- Нет. Он правду говорит, - подтвердил башлык. - Шор на этом месте действительно был. Но мы его, как видите, уничтожили.
- Говорят, и вы тут руку приложили? - обращаясь к Бегенчу, заметил Аман.
- Было такое. Но главное сделал вот он, Мяликмухаммед и его бригада.
Пока между башлыками шел разговор, Мяликмухаммед нарвал огурцов и раздал гостям.
- А теперь попробуйте их на вкус, - предложил он.
Все с удовольствием приняли этот дар и дружно захрумкали. При этом один кизылкалинец шутя спросил бригадира, не мед ли он добавляет в почву?
- Зачем же мед? Навоз добавляем! - на шутку гостя ответил Мялик. - А что?
- Да вкусно очень!..
- Так и должно быть.
Бегенч повернулся к членам проверочной бригады и попросил пройти к томатному полю. Все свернули на узкую тропинку, протоптанную среди лебеды и верблюжьей колючки. Опять они шагали рядом, впереди, два друга, два председателя, а за ними - остальные. Между прочим, Бегенч сообщил Корпяеву, что бригада Мялика до того, как перешла под его начало, была самая слабая в колхозе.
- А теперь творит чудеса? - с живостью спросил Аман.
- Да. Теперь - лучшая.
…После того, как гости побывали на огуречном поле, их казалось уж ничем нельзя было удивить. Но то, что им открылось на томатном, просто ошеломило. Они долго не могли оторвать взгляда от густых темно-зеленых рядов крепких ухоженных растений. Ни одного вершка, да что там вершка! - ни одного миллиметра пустующей земли! Все поле было усеяно плодами, цвело. И ясно было, что люди, вырастившие такой урожай, все отдали полю: вдохновение, всю нежность и любовь, все думы свои, заботы, надежды и терпенье. Такая работа была сродни искусству - самому высокому и благородному. И чуткая земля отозвалась на это изумительной щедростью и красотой.
Гости побывали потом во многих бригадах, видели много прекрасных полей, но такого, как у Мяликмухаммеда, не встретили нигде.
Мялик давно понял, что строгость и доброта - хорошие качества. Но руководителю и специалисту этого явно недостаточно. Обладая только ими, Аймедов вряд ли стал бы знатным овощеводом и завоевал такую широкую популярность. Он рано понял, что в любом деле, чтобы быть впереди, лучше других, надо учиться, перенимать передовой опыт.
И он учился. Все равно у кого: у своих, в колхозе, у соседей, в Москве на Выставке достижений. Расстояния его не смущали - ради новшества или нового, перспективного сорта он готов был отправиться куда угодно! В составе советской делегации Мялик побывал даже в Болгарии. И там, куда бы ни приезжал, он покорял всех своей веселостью, добрым общительным нравом, но больше всего - неутомимым интересом к делам и достижениям местных овощеводов, селекционеров, ученых. Он быстро сближался с людьми, слушал рассказы специалистов, задавал много вопросов, стараясь как можно глубже вникнуть в суть дела, вел дневник.
Но кроме записей и ярких впечатлений о Болгарии Мялик надеялся привезти домой семена самых урожайных сортов овощей, годных для выращивания в знойном климате Туркмении.
И тут не обошлось без курьеза.
В одном из болгарских хозяйств нашу делегацию познакомили с великолепным сортом поздней капусты. Хозяева так расхваливали ее, говорили о ней с таким восторгом, как будто это было не растение, а какое-то живое чудо. А хвалили ее за то, что она давала высокие урожаи и была устойчива против болезней. И все же главное ее достоинство заключалось в замечательном вкусе. По свидетельству болгарских овощеводов, эта капуста хороша была во всех видах: и в сыром, и вареном, и квашеном. Особенно ее хвалила молодой агроном - изящная, с черными блестящими глазами, смуглянка. Дождавшись, когда она закончит свой рассказ, Мялик через переводчика спросил:
- Кто же создал такой удивительный сорт?
Агроном почему-то смутилась и, понизив голос, ответила:
- Ваши соседи.
- Соседи? Какие же? У нас их много.
- А которые живут на западном берегу Каспия.
- Азербайджанцы?
- Они самые! - радостно воскликнула болгарка, видимо, надеясь на ответный восторг гостя из Туркмении. Но гость от такого сообщения почему-то посерьезнел и впал в задумчивость: именно этот сорт Мялик хотел выпросить у хозяев и привезти домой. Ну, а теперь, как попросишь. Это все равно что просить в подарок собственную вещь. "Какой позор! - с негодованием думал он. - Люди за тысячи километров живут и знают все об успехах наших соседей, А мы - рядом и ничего не знаем".
Вслух Аймедов признался:
- Вы знаете, я думал, что этот сорт создан вами и хотел обратиться с просьбой…
- С какой? - спросила болгарка, заметив смущение гостя.
- Хотел попросить семена этой капусты. А теперь и просить как-то неловко. Не только перед вами - перед своими стыдно. "До чего, скажут, дожили! Свои же сорта из-за границы возим. Ведь куда проще: поехал за море и привез…"
- Ну что вы! Какой тут стыд, какое неудобство! - горячо и весело запротестовала болгарка. - Семян дадим вам - ведь мы свои же люди!.. Сколько хотите дадим!..
Семена поздней капусты Мялик привез и развел ее на бригадном участке. Есть у него и другой высокоурожайный сорт - капуста средних сроков. Он получает завидные урожаи огурцов и помидоров. Если же взять среднюю урожайность овощей по годам, то сразу будет видно, с какой стремительностью она росла. Например, в 1971 году она составляла 384 центнера с гектара, а через несколько лет - пятьсот с лишним! И это на бывшем солончаке! На земле, испорченной, больной, брошенной на произвол судьбы!
Словом, достижения Мялика в развитии овощеводства были так значительны, так велики, что его удостоили второй правительственной награды - ордена Ленина. В то время бригадиру не было и тридцати лет.
За блестящими успехами Аймедова с мучительной ревностью и злобой следил Таган Чорлиев. На свою беду он давно понял, что в споре с председателем колхоза по поводу освоения земельного участка он потерпел самое сокрушительное и самое унизительное за всю свою жизнь поражение. Понял Чорлиев и другое, что в этом его поражении не последнюю роль сыграл и общепризнанный талант Аймедова. Теперь Чорлиев и сам, пожалуй, не рад был, что ввязался в спор с башлыком. И вся эта история с бросанием шапки "под хвост собаке" теперь казалась ему по-мальчишески глупой, неприглядной. И было бы лучше, если бы этой истории не было совсем. Но от прошлого не спрячешься, каким бы оно ни было: славным или позорным, горьким или счастливым. К сожалению, об этом человек почти никогда не думает. А если бы думал, то отказался бы от многих своих поступков.
Чорлиев не был исключением. И ему - по причине его невежества, тупого старческого упрямства и самоуверенности пришлось испить до дна горькую чашу стыда и позора.
Но беда не приходит одна. К тому времени, когда Аймедова наградили орденом Ленина, Чорлиева сняли с должности заведующего фермой и разжаловали в рядовые. Произошло это так. Однажды на собрании партийного комитета коммунисты заслушали доклад Чорлиева о состоянии дел на ферме. Вопреки очевидным фактам, в докладе все выглядело в розовом свете. А если что и было плохо, то виновен был кто-то другой, но никак не заведующий. Когда же его работу начали разбирать "по косточкам", резко критиковать, а его самого уличать во лжи, Чорлиев попытался выкрутиться, свалить вину на других, но из этого ничего не вышло.
Однако это была еще не самая горькая беда в жизни бывшего завфермой. Горше и обиднее оказались алые языки односельчан: житья от них не стало! Особенно с той поры, когда бригада Мялика начала получать с бывшего шора фантастические урожаи овощей.
Раньше, еще до того, как Чорлиева сняли с работы, он любил вечерком посидеть возле магазина в компании мужчин. Это была давняя традиция. Магазин, находившийся в центре села, словно магнитом притягивал к себе и старых, и молодых. В открытом дворике магазина стояла просторная, покрытая кошмой, тахта. Вот сюда и собирались каждый раз любители шахмат, шашек и вечерних посиделок. Садились кто куда: на середину тахты, по ее краям, на корточки и прямо на землю.
Сперва, как обычно, обсуждались местные новости: кто женился, кого замуж выдали, во что обошлась свадьба, кто "жигуленка" купил, кто справил новоселье и массу других больших и малых событий. Потом переходили к обсуждению событий за рубежом. Когда и этот вопрос получал полное и всестороннее освещение - начиналось главное в программе вечера: игра в шахматы.
Противникам, двум пожилым бородачам в косматых тельпеках, уступали место на середине тахты. Скрестив ноги, они молча усаживались за доску, снимали халаты, и игра начиналась. В ту же минуту их облепляла со всех сторон куча азартных болельщиков. Во время игры они поднимали шум и крик, желая подсказать своему любимцу самый верный и самый остроумный, но их мнению, ход. Лишь противники были невозмутимо спокойны, вдумчиво оценивая свои и чужие шансы на победу и чутко прислушиваясь к подсказкам болельщиков. Надо заметить, что в прошлом среди шахматистов Евшан-Сары было немало талантливых мастеров, о которых еще при жизни рассказывали легенды и смешные анекдоты. Жители села до сих пор помнят, например, никем не побежденных Чары Кирмека и Ата Бахши. Садясь за доску, они забывали обо всем на свете.
Однажды, когда Кирмек обдумывал очередной и, надо полагать, решающий ход, кто-то из болельщиков шепнул ему на ухо, что умер его брат Ашир. Другого такая весть сразила бы насмерть. Но не таков был Чары Кирмек. Пропустив печальную весть мимо ушей, он продолжал думать над своим ходом. Тогда весть о кончине брата ему повторили снова. Но и на этот раз она не дошла до его сознания. Мало этого, подхватив слова, сказанные ему на ухо, он начал машинально повторять:
- Умер Ашир, умер Ашир! - И только после того, как с победным возгласом: - Шах! - поставил фигуру на доску, - он понял, какое несчастье его постигло.
Не менее самобытными, яркими были и многие другие посетители "шахматного клуба", приходившие к магазину просто так, скоротать время, послушать новости, посмотреть на игру шахматистов. Чуть ли не каждый из этих завсегдатаев вечерних встреч имел уличное прозвище, которое довольно полно определяло сущность его владельца. Причем, оно так прочно прирастало к человеку, что почти навсегда вытесняло настоящее имя. Так одного из самых активных посетителей вечерних посиделок Реджепа Каррыева звали на селе "Машин-бахши", "Машина-певец". Когда-то в молодости Реджеп мечтал легко и быстро разбогатеть. Но для этого мало быть мечтателем. Надо быть ловким, предприимчивым. Таким и был Реджеп. Благодаря этой своей ловкости он едва ли не первым среди туркмен предгорной полосы приобрел "поющую машину", состоявшую в основном из небольшого деревянного ящика и широкой железной трубы. Положив ящик на ишака, а трубу засунув в переметную сумку-хурджун, Каррыев отправился на отгонные пастбища, к чабанам. Пастухи с любопытством встретили техническую новинку и с наслаждением слушали записи любимых певцов. Как выяснилось потом, Реджеп не отличался особенным бескорыстием и брал с чабанов за каждую прослушанную пластинку ягненка или овцу. Так что после своих "гастролей" в песках Реджеп Пригнал целую отару овец - "посильный" дар пустынных меломанов. С тех пор настоящее имя Реджепа почти забылось и до самой старости его звали "Машин-бахши".
То же самое произошло и с Сеитниязом-Пастухом. Он в меру бородат, молчалив, на грубом широком лице глубокие морщины и темный загар. Наряд его неизменен круглый год: черный мохнатый тельпек, чекмень из верблюжьей шерсти и пастушьи чокаи. В общем вылитый чабан. Односельчане так его и зовут: Сеитнияз-Пастух.
Вот другой пример: Аманмурад Токлы. Если к нему приглядеться, то можно легко понять, что он похож на шестимесячного барашка - токлы. Взгляд такой же, как у ягненка, задумчивый и почти всегда обращен вниз, к земле. И что-то кроткое, полусонное в этом взгляде. Волосы вьющиеся, блестящие, как на каракульском смушке. Нос толстый, с горбинкой, губы тонкие. Словом, все, как у шестимесячного барашка.
Нередко прозвища людям даются на основании какой-нибудь слабости, недостатка. Курбандурды Мурадов, например, очень любит поспорить. Медом не корми - лишь бы в словесную перебранку вступить. И когда ему говорят одно, он старается доказать противоположное. Вот и наградили его за это прозвищем Кетче, "наоборот".
Старика Ханкули Бердыева знают на селе как человека вспыльчивого нрава. Порою он ведет себя слишком бурно и даже буйно, вроде гоголевского Ноздрева. Теперь в глаза и за глаза его называют Шеррай, что означает баламут, смутьян.
В числе вечерних посетителей магазина были, как водится, и насмешники, готовые ухватиться за любой повод, лишь бы потешиться над человеком. С некоторых пор мишенью для них и стал старик Чорлиев. Едва он успевал подойти к магазину и выбрать место для сиденья, как тут же кто-нибудь из зубоскалов начинал над ним подтрунивать.
- Таган, салам! - кричал Ханкули Шеррай, - Ай, как нехорошо ты поступаешь… Как нехорошо!
- Что такое? - спрашивал Чорлиев, озадаченный непонятным вопросом.
- Да как "что такое"? - продолжал насмешник. - Шапку-то свою ты совсем не бережешь - вон как обветшала… А ведь это, можно сказать, историческая шапка! Как-никак в споре с башлыком участвовала!
В ответ раздавался дружный хохот, а Таган зеленел от злости.
- Баламутом-то тебя недаром прозвали, - сердито и глухо упрекал он Ханкули Шеррая. - Ты и впрямь смутьян. Тебе бы только язык почесать, бесстыдник!
- А ты, Таган, не обращай на него внимания, - прикидываясь заступником, говорил Амандурды Кетче. - Ты лучше послушай меня. Шапку свою ты спрячь и никому не показывай. А взамен купи что-нибудь другое. Ну, скажем, шляпу или кепку. И носи себе на здоровье. Никто даже рта раскрыть не посмеет. Это я тебе говорю: Амандурды Кетче.
Чорлиев действительно внял этому совету и однажды явился к магазину в новенькой летней шляпе. Когда он уселся на краешек тахты, к нему подошел Сапар-Хвастунишка. В глубокой тишине он оглядел со всех сторон шляпу - даже шахматисты бросили играть, - задумчиво помолчал, вздохнул и с явной печалью помотал головой:
- Нет. Шапка все-таки лучше.
Взрыв хохота!
Побледнев, Чорлиев вскочил с тахты и кинулся прочь от магазина. С тех пор никто его здесь не видел.
А Мялику Аймедову везло все больше. Росли его урожаи, все громче и шире гремела слава о нем. Еще не остыла радость по поводу награждения орденом Ленина, а в дом бригадира пришла новая весть: Мяликмухаммед первым из овощеводов республики получил высокое звание лауреата Государственной премии СССР.
Когда эта новость дошла до Чорлиева, она поразила его, как самое тяжкое несчастье. Хотя старик понимал, что такое звание даром не дается, что его надо заслужить настойчивым трудом, равным подвигу. И всем на селе известно было: такой подвиг Мялик совершил, добиваясь рекордных урожаев овощей на бывшем солончаке, против освоения которого так горячо выступал Чорлиев. Присвоение Мялику звания лауреата как бы подтвердило дальновидность председателя и еще больше унизило в глазах людей бывшего заведующего фермой. Он с ужасом думал о своем будущем и боялся его: не только на улицу, теперь за ворота не выйдешь! Всяк, кому не лень, будет смеяться, напоминая о позорном проигрыше в споре с башлыком. Чорлиев уверил себя в том, что сельские насмешники теперь придумают что-нибудь еще более ядовитое, чем те издевки, которым он подвергался до сих пор. Думы об этом не давали покоя старику ни днем, ни ночью - с ними ложился, с ними вставал. За неделю так исхудал, что непонятно было, в чем душа держится. Думали помрет. Но он не умер. Поболел еще немного и пошел на поправку. Но последние годы жил как затворник - ни на шаг дальше дома не уходил.
Достойных, сильных соперников у Мялика было немало. Многие были его ровесниками, вместе начинали путь к бригадирству и славе. И все у них - на первый взгляд - было почти такое же, как у Мялика: такая же нежная и несокрушимая любовь к земле, такой же опыт, глубокие знания, такая же жажда творчества, такая же энергия.
И хотя ни одна из полеводческих бригад пока не достигла такого же уровня в своих делах, как бригада Мялика, все они были крепкими, надежными, и председатель мог бы жить и не тужить. Но сам Бегенч считал, что до тихой, спокойной жизни ему еще далековато. Ему, как воздух, нужен был специалист, который был бы ближе к бригадам, чем он сам, председатель. Таким ему виделся главный агроном колхоза, во власть которого Ораков хотел отдать поля овощных и бахчевых, посадки шелковиц, посевы зерновых, сады и виноградники. Нельзя сказать, что такого специалиста в колхозе не было. Он был. И даже зарплату получал, но толку от него не было ни на грош. Совершенно охладевший к своей работе, пожилой и вялый по натуре, он понимал, что занимает чужое место и уже не раз заявлял председателю, что если подвернется хороший знающий парень, с удовольствием уступит ему свою должность, а себе просил что-нибудь полегче, поспокойнее.
Такой парень действительно подвернулся. Он пришел в колхоз прямо со студенческой скамьи и принят был на должность энтомолога - специалиста по борьбе о вредителями сельского хозяйства. Надо ли говорить, как важна эта должность. Вредные насекомые наступают на овощные культуры со скоростью степного пожара, и если во время их не уничтожить, даже при самом отличном уходе за посевами можно остаться без овощей.
Молодого энтомолога звали Худайберды Джумаев. Его фанатическое трудолюбие изумляло. С утра до ночи колесил он по полям, садам и виноградникам, зорко следя за тем, не появился ли какой-нибудь вредитель. Чтобы не допустить его размножения, он проводил опрыскивание и опыление посевов. Если же, несмотря на принятые меры, вредители все-таки появлялись, Худайберды узнавал об этом первым и поднимал такую тревогу, как будто погибал его лучший друг. Насекомых быстро уничтожали. А это - тонны сбереженного урожая.
И хорошее и дурное в человеке люди подмечают быстро. Нередко от этих же качеств зависит его жизнь, его будущее.
Так вышло и с Джумаевым.
Оракову особенно нравились в нем деловитость, постоянная готовность броситься на спасение урожая. Убедившись, что кипучая энергия не вспышка молнии, а надежный, не остывающий с годами пыл, башлык перевел Джумаева на должность главного агронома. Председатель надеялся, что, имея больше полномочий, Джумаев еще полнее и шире раскроет свои природные таланты и знания, полученные в институте.
И башлык не ошибся.
Худайберды, еще будучи энтомологом, каждый год с досадой и грустью наблюдал, как некоторые бригады не по-хозяйски используют свои поля, допуская изреженность посевов. Происходило это по многим причинам: плохого сева, плохой рассады, некачественной обработки полей, неустойчивой погоды. Но главная причина все-таки, по мнению Худайберды, крылась в лени и равнодушии к делу. Он решил исправить это положение. Не окриком, конечно, не грубым приказом, а терпеливым, основанным на конкретных фактах, убеждением. Однажды, выступая на планерке, он предложил всем бригадам - это касалось в основном полеводов - развернуть борьбу за высокую густоту растений на гектаре, за ликвидацию так называемых "плешивых мест".