скажи, кому и что плохого ты сделала? Убила кого-нибудь? Или украла? Или с утра до вечера лжешь?
- Не знаю, Шо-Пир… Нет! А слушай, правду тебе скажу… Хочу я убить… Вот так - нож взять и убить, сразу ножом убить!
- Ого! Кого это? Ну-ка дай камень, вон тот… Не меня ли уж?
- Тебя? Что ты, Шо-Пир, нет! - Ниссо кинула такой изумленный взгляд, что Шо-Пир в этом забавлявшем его разговоре почуял нечто серьезное. - Как мог ты подумать? Тебя я… - Ниссо чуть не сказала то самое слово, которое поклялась себе не произносить никогда. - Тебя я… не хочу убивать…
- А кого же?
Ниссо бросила обратно в груду поднятый ею камень, подступила к Шо-Пиру, с удивлением наблюдавшему за ее вдруг исказившимся лицом, и сказала тихо, внятно, решительно:
- Азиз-хона я хочу убить… И всех, кто против меня…
- Ну-ну! - только и нашелся, что ответить, Шо-Пир. - Давай-ка лучше, Ниссо, дальше работать.
Ниссо снова стала подавать камни. Стена уже была высотою по плечи Шо-Пиру, и он работал теперь, занося руки над головой. Это было неудобно, он подложил к основанию стены несколько крупных камней, встал на них.
- Нет, Ниссо! - наконец сказал он. - Ты совсем не плохая. Самое главное - ты, я вижу, хочешь работать; это очень хорошо, что ты никогда не сидишь без дела. Гюльриз очень довольна тобой. Ты ей помогаешь во всем.
- Конечно, помогаю. Она одна… Ты по селению ходишь, Бахтиор ушел… Скажи, Шо-Пир, почему так долго нет Бахтиора?
- А ты что, соскучилась?
- Я не соскучилась. Гюльриз говорит: почему его нет так долго?
- Значит, караван еще не пришел в Волость. Бахтиор ждет его там, наверное…
- Шо-Пир!
- Ну?
- Я не понимаю, скажи…
- Чего ты не понимаешь?
- Не понимаю, почему здесь все люди говорят, что голодные… Вчера тебя не было - Зуайда приходила сюда, с Гюльриз разговаривала, со мной тоже вела разговор: плачет и говорит - голодная. Почему голодная? Яблоки есть, ягоды есть, молоко есть… Разве это плохо? Когда я в Дуобе жила, мы вареную траву ели, только вареную траву, и говорили: ничего, еще трава есть! Жадные в Сиатанге люди! По-моему, тут хорошо!
- Да, конечно… Здесь хорошо… - медленно проговорил Шо-Пир, и ему вдруг вспомнилось сочное жареное мясо с картошкой и луком - с поджаренным, хрустящим на зубах, луком, без которого не обходились и дня в красноармейском отряде. Отряд водил за собой отару скота. Каждый вечер, едва раскинут палатки… Э!… Шо-Пиру так захотелось есть, что он провел языком по губам… Здесь вот, когда Шо-Пир глядит на барана, он забывает, что этого барана можно зажарить и съесть. Раз в год, не чаще, ущельцы решаются зарезать барана, - ох, эта каждодневная гороховая похлебка! Да яблоки, да тутовые сушеные ягоды и кислое молоко… Раз бы пообедать досыта, котелок бы борща со сметаной, черного хлеба с маслом!
- Конечно, Ниссо, - повторил он, - здесь хорошо. Погоди, вот привезет Бахтиор муку, станет еще лучше… А помнишь, я тебя спрашивал… Скажи, Ниссо, почему ты не хочешь вернуться в Дуоб?
- Зачем? Там все люди чужие.
- Но ведь ты там родилась?
- Злые все со мною были там. Азиз-хону тетка меня продала.
- А в Яхбаре тоже все чужие?
- Тоже. Чужой народ.
- А здесь?
- Здесь? Сначала думала: тоже чужие…
- А теперь?
- Бахтиор, Гюльриз, ты… Еще Зуайда, Саух-Богор… Нет, не чужой народ.
- Как же ты говоришь - не чужой? А я вот русский?
- Ты, Шо-Пир? Ты, наверное, смеешься? Ты и есть самый мой народ!
- А кто же не твой народ?
- Азиз-хон - не мой, Науруз-бек - не мой, Бобо-Калон - не мой, Рыбья Кость - не мой. Все, кто зла мне хотят, - не мой!
Шо-Пир улыбнулся и даже перестал укладывать камни.
- Ну, я согласен. Только вот Рыбья Кость - не чужая.
- Она не чужая? Что она про меня говорила!
- Ну, глупости говорила, ты еще с ней помиришься.
- С ней? Никогда! - со злобой выкрикнула Ниссо. - Вот чужая, вот ящерицын язык! Крысу ей в рот!
Шо-Пир опять рассмеялся. Ниссо обиделась.
- Ты не знаешь, Шо-Пир. Она не любит тебя и Бахтиора не любит… Она Бахтиору даже осла не дала, когда он уходил.
- Как не дала? А где же ее осел?
- Видишь, Шо-Пир! Ты ничего не знаешь, Бахтиор по всему селению ходил, ослов собирал, так?
- Так.
- К ней пришел тоже. Я же знаю! Ты на канале был, а я с Бахтиором вместе ходила - помнишь, ты сам сказал: помоги ему согнать всех ослов… Рыбья Кость не дала. Карашир больной был, опиум курил, мы пришли. Рыбья Кость нас прогнала, сказала: не дам своего осла. Бахтиор ругался. Мы ушли. Не дала!
- Почему же он мне ничего не сказал?
- Не знаю. Ты сказал - двадцать пять ослов, мы двадцать четыре собрали. Когда Рыбья Кость нас прогнала, мы в другой дом пошли - к Зуайде мы пошли. Брат ее, Худодод, дал последнего… Ничего, он хороший человек тоже… А Рыбья Кость - как змея, ненавижу ее!
- Ну, насчет нее мы с тобой еще разберемся. Давай-ка дальше работать. Только вот что: полезай наверх, мне уже не достать, теперь я тебе камни подавать буду, а ты укладывай. Если я полезу, пожалуй, стена обвалится.
- Не влезть тут, Шо-Пир, камни могут упасть.
- Давай подсажу!… Э-эх!
Подхватив Ниссо, Шо-Пир вдруг впервые почувствовал силу и гибкость девушки, безотчетно прижал ее к себе. Но сразу же высоко поднял ее на вытянутых руках… Она уцепилась за камни и села верхом на стенку. Уловив в растерянных глазах Ниссо необычный блеск, Шо-Пир сказал себе: "Глупости! Она же еще девчонка!" - и, резко наклонившись над грудой камней, выбрав самый увесистый, подал его Ниссо:
- Держи крепко, не урони… Тяжелый!
Ниссо ухватила камень, втиснула его в раствор глины.
Продолжая работать, они молчали. Стена была уже выше роста Шо-Пира.
2
Отдав купцу своего осла, Карашир так накурился опиума, что трое суток подряд находился в мире видений. Давнишняя мечта о счастливой жизни томила его. Ему казалось, что он идет посреди реки, по плечи погрузившись в золотую воду. Вода приподнимает его и несет вниз с невероятною быстротой. Он взмахивает руками, и золото волнами разбегается из-под его рук. Он делает шаг - и целые страны проносятся мимо. То перед ним страна из прозрачных фиолетовых гор. Карашир видит женщин, живущих внутри этих гор, они движутся в фиолетовой толще, как рыбы в глубинах озера, - они спешат к берегу, чтоб увидеть его, могучего и знатного Карашира; он устремляется к ним, но чем ближе подходит к берегу, тем плотнее становится вода, - и Карашир не может передвигать ноги; ему кажется, что он увязает в этой золотой и страшной трясине; он кидается обратно к середине реки, а женщины на берегу смеются… Течение вновь подхватывает его, он делает шаг, и - проходит, может быть, вечность - перед ним уже другая страна: горы покрыты коврами, вытканными из разноцветной шерсти, он приближается к ним и видит: песок по берегам реки совсем не песок, а россыпи белого вареного риса, и людей кругом нет, и, кажется, весь этот рис приготовлен для него одного, стоит только нагнуться; но едва он приближался к берегу, ковровые склоны гор покрывались полчищами зеленых крыс, они сбегались к реке и начинали пожирать рис, и Карашир слышал, как чавкают и хрустят зубами эти неисчислимые полчища… Он в страхе снова кидался к середине реки, и течение подхватывало его, и по берегам открывались новые страны… Время исчезло в этом беге по золотой реке, тысячи стран уже промелькнули мимо, надежды сменялись самым страшным отчаянием. Карашир то радовался, то кричал от ужаса… Карашир выбрался из золотой реки только на третьи сутки, когда вода в ней вдруг стала не золотой, а обыкновенной и очень холодной. То Рыбья Кость, которой надоели крики и бормотанья мужа, вылила на него три больших кувшина холодной воды.
Но и очнувшись, Карашир долго еще пролежал на каменных нарах, не в силах приподнять голову, которую раздирала невыносимая боль. Однако он затих, и Рыбья Кость знала, что теперь, пролежав еще полдня, он, наконец, придет в себя.
Когда сознание окончательно вернулось к Караширу, он увидел, что Рыбья Кость сидит на полу и, катая между коленями большой круглый камень, перемалывает в муку сухие ягоды тутовника. А вокруг нее сидят восемь детей, ждут, когда мать сунет им по горсти этой сладкой муки.
- Дай мне тоже, - чуть шевеля губами, цедит Карашир и протягивает с нар волосатую руку.