Подумав, Бегенч пришел к простому, но верному решению: собрать членов правления и послушать, что скажут они. Иначе говоря, опереться на коллективный разум, в силе которого он убедился давно. А потом, после обмена мнениями, уже сделать определенный вывод, наметить конкретные действия, а заодно и поближе узнать членов правления: ничто так полно не раскрывает человека, как тот совет, который он дает другому в трудную минуту.
Вместе с приглашенными собралось человек двадцать. Ни одного из них до этого Бегенч не видел.
Оглядев внимательно собравшихся, Ораков негромко сказал:
- Думаю, что вы уже догадались по какому поводу я вас пригласил. Да, не скрою: меня очень волнует бедственное положение, в котором колхоз находится уже немало лет. Но такое положение в одиночку не исправишь. Тут надо действовать сообща. Не зря ведь говорится, халат, скроенный по совету, коротким не бывает. Поэтому давайте решим несколько важных вопросов: что сделать, чтобы колхоз занял достойное место среди других хозяйств? С чего начать эту работу и как успешнее ее вести? Вы люди опытные, и я уверен, что каждый из вас может дать на этот счет немало мудрых советов, которые послужат на благо нашему колхозу. Итак, прошу не стесняться. Кто желает?..
Не успел Бегенч еще закончить фразу, как двое бригадиров, сидевших отдельно у стены слева, - небритые, в грязной, засаленной одежде - вдруг поднялись и, перебивая друг друга, начали что-то говорить. Вскоре один из "ораторов" сел, а говорить продолжал тот, который был толще и выше своего товарища.
- Обидно, товарищ башлык, ай, как обидно, что вы так непочтительно отзываетесь о нашем любимом колхозе, - изобразив на лице горькое душевное страдание, произнес толстяк. Сделал паузу, помолчал. - Я даже не могу понять, - вдруг наигранно повеселев и вздернув плечи, продолжал бригадир, - о каком это бедственном положении вы толкуете здесь? Кстати, о нашем бедственном положении мы давно уже слышим. Многие хотели его исправить. Да зря только порох тратили! Все до единого сбежали и носа не кажут. А нас это положение, между прочим, вполне устраивает. И если его изменить, то, по-моему, только навредишь… Да. Навредишь!
На бригадиров, решивших выступать первыми, Ораков обратил внимание сразу, как только они вошли. Их заметно пошатывало, а воспаленные глаза как-то неестественно ярко блестели.
"Пьяные? На таком собрании?" - подумал Ораков, все еще не веря своим глазам. Но вот они заговорили, и все сомнения отпали. Гром небесный средь ясного неба его поразил бы меньше, чем появление пьяных бригадиров. Вскоре по всему кабинету разнесся запах дешевой забегаловки: табачного дыма, сивухи и еще чего-то кислого. Ораков, ни разу за всю жизнь не державший рюмки в руках и не выкуривший ни одной сигареты, почувствовал приступ морской болезни. Он расстегнул на кителе верхнюю пуговицу, тряхнул головой. Но легче от этого не стало. Тогда он попросил открыть окна и распахнуть дверь. "Какое безобразие!" - негодовал Бегенч про себя, искоса поглядывая на пьяных. Вдруг ему захотелось встать, подойти к ним, схватить одного и другого за шиворот и вытолкать вон из кабинета! В этот же миг он почувствовал, как сердце, сделав несколько тяжелых толчков, вдруг заторопилось, зачастило и кровь отхлынула от лица. "Спокойно, башлык! Тебе не положено волноваться", - приказал он себе и быстро справился с волнением.
А "оратор" пьянел все больше. Озираясь по сторонам мутным взглядом, он нес всякий вздор, едва ворочая языком. Но никто из присутствующих его не остановил. Даже слова никто не сказал в осуждение! Все только криво усмехались да многозначительно перемигивались: посмотрим, мол, чем все это кончится?
Занятый своими мыслями, Ораков холодно смотрел на пьяного и не вникал в смысл ею крикливой, бессвязной речи. Из всей его болтовни ему запомнилось лишь несколько фраз: "Ничего изменять не надо. А если изменишь, то только навредишь". "Ну да. Зачем им перемены? Без них и проще, и легче. Лежи себе на кошме, пей зеленый чай да поплевывай в потолок. Интересно, чье мнение он выражает? Только ли свое? - пронеслось, в голове председателя. - "Впрочем, чего тут гадать? Сейчас все будет ясно".
Кончив речь, толстяк опустился рядом с осоловевшим товарищем. Наступившая тишина как бы пробудила Оракова от раздумий.
- Так… У вас всё? - обратился он к бригадиру. В знак согласия тот мотнул головой и что-то промычал. - Может, скажете еще что-нибудь? Пожалуйста! - ироническим тоном предложил Ораков и окинул взглядом собравшихся. В ответ - то же мотанье головой и невнятное мычанье. - Тогда послушайте меня. Нет, вы, - уточнил Бегенч, указывая на пьяных бригадиров. - Я вижу, что вы не совсем здоровы. Поэтому прошу встать и уйти. А завтра к девяти явиться сюда… Для объяснений.
Бригадиры, немного протрезвев, удивленно уставились друг на друга: "За что, дескать, такая немилость? Что мы плохого сделали?"
- Не заставляйте ждать, - строго предупредил председатель и взялся за трубку телефона. Это подействовало.
Первым поднялся сидевший ближе к выходу. Пошатываясь, он встал по стойке "смирно", резко повернулся налево, даже каблуками прищелкнул, и, выпятив грудь, прошел до самой двери по одной половице. Вот, мол, смотрите: трезв, как стеклышко… а этот самодур башлык гонит меня, невинного. Вслед за ним поднялся и его приятель - такой же тучный и одутловатый, только ростом ниже. Он был пьянее первого и едва держался на ногах. Его кидало из стороны в сторону, словно на корабле, застигнутой жестоким штормом. Продвигаясь к выходу под общий смех и хохот, он то валился на стену, то хватался за головы и плечи тех, кто сидел вдоль длинного стола, стоявшего посередине кабинета.
Когда бригадиры ушли, Ораков снова попросил членов правления высказать свое мнение.
Слово взял заведующий фермой молочного скота, известный на селе краснобай Таган Чорлиев, на редкость морщинистый, худой, безбородый старик. От фермы молочного скота, которой он заведовал, давно уже не было проку. Скот истощен, коровники развалились, удои… Иная коза больше давала молока, чем самая удойная из его коров. Но это Чорлиева не смущало. Когда его припирали к стене и упрекали за равнодушие и лень, он находил тысячи отговорок. И при новом башлыке решил блеснуть своим "красноречием".
- Когда пожара нет, зачем поднимать тревогу? - начал Чорлиев вкрадчиво. - Давайте разберемся, действительно ли наш колхоз в таком тяжелом положении, как заявил здесь уважаемый башлык. Это ложь, товарищи! Почтенный Мурадберды уже говорил, что, слава аллаху, никто у нас с голоду не умер. Живем зажиточно, в достатке. Спрашивается: надо ли что-либо изменять? Я думаю, не надо. Изменять - только время терять. Пусть остается все, как есть. Лучше все равно не будет. Да, да. Не будет!
"Да что они… сговорились, что ли? Одно и то же, слово - в слово!" - с горьким чувством думал председатель, когда и остальные высказывались в том же духе. И зря он так надеялся, выходит, на коллективный разум, на то, что ему подскажут с чего начать работу и как сделать колхоз процветающим, крепким.
Выслушав последнего оратора, Ораков поднялся и холодно произнес:
- Хорошо. Вы свободны.
На лицах собравшихся появилось недоумение, и с минуту никто не двинулся с места. "Как это? Ничего не сказать и: "Вы свободны"?
А что он должен был сказать? Может, кто-то рассчитывал на то, что председатель, возмущенный их пассивностью, нежеланием вести серьезный разговор, начнет горячиться и метать в их адрес громы и молнии? Может, этого они ожидали?
Нет, этого не произошло. После того, как все ушли, Бегенч склонился над столом и стал просматривать какой-то справочник. Подождал, пока проветрится кабинет. Потом, выйдя на его середину, начал прохаживаться вдоль стола. Бегенчу хотелось разобраться, что же произошло на собрании и что скрывается за теми фактами, с которыми он только что столкнулся и которые произвели на него столь грустное впечатление?
Конечно, не надо быть особенно прозорливым, чтобы понять, что члены правления пришли не для того, чтобы оказывать председателю помощь или подавать нужные советы. У них была другая цель: накалить атмосферу собрания, взвинтить башлыку нервы и вызвать его на скандал. При этом весь "огонь" председательского гнева должны были принять на себя пьяные бригадиры - для этого они и напились. Прием этот не нов, но в арсенале "заговорщиков" он, видимо, считался самым эффективным. В самом деле, кого не возмутит присутствие пьяных на собрании? Вскипел было и Ораков, но вовремя понял, что это - провокация и сохранил самообладание. А если бы не сохранил, а если бы ударил по столу кулаком или хуже того - схватил бы пьяниц за шиворот? Тогда все было бы просто: жалоба, куда следует, объяснительное письмо в адрес директивного органа - и уход из колхоза.
Но прием этот не сработал.
Ораков остановился, постоял в задумчивости, и на лице его мелькнула слабая улыбка. "Итак, кто же победил? - спросил он мысленно себя и сам же ответил: "Ты!"
Да. Это была победа. Совсем маленькая, доставшаяся ему ценою огромного напряжения душевных сил, выдержки и стойкости.
Ораков снова принялся шагать по кабинету и с каждым шагом чувствовал, как легче и светлее становится на душе. Он понимал, конечно, что это чувство облегчения наступило от сознания только что одержанной победы и от того, что появилась ясность в представлении своего будущего и отношений с людьми. Кажется впервые в жизни он понял, как хорошо, когда эта ясность есть! Своих противников он видел в лицо. И хотя они потерпели поражение, он был уверен, что с этим они не смирятся. Не сложит оружия и он.
Было уже поздно. Убрав со стола бумаги, Ораков вышел из кабинета. Перед входом в правление, под высокими туями сидел колхозный сторож в чекмене из темно-рыжей верблюжьей шерсти. Это был бородатый солидный старик. Он сидел на скамейке и в полном одиночестве пил зеленый чай. Справа, на той же скамейке, стоял фарфоровый чайник, а слева, приставленный к стене, чернел старинный дробовик. Как только Ораков поравнялся со сторожем, на него повеяло ароматом весны, каким-то особенным запахом земли, распустившихся деревьев, скошенной травы. Этот запах доносил сюда ночной горный ветер. Слышался дружный стрекот сверчков. Где-то вдали вдохновенно, со свистом протрубил осел, лениво лаяла собака. Откуда-то из болотца доносились звонкие лягушиные трели… Эти трели были самыми приятными и самыми успокаивающими из всех ночных звуков на селе. Они как бы утверждали, что в мире - покой и согласие. И так будет долго. Может, вечно. Поэтому забудь про свои тревоги и внимай лишь сладостной ночной тишине, загадочно мерцающим звездам и бесконечному мирозданию. Вдыхая легкую прохладу, Ораков с минуту постоял возле сторожа, потом попрощался с ним и быстро пошел домой. На юге, подпирая небо, чернел Копетдаг. Кривые ухабистые улицы были плохо освещены и казались голыми. И невольно приходили в голову мысли о будущем села, о том, чтобы сделать эти улицы такими же, как в городе - прямыми, чистыми, ровными. И чтобы у каждого дома - небольшой сад, виноградник, огород. Ораков был уверен, что со временем так и будет.
А пока на очереди стояли другие дела - важные и неотложные: весенний сев, борьба за урожай, налаживание всех отраслей хозяйства.
Утром часов в девять кто-то нерешительно постучал в дверь председательского кабинета. Получив разрешение, в него вошли двое солидных мужчин. Ораков не сразу признал в них вчерашних ораторов - такая произошла с ними разительная перемена. На каждом был хорошо отглаженный костюм, свежая сорочка, галстук, новые туфли. Тщательно выбритые лица блестели. Члены правления прошли вперед и сели на вчерашние места. В это время Ораков с кем-то разговаривал по телефону. Ожидая, когда он закончит разговор, провинившиеся бригадиры вздыхали, покашливали и искоса поглядывали на башлыка. Наконец он положил трубку и строго взглянул на ранних посетителей. Встретившись глазами с председателем, они виновато опустили головы.
- Ничего не скажешь!.. Пример вы подаете замечательный, - сказал Ораков, не повышая голоса. - Обычно за это строго наказывают, и вы уже заслужили наказание!
Башлык помолчал немного.
- А теперь я хочу узнать, - сказал он и стиснул пальцы рук, - с какой радости вы напились?
Сидевший ближе к двери бригадир заерзал на стуле и, глядя в пол, глухо пробурчал:
- Сами не знаем. Видимо, шайтан попутал…
- А я думаю, шайтан тут ни при чем, - строго произнес Ораков. - Вы напились с определенной целью, но у вас ничего не вышло. И никогда не выйдет! И если хоть раз еще попутает вас шайтан, знайте: это обойдется вам дороже, чем вы думаете.
Отношения между членами правления и председателем складывались трудно. Он по-прежнему не получал от них ни помощи, ни поддержки. Любую его инициативу или предложение, направленные на расширение хозяйства, укрепление его экономики, они встречали либо ледяным равнодушием, либо насмешками. Особую активность проявлял Чорлиев. Нового председателя безо всякой на то причины он возненавидел чуть ли не с первой встречи. Это и определило их дальнейшие отношения.
Однажды Ораков вынес на обсуждение членов правления предложение об освоении пятидесяти гектаров земли, расположенной к северо-западу от села. Это предложение находилось в полном соответствии с планом развития колхоза и с возросшим спросом городского населения на овощи.
Как всегда, первым взял слово завфермой молочного скота Таган Чорлиев. Он встал, солидно откашлялся и, резко мотнув головой, вдруг ни с того ни с сего разразился диким смехом. Он буквально закатывался от хриплого хохота и долго не мог вымолвить ни единого слова.
Наконец, вдоволь насмеявшись, он вытер выступившие на глаза слезы, пот со лба и устало произнес:
- О-о-ох! Прошу извинить меня за неожиданный смех. Право, не я виноват в этом, а наш уважаемый башлык… Хорошо ли вы представляете себе земли, о которых он толкует, как о целинных? Нет?
Все молчали, ожидая, что скажет Чорлиев дальше.
- Да ведь - это те самые земли, - вдруг окрепшим голосом громко заявил Чорлиев, - которые, как снегом, много лет покрыты солью. Место негодное, солончак. Я знаю: правду скажешь - отца обидишь. Но я скажу правду. Как она ни горька, а все же лучше, чем мед кривды. Так вот, слушай, башлык. Осваивать солончак под овощи ты предлагаешь либо по глупости, либо по молодости лет. Услыхал, что мода на целину и сразу смекнул: "Ага! Давай-ка и мы кое-что освоим. И мы не хуже других, а в своих отчетах, куда следует, напишем об этом. Может, заметят и премию дадут или орден. Но ты не подумал о том, во что обойдется колхозу твоя затея! Конечно, прямо на соль овощи ты сажать не станешь. Значит, те пятьдесят гектаров вначале надо спланировать, вспахать и несколько раз промыть. Подсчитал ли ты, каких денег это будет стоить? Поймите меня правильно. Денег не жалко, когда их расходуешь с умом. Но ведь ни пахота, ни промывка тех земель к жизни не вернут. И ничто на них никогда не вырастет. Даже чертополох! Значит, все средства будут брошены на ветер. Между прочим, это колхозные денежки… Разумно ли это? Хотя такое уже было. И до тебя пытались освоить тот солончак. Но кроме напрасных трат, ничего из этого не вышло. Не выйдет и у тебя. Даже не старайся.
Речь Чорлиева была дерзкой, откровенно оскорбительной. В ней что ни слово, то - издевка, насмешка, укол. Бегенч понял, что это тоже вызов на скандал, проверка его нервов, самообладания. Опять надо было держать себя в узде, не волноваться, не терять выдержки.
Выслушав завфермой, Бегенч сказал:
- Таган-ага, вы упрекнули меня в молодости. Но разве ум не в голове, а в годах? Народная мудрость гласит, что - в голове. Я не собираюсь говорить о себе, Я весь на виду. Скажу лишь о том, что умных талантливых людей у нас много и среди молодых. А на иного глядишь: жизнь прожил, а ума не нажил.
Чорлиев надменно молчал. Он даже демонстративно отвернулся от председателя: мели, мол, что хочешь - мне все равно!
- Но я отвлекся немного, - продолжал Ораков. - Теперь по существу. Ту землю, которую необходимо освоить под овощи, я обследовал сам, а затем со специалистами сельского хозяйства. Действительно, она засолена и производит грустное впечатление. Но земля тут ни при чем, люди виноваты. Это - результат их халатности, лени и, я бы сказал, преступного отношения к земле. И все же, если как следует взяться за тот участок и провести агромероприятия, то я не сомневаюсь…
Чорлиев не дал Оракову закончить фразу. Он вскочил с места, сорвал с головы старую обшарпанную ушанку и завопил таким голосом, как будто его только что ограбили:
- Люди! Вы видите эту шапку? - Чорлиев поднял ее над головой. - В знак того, что я смело выступаю против башлыка и уверен в своей правоте, я бросаю эту шапку под хвост собаке!.. - И выкатив налившиеся кровью глаза, Чорлиев сел на шапку. По местным представлениям, выходка заведующего фермой была равносильна грубому оскорблению, пощечине.
Но председатель отнесся к ней спокойно. Он подождал, когда утихнет смех, поднялся и сказал:
- Что ж, Таган-ага… Народ вы неплохо потешили. Но разве мы для этого собираемся и тратим время? Прошу в дальнейшем быть серьезнее, без фокусов. Здесь не цирк, а колхозное правление.
После Чорлиева выступили другие. Одни настаивали на том, чтобы осваивать участок, и как можно быстрее, другие не менее решительно возражали. Третьи, наиболее хитрые и осторожные, сохраняли нейтралитет.
- Очень жаль, что мнения у нас разделились, - обращаясь сразу ко всем, сказал Ораков. - Как же быть? Может, забыть о целине, плюнуть на это дело? Нет, целину мы будем подымать. Иначе ведь и не докажешь, кто же из нас прав, а кто просто-напросто болтун.
Бегенч болезненно переживал отсутствие единства среди членов правления и их поддержки. Но в проведении своей линии был непоколебим.
А нерешенных вопросов, проблем и просто повседневных дел становилось все больше. Они сыпались на него, как из рога изобилия. Ему все чаще стало казаться, что теперь он очень напоминает легкую былинку, подхваченную бешеным степным ветром, который с утра до вечера крутит ее и с каждым оборотом все быстрее. Бегенч пытается что-то сделать в этой жестокой и беспрерывной круговерти, но уверен, что ничего путного сделать не может, а только мечется и смертельно устает. Еще весна не пришла, а он с восхода и до заката в поле, в парниках: надо проследить за работой трактористов, овощеводов, поливальщиков. Сейчас главное - качество подготовительных работ. От того, как будут подготовлены земли, как будут вспаханы, удобрены и политы, какого качества посадочный материал, - зависит решение одной из самых важных задач полеводства - повышение урожайности овощей.
Думал Бегенч и о строительстве коровников, кошар, о кормах для скота, о подборе и расстановке кадров, о быте колхозников. Мысли об этом не покидали его ни днем, ни ночью, ни дома, ни в рабочем кабинете, ни а пути. А ездить в ту пору приходилось много.
Вскоре после того, как в Гяурскую степь пришел Каракумский канал, здесь в урочище Гаплан колхозу "Октябрь" отвели под виноградники, сады, овощные и зерновые культуры несколько тысяч гектаров прекрасной целины. Там же началось строительство большого поселка.