2
На снежную гладь озера выбежали из перелеска две оленьи упряжки. Их окутывало облако снега, поднятое ездой, но в нем можно было различить темные кустообразные рога и длинные палки - хореи, которыми ямщики беспрестанно погоняли оленей, мчавшихся и без того быстро.
Послышался олений храп и выкрики ямщиков: "Ги! Го! Ге!" Упряжки свернули в поселок и резко остановились перед толпой. Усталые олени тотчас легли и начали лизать снег жаркими языками, от которых валил пар. На передней нарте приехали двое - ямщик в лапландской одежде из оленьего меха и пассажир, закутанный в бурую медвежью доху. На другой нарте приехали трое: ямщик, тоже лапландец, и два солдата с ружьями, оба в одинаковых серых шинелях и белых заячьих шапках.
- Однако, пожаловали незваные гости, - негромко, только для своих соседей проговорил Фома.
Все тревожно переглянулись.
- Эй, народ, как зовут ваш поселок? - спросил из нарты человек в медвежьей дохе.
Ему ответили сразу несколько человек:
- Веселоозерский.
- Веселоозерье.
- Веселые озера.
- Хм, Веселые… Какой-то идиот нашел веселье! А по мне, лучше в гробу, чем в этой чертовой сторонке, - проворчал человек в дохе. - Кто у вас староста? Подойди ко мне!
Двое из толпы подскочили к Фоме, который был глуховат, и крикнули ему в оба уха:
- Тебя спрашивают. Старосту.
- Мы будем староста, мы, - забормотал Фома, суетливо снимая шапку, рукавицы и низко кланяясь приезжему.
- Собери взрослых мужиков в одно место, на сход! - распорядился приезжий. Лопари - народ низенького роста, и на первый взгляд приезжему показалось, что в толпе одни подростки.
- Весь народ тут, - сказал Фома.
- Это совсем хорошо. А ну-ка вытряхните меня! - крикнул приезжий солдатам.
Они помогли ему вылезть из нарты, потом стали снимать доху. Он вытягивал то одну руку, то другую и бурчал:
- И как медведи носят такую тяжесть… Вот дурье.
- Медведи-то носят по одной шкуре, а здесь, пожалуй, две. Нет, мало считаешь, наверняка три, - завели разговор солдаты. - И потом, у медведя шкура своя. А своя ноша не тянет. Для вас же она чужая.
Наконец они вылупили человека из дохи. На нем под дохой была еще шуба на лисьем меху из офицерского сукна, похожего цветом на голубую пихту. На плечах, поверх шубы, - пестрые с золотом погоны, на шапке из серого каракуля - светлая кокарда. Большой начальник. Лопари тотчас же дали ему прозвище Золотые Плечи.
- Говоришь, все здесь? - спросил он Фому. - Тогда становитесь потесней, погрудней!
- Эй, народ, тише! Будет сход! - крикнул Фома.
Пока народ грудился, утеснялся да умолкал, начальник, повернувшись к нему спиной, достал из кармана бутылку и побулькал из нее себе в горло. Потом бутылку сунул обратно в карман и обернулся лицом к народу. Вскоре его лицо разгорелось, глаза заблестели.
- Ну-у! - крикнул он. - Теперь слушайте: забирайте всех оленей и отправляйтесь строить железную дорогу! Слышали, поняли? - и шагнул к нарте, на которой приехал.
- Постой немного, мы говорить будем, - молвил Фома.
- Мне стоять некогда, и говорить здесь не о чем.
- Говорить надо, нельзя не говорить. - Фома низко поклонился.
- Ну, говорите! - Начальник начал прохаживаться по твердому скрипучему снегу, ударяя валенком о валенок и покуривая.
Люди говорили негромко, но возбужденно.
Иногда поднималась вверх мохнатая рукавица и протестующий выкрик:
- Фома, скажи ему!
- Наговорились? - спросил начальник, накурившись досыта.
Люди умолкли, заговорил один Фома:
- Платить будешь?
- Будут.
- Сколько?
- Хорошо.
- Сколько хорошо? Ты скажи, они хотят знать. - Фома кивнул на толпу, которая подозрительно, в упор разглядывала начальника: "Обманывает, ничего не будет платить".
- Платить будут там. Много, хорошо, - сказал начальник.
- Какая работа?
- Перевезти немножко камней и бревен.
- Зачем тебе всех олешков, если работа малая? - выспрашивал Фома.
- Как - зачем? Все скорей сработают и поедут домой.
- Домой когда пустишь? - не унимался Фома.
Начальник замялся. Он знал, что людей задержат до конца постройки, но в управлении строительства ему советовали не говорить этого, а все изобразить мягче: иначе оленеводы перекочуют в глубь страны, а там их не найдешь в десять лет.
- Весной отпустят, - ответил начальник уверенно. - Когда пойдет вода и рыба.
- Ладно. Только всех олешков мы не дадим, важенки останутся дома.
- Какие важенки? - Начальник нахмурился, рассердился.
Оленеводы перемигнулись: начальник ничего не понимает в оленях. Фома ответил:
- Оленьи матки. Они других олешков рожать будут.
- Торговля началась? - Начальник шагнул к Фоме.
Тот отодвинулся в толпу, начальник за ним. На русский взгляд он был человеком высокого роста, лопарям же казался великаном, возвышался над ними, как дерево над кустарником. Фома отодвигался, а начальник надвигался, грозил длинным пальцем, на котором сверкало каленым углем золотое кольцо с дорогим камнем, и кричал:
- Всех чтоб, ни одной важенки не оставлять! Заважничались слишком. Если будешь торговаться, в тюрьму пойдешь. Теперь время военное, и законы военные. Через два часа выехать, и никаких! - повернулся к одному из солдат: - Ты останешься здесь. Вздумают противиться - арестовать! Этого волосатого черта, - кивнул на Фому, - в первую очередь. Я поехал дальше.
Обе упряжки, одна с начальником, другая с солдатом, умчались. Второй солдат остался в Веселых озерах.
- Пока вы собираетесь, где бы мне приткнуться и соснуть, - сказал он Фоме. Затем начал потягиваться, зевать и жаловаться: - Ну, и сторонушка у вас: то солнца нет совсем, то не заходит пол-лета. Я здесь уже больше года стражду, ни разу не выспался как след. Кажись, лег бы и спал всю зиму, по-медвежьи. Так пристрой куда-нибудь!
Фома увел солдата к себе. Мотя устроила ему постель возле камелька. Солдат быстро, крепко заснул.
Веселые озера - небольшой поселок. Все хозяева без особого труда поместились в одной тупе и продолжали сход.
- Начальник врет. Не будут платить, - сказал Оська, молодой охотник.
- И не отпустят весной, - добавил сидящий рядом с ним.
- Замучим всех оленей и быков и маток. Не будет приплоду, - подхватил третий.
- Нам совсем не нужна дорога. Мы ездим на оленях. Олень хорошо бежит и без дороги. Надо уехать в тундру, - посоветовал четвертый.
Железная дорога в первый раз коснулась веселоозерцев, но понаслышке они знали о ней. Жители соседних поселков бывали, работали там, и никто из них, решительно никто не видел от нее пользы для лапландцев. Русским, говорят, нужна: они торгуют, служат в солдатах, воюют и не умеют водиться с оленями. А лапландцам совсем ни к чему: в солдаты, на войну их не берут, они малы для этого ростом, торговать чужим добром не любят, а свое совсем просто перевезти и на оленях. Против оленя дорога ничего не стоит. Олень-то, как ветер, бежит куда угодно, а дорога возит только по одному месту. Всем, кто видел высоко взгроможденную земляную насыпь, бесконечную лестницу из шпал и рельсов, дорога показалась смешной, дикой выдумкой глупых людей.
Фома дождался, когда все сказали свое слово. За дорогу, за работу на ней не было ни одного. Тогда Фома протянул руку к пылающему камельку и заговорил:
- Потуши огонь в тупе, закрой дымовую дыру, собери всех оленей, посади в нарты жену, детей, погрузи добро. Уедем в тундру и будем жить в походных шалашах. Я поеду последним. Согласны?
- Да-да. Пошли, нечего терять время. - Все начали надевать шапки.
- А ты что скажешь? - обратился Фома к колдуну.
Колдун потребовал воды. Хозяин тупы засуетился:
- Зачем? Сколько? Какой?
- Глупый человек. С тобой только язык ломать, - проворчал колдун.
Он всегда говорил скупо, туманно. Затем подошел к котлу, который висел над камельком, зачерпнул ковш не то чаю, не то ухи и плеснул в огонь. Клуб серого пара дико, с громким шипением кинулся в дымовую дыру.
- Заливай огонь и сам лети, как пар, в тундру! - сказал колдун и, довольный своей выдумкой, гордо, важно вышел из тупы.
Все разошлись по домам. Фома велел сыну пригнать оленей с пастбища, а сам с дочкой начал собираться в дорогу. Моте он шепнул потихоньку, что поедут в тундру, а громко, для солдата, говорил так, будто собирается строить дорогу.
Солдат спал чутко, иногда открывал глаза, но, увидев, что хозяин занят сборами, снова закрывал их. О каком-либо подвохе он не думал. Какой может быть подвох, когда он в доме у самого старосты!
Недолгое полуденное просветленье миновало, наступили вечерние сумерки. Небо было в тучах. Но сквозь них пробивался кое-где свет луны, и привычный к сумраку человек все хорошо видел.
Колян бежал на лыжах к лесу, в котором паслись олени. Рядом с ним бежала оленегонная лайка. Природа дала ей острую, очень подвижную мордочку, стоячие, чуткие ушки, белую-белую шерсть, круто загнутый вверх серповидный хвост и на самый кончик его повесила черную, пушистую кисточку, вроде клубочка дыма. По этой отметинке и назвали лайку Черной Кисточкой.
Впереди, рядом и позади Коляна бежали к тому же лесу соседи. Слышался резкий свист лыж и звонкий хруст снега, плотно сбитого ветром и затем смерзшегося.
Добежав до леса, люди останавливались и только подавали свой голос собакам, которые умчались дальше, грудить оленей.
Лайки твердо знали всех оленей своего хозяина и заворачивали их к нему, послушных - лаем, малопослушных - угрожающим рычанием, своевольных хватали зубами. Вскоре весь лес кругом ожил: потревоженные оленями, закачались лапы ельника, начали стряхивать с себя снег, затрещал сушняк, послышался олений храп и постукивание парных оленьих копыт. Олени, погоняемые собаками, ломились сквозь лес на чисть и гладь озера, затем мчались к поселку. На белом поле заваленного снегом озера резко чернели ветвистые рога, - казалось, что корявые северные кустарники сорвались со своих мест и помчались куда-то.
Невдалеке от Коляна пробежало его стадо. Черная Кисточка направила его именно так, поближе к хозяину, чтобы лучше услужить ему. Это была умная, опытная собака. Года три она служила старшему хозяину, Фоме, у него прошла всю сложную науку, какая требуется собаке северного кочевника - одновременно оленевода и охотника на всякую дичь, от рябчика и куропатки до медведя и рыси. Испытав Черную Кисточку в самых трудных положениях, Фома передал ее сыну и сказал:
- Можешь надеяться, как на меня.
- Как на самого себя, - заметил Колян.
А старик высмеял его:
- Что ты против Черной Кисточки… младенец. Она тебе - нянька.
Колян покатил за стадом, в поселок. Там была невиданная суматоха. Арканили и запрягали оленей. В грузовые нарты укладывали рыболовные снасти, охотничьи ловушки, капканы, шкуры, одежду… Матери усаживали в легковые нарты малых детей, закутанных в теплые меха. Окончив сборы, тотчас уезжали, кто через лес, кто через озеро. Договорились ехать не трудно, по две-три нарты, ехать разными путями и снова собраться в одно место у далекого озера, где рыбачили в весеннее время.
Мотя и Колян уехали на двух упряжках, угнали всех оленей, кроме одной тройки, которую отец выбрал для себя. В поселке стало тихо, пусто, в тупах темно. Недолгое время Фома еще делал вид, что занят сборами, а потом начал тормошить солдата:
- Вставай, друг! Олешки готовы.
Солдат быстро, как и полагалось ему по воинскому уставу, вскочил, надел шинель, туго затянулся ремнем и стукнул каблуком о каблук.
- Я готов.
Фома залил огонь в камельке, потом, когда вышли из тупы, подпер дверь обрубком лесины, привезенной на дрова. Этого достаточно, чтобы ветер не распахнул тупу, а закрывать крепче, от людей, нет нужды: самовольно никто не войдет, ничего не возьмет. Здесь не знают, что такое вор и замок.
Уселись в нарту. Фома направил оленей вдоль поселка в сторону далекого озера Имандра, где строилась железная дорога. Миновали один двор, второй, третий… Солдата, наконец, озадачило, почему никого нет ни в улице, ни во дворах. Он спросил:
- А где другие люди?
- Уехали, - ответил Фома.
- Уехали… Куда?
- Строить дорогу.
- Почему не дождались нас?
- Не знаю.
Уехали немножко вперед. В этом как будто нет ничего худого, и в то же время подозрительно; такой отъезд очень уж походил на бегство.
- Ты врешь, - сказал солдат.
- Сам видишь, уехали, - возразил Фома.
- Вижу, уехали. Но куда?
- Сказали: строить дорогу.
- Сказали… А сделали наоборот. Вороти на след! - приказал солдат.
- Куда вороти… Какой след… - заворчал Фома.
- По которому уехали.
- Я не знаю. Сам вороти. Везде след. - Фома остановил оленей.
Следы тяжелых нагруженных нарт легли глубоко и виднелись вполне отчетливо, но тянулись во все стороны. Солдат спросил Фому, какие же из них ведут на стройку. Фома показал.
- А все другие? - спросил солдат.
- Куда хочешь. Поверни немного олешков, и… куда угодно. Олешкам везде дорога, не надо делать железную.
- Ясно: убежали. Поедем догонять. Живо! - скомандовал солдат.
Тут Фома протянул солдату хорей, которым погонял оленей, и сказал:
- Сам делай живо! Сам выбирай след!
Да, следов было много. Солдат переходил от одних к другим и ругал чертову сторонушку. Вот уж поистине "Велика Федора, но дура". На всю ни единой мало-мальской дороги. И лето и зиму и ходят и ездят напрямик по водам, по снегам, по камням, без мосточка, без следочка.
О том же думал и Фома, но совсем другое: хорошо что нет ни дорог, ни троп. Оленевод и олень пройдут без них. А все другие могут совсем не показываться здесь. Пока что от них один убыток - ловят рыбу, бьют зверя, птицу. И не только едят сами, а еще увозят куда-то.
- Сбежали - и дьявол с ними! Пусть ловит, кому охота. Вези меня на железную дорогу, - наконец решил солдат.
Ехали высоким, утесистым берегом озера. Над снегами то одиноко, то грудами чернели камни. Солдату они представлялись закоптелыми развалинами огромного разбитого и сожженного города. Он видывал такие картины на войне.
Накреняясь неожиданно, резко и круто, нарта немыслимо вертлявила меж камней. Солдату думалось, что везут его по такому бездорожью да и все-все делают назло ему, и он сердито требовал:
- Вороти на гладь, на озеро, черт волосатый!
- Вороти сам, - отзывался Фома и совал в руки солдату хорей.
Но солдат отталкивал его: в таком каменном чертоломе он не решался править упряжкой. Здесь тебе не поволжские гладенькие, заливные луга, и в санки запряжен не домашний сивка-пахарь, а дикие рогатые звери.
Среди нагромождения камней показался ровный прогал. Фома свернул в него, съехал на озеро и остановился возле берегового утеса, самого высокого в том месте.
- Гуляй, друг, маленько, грейся! - сказал он солдату, сам начал перебирать в нарте оленьи шкуры и брезент, взятые на тот случай, если придется заночевать в ненаселенном месте и ставить походный шалаш - куваксу.
Солдат перешел от нарты поближе к камню и начал разглядывать его. Все, кто ходит и ездит по Лапландии, обязательно занимаются разглядываньем камней. Дело в том, что камни очень разнообразны, интересны по форме, по цвету, по материалу. Многие похожи на людей, зверей, птиц. На многих выщерблены замысловатые знаки, быть может древняя, забытая письменность.
- А камень-то знаешь на кого похож? - вдруг крикнул солдат. - На тебя.
- Он - наш "дедушка, наш хозяин", - отозвался Фома.
- Как так? - удивился солдат. - Он же камень.
- Потом скажу. А теперь гуляй, грейся! - снова попросил Фома.
Солдат отошел в сторону. Тогда Фома взял в нарте оленьи рога и прислонил их к утесу - принес жертву могучему духу, который, по преданию, жил в этом камне. Затем сказал солдату:
- Теперь можно ехать. Садись!
- Ну, расскажи про "дедушку", - напомнил Фоме солдат.
И старик рассказал. Некогда, давным-давно, забрел в эти места, тогда пустые, первый оленевод и охотник. Места поглянулись ему, и он решил остаться тут навечно. Привел жену из соседнего поселка. У них появились дети. Со временем получился новый поселок Веселые озера.
Пришло этому лопарю, дедушке Веселых озер, время умирать. А не хочется: места дивно хороши - тут и ягель, и всякое зверье, и птица, и рыба. Стал он просить самого главного лапландского бога, который всей жизнью правит: "Оставь меня жить вечно!"
"Не могу. Всяк жив - человек, зверь, червь - должен умереть".
"Тогда не бери мою душу на небо, оставь на земле", - сказал дедушка.
"А кто будет пасти моих оленей?" - спросил бог.
У него там, на небе, все, как на земле: и олени, и звери, и рыба… Пасут, охотятся, рыбачат души умерших людей.
"У меня много детей, внуков, еще больше правнуков. Если ты оставишь мою душу на земле, я буду помогать им, и мой род никогда не уничтожится. И у тебя всегда будет вдоволь пастухов", - пообещал дедушка.
"Это верно, - подумал бог и согласился, - можешь спокойно умирать. Тело пусть похоронят, а душу я переселю в камень".
Все это рассказал дедушка перед смертью своим детям и внукам. Похоронили его возле утеса, чтобы душе было легче перескочить в камень. И теперь всяк из веселоозерцев, идет ли пешком, едет ли на оленях, плывет ли в лодке мимо "дедушки", обязательно оставляет ему какую-нибудь жертву: рога, лепешку хлеба, щепоть соли… Кто не оставит, тому не будет удачи.
Немного погодя Фома остановился у другого камня, похожего на согбенную старуху.
- Это - наша "бабушка", жена "дедушки", - сказал он и положил возле камня большой лоскут оленьей шкуры. - Пусть починит себе обутки. Чай, истрепались. Она ведь ходит к дедушке в гости, а дорога вон какая каменистая.
Солдат спросил, почему "дедушке" Фома положил оленьи рога, тоже с каким-то смыслом?
- Пусть сделает стрелы. "Дедушка" - большой охотник.
…Едва отъехали от "бабушки", как нежданно-негаданно повстречался Колян.
- Ты зачем? - удивился и встревожился Фома: от него был наказ и сыну, и дочери, и всем веселоозерцам как можно быстрей ехать к далекому озеру.
Солдат, наоборот, обрадовался:
- Есть двое. Бог даст, наберу с десяток. А ну, вертайся, парень! - и пересел к нему.
Колян начал объяснять отцу, что ничего худого не случилось, он просто-напросто передумал. Он…
- Говори по-русски! - крикнул солдат.
- Зачем по-русски? - сказал Фома. - Я - лопарь и Колян - лопарь.
- Чтоб понятно было.
- Нам понятно.
- И мне чтоб. По-своему черт знает до чего долопочетесь. Может, меня убить ладите. Так что… - Солдат погрозил кулаком. - Запомни!
Колян замолчал. И он и отец, как и все лопари, немножко умели балакать по-русски, но в том положении это не годилось. Надо было придумать какую-то хитрость. Коляну помог отец. Он был мастер на всякие хитрости, учился этому и у людей, и у зверей, и у птиц.
- Кричи, Колян, громче, будто ругаешь оленей! - крикнул он по-лопарски, сердито одергивая сбрую на своей упряжке.