С этого дня популярность Никиты выросла до легенды, его нарасхват приглашали на свадьбы и вечеринки. И плоха была та свадьба, где не играл Никита Шалаев: имя его гремело по всем станицам, до самых гор. Жил он скромно, не гордился. Митю всегда удивляло, как это Никита ухитрялся нажимать на клавиши, не цепляя соседних, - толстые пальцы его были похожи на вареные сосиски.
- Ну, Митька, заварилась каша, - пыхнул огоньком Никита, присаживаясь на крылечко, - ночевать вместе будем.
- Отчего же вместе?
- Погреб-то у нас один. Поставим бочонок вина и загуляем с тобой!
Митя звякнул кольцом калитки:
- Не выйдет дело...
- Небось вина не любишь?
- Воевать ухожу!
-Или там сухари некому доедать? - усмехнулся Никита.
- Телефон буду тянуть. На заставу.
- Хм, да... гроб-то заказал уже?
"Я и пароль знаю - "Курок", - хотелось выпалить Мите.
- Заказал. Очень большой получился, придётся, видно, тебе подарить!
Под Никитой заскрипело крылечко:
- Ладно, ладно, вояка!
Докурив трубку, он пошёл спать. Митя остался один. За рощей щёлкнул одинокий выстрел, и ему тотчас ответило сухое эхо: пик-пок...
Мать отворила дверь с тревогой:
- Ты, Митенька?..
Она держала в руке маленький ночничок, похожий на одуванчик, и в первый раз Митя заметил, что у нёе дрожат руки. "Постарела", - подумалось ему с грустью. Мать пошла в кладовку за дыней. Пока он ужинал, она не сводила заботливых глаз с его тёмного профиля.
- Худой ты, ешь побольше...
- Дела, мать, дела, - ответил он по-взрослому.
- А тут к тебе дочка кондукторова заходила, завтра у неё день рождения...
- Заходила, говоришь?
- Звала в гости.
- Не пойду... Мне в сенях стели!
Мать подозрительно покосилась на его спину.
- А будильник зачем берёшь?
- Как бы не проспать. Работа у нас ночная.
- Какая ещё такая ночная?
- Прокламации срочно печатаем. Приказ.
Она недоверчиво покачала головой:
- Не путайся ты, сынок, с этими прокламациями. Не доведут они до добра.
Мите хотелось ласково обнять её за шею и крепко прижать к себе седую голову, но военному человеку нежности не полагались.
- Стели, стели! - сказал он чужим, деревянным голосом. "Может, в последний раз видимся?" - подумал про себя, и к горлу подкатили слезы.
- Спи, сынок, бог с тобой!
Лёг Митя - мать ему свою подушку подложила, - прижался пылающей щекой к прохладному сатину, думает: "Отобью белых, вернусь! Заработаю денег, ей платье справлю..." - и уснул.
Ночью во дворе пронзительно заржала лошадь, загудели голоса и шумно застучали в окошко. Митя поднялся:
- Кто там?
- А ну, отчиняй! - нетерпеливо скомандовал чей-то сиплый бас.
- Кого надо?
- Никита дома?
Митя откинул крючок и оторопел от изумления: трое матросов, увешанных гранатами и пулеметными лентами, привязывали к акации шаливших коней.
- Он в той хате живет, идемте провожу...
Худенькая дверь запрыгала на петлях, рябой матрос тряс её за ручку с таким усердием, точно поймал за горло городового. Никита отворил дверь без опроса, он привык к ночным посещениям, а воров не боялся: воры тоже ценили хорошую музыку.
- В чём дело? - спросил он, натягивая на плечо подтяжки.
- Ты будешь Никита Шалаев?
- Я.
- Бери "гром", плыви за нами!
Никита задумчиво поковырял в носу:
- Не пойду. Нет настроения. Тогда рябой вытащил маузер и, угрожая, покрутил им перед носом Никиты:
- Ты, браток, не стесняйся - шубу дадим!..
- Мне шуба не нужна.
- Ну, брось кочевряжиться, военное дело. Ходи живей!
Через десять минут Никиту втолкнули на извозчика и увезли по направлению к реке.
Тлели звезды. Проскакали верховые, тревожно перекидываясь словами.
Разыскав припрятанный в кладовой огромный погнутый кинжал в деревянных ножнах, Митя повесил его на пояс и, осторожно притворив за собою дверь, вывалился за калитку.
Как-то в детстве Митя возвращался из училища и его покусала банщикова собака: с того времени он обходил баню по дороге. Теперь он человек военный и не должен сворачивать перед опасностью. Вытащив кинжал, он смело зашагал мимо бани. Но собака, как нарочно, подстерегала его у подворотни, она вырвалась оттуда с оскаленной пастью, рыча и кружась. Не помня себя от страха, Митя выпустил из похолодевших пальцев кинжал и дернул на всех парусах к монастырю. Пустые ножны путались в коленках - Митя упал и до онемения ушиб обе ладони.
В типографии было дымно, толклись с винтовками рабочие, двое набивали патронами пулемётные ленты. На полу, прикрыв папахой лицо, спал какой-то парень в жёлтых лохматых штанах, сшитых из ковра, - через него переступали, спотыкались бегающие бойцы, но он храпел и не просыпался. Мите остро кололо в боку. Дядько встретил его внимательным, обеспокоенным взглядом.
- Э-э, Митька, да что это ты такой бледный?
Митя наклонился, будто поправить развязавшийся на ботинке шнурок, и неясно пробубнил:
- Сон страшный приснился. Про людоедов.
Глава четвёртая
Двенадцатая застава, куда был назначен Дядько, расположилась в недостроенном корпусе городской скотобойни. Потемневшие стены, напоминавшие заброшенный средневековый замок, стояли на круче, смело подставляя загорелую кирпичную грудь навстречу суховейным астраханским ветрам. Станица отсюда была как на ладони: застава служила наблюдательным пунктом артиллерии.
Уже светало, когда Митя в последний раз взобрался на дерево и зацепил за сук телефонный провод. Дядько и двое матросов поспешно катили к бойне катушку, обмотанную проводом, подняв её в пустое окно, начали устанавливать аппарат.
Через полчаса застава вступила в действие. Аппарат запищал, как хворый младенец, - тихо и жалобно.
- Алё! Откедова? Бронепоезд? Двенадцатая ждёт приказаний!
Матрос без уха бросил в угол бушлат и завалился спать. Высокий, с длинными волосами, остался на проводе. Дядько лежал на животе, развернув в стороны стоптанные каблуки сапог, и силился рассмотреть в бинокль возникающую из тумана станицу.
Из-за горы поднимался осторожный рассвет.
На военном совете мнения разделились. Начальник гарнизона предлагал обождать подкрепления, делегаты броневика не соглашались: станицу нужно было брать решительным маневром, иначе белые разнесут город артиллерийским огнем. Матросы взяли верх. Глубокой ночью через мост на ту сторону переправили эскадрон кавалерии, поддержанный рабочим взводом, выступавшим на отобранных извозчичьих лошадях. Копыта лошадей обвязывали соломой и тряпками,- шли без звука. Командир отряда Забей-Ворота сдавленным, свистящим шёпотом кричал на длинноносого хлопца, вздумавшего было покурить табаку. Хлопец, отвернув в сторону голову, беззаботно похлопывал ладонью по перилам, точно брань относилась не к нему, а к чужому дяде. Помахав сложенной надвое плетью, Забей-Ворота сердито поднялся в седло и отъехал.
Река шумела, била крутой, тяжёлой грудью, раскачивая столбы, мост шатался, как подвыпивший. В хвосте отряда катился на дутых шинах реквизированный у хозяина поташного завода фаэтон, запряжённый парой сильных вороных коней. В нем сидел скучный Никита Шалаев, невесело облокотившись подбородком на гармонь. Управлял лошадьми рябой матрос. Он весело чмокал на лошадей и довольным голосом подгонял отстающих:
- А ну, ходи живей, оркестр везу!
Оборачиваясь к седоку, рябой усмехался и приятельски хлопал его по плечу:
- Не стесняйся, браток, - шубу дадим.
Никита сдвигал картуз с затылка на брови и, не отвечая, угрюмо сопел. Рябой ёрзал на облучке широким обтянутым задом и удивлялся:
- Шо стесняться, не понимаю. Може, ты гари хочешь, - допытывался он, - то у мене спирт есть.
Проехали мельницу и повернули садами к кирпичному заводу. Лошади тяжело тащили по крутой дороге. Над качающимися папахами всадников медленно поднимался кривой, как сабля, месяц. Перевалив первую гору, обошли станицу и, спустившись к реке, спешились в овраге: здесь устроили засаду. Снизу гора казалась очень высокой, по выжженной солнцем траве карабкались редкие кустики тёрна и боярышника. Ребята закурили и расположились в ожидании условного сигнала.
Висевший над водой густой туман зашевелился и, расползаясь на небольшие облачка, стал таять. Дядько в бинокль уже ясно различал пятно отряда. Минут через пятнадцать можно было разглядеть даже отдельного человека, лошадь, коляску.
На горе тоже замечалось оживление - пробежали четверо с лопатами, от крайнего домика вверх по станице проскакал верховой в бурке.
- Роют окоп, - передавал Дядько, не отрываясь от бинокля. - Из хаты с зеленой крышей вышли трое. Остановились... Разговаривают. Один што-то указывает рукой... К ним подъехал в бурке. Опять ускакал... Ах, черти!
- Шо такое? - без интереса справился матрос с длинными волосами.
Дядько улёгся поудобней и положил локти на винтовку.
- Обнаглели. Орудия подвезли к самому плетню... Завернули. Выпрягают лошадей...
- Дай, и я побачу, - сразу оживился матрос. - Так, так, - улыбнулся он, - думают, у нас пушек нема?.. Мечтают голыми руками забрать, чудаки! У нас один долго так мечтал...
- И што? - спросил Дядько.
- У него голова пухла-пухла, а потом он в кобылу превратился.
И матрос рассмеялся, обнажив сразу полдюжины золотых зубов.
- Ого, да у тебя, брат, во рту целый ювелирный магазин! - шутливо заметил наборщик.
Матрос нажал кнопку, аппарат пикнул под его твёрдым грязным ногтем.
- Алё! Говорить двенадцатая... За плетнём, около хаты с зеленой крышей кадеты поставили батарею... Шо?.. Да-да, зелёная. - Положив трубку, он выволок из кармана серебряный портсигар. - Теперь, кадюки, мажьте салом пятки, утекайте до мамки, душа с вас вон!
Митю одолевало любопытство.
- А мне можно посмотреть в бинокль? Чуточку.
- Подивись и ты. Сперва токо слюни подбери, а то заслюнявишь, не дай боже, стёкла - увесь бинокль спортишь!
Дрожа от нетерпения, Митя припал к биноклю. Гора совсем рядом. На троицу с ребятами они ходили туда за чебором. Домики - хоть рукой бери... Вот они и наши. Верблюд?.. Верблюд. Почему там коляска? Никита? Он, он, гармонь на руках держит!..
Митя от гордости задрыгал ногами:
- Я его знаю. Товарищ Дядько, это Никита. Гармонист. Его ночью забрали. Мы на одном дворе живем.
- Неужто на одном?
- Честное слово... У него телёнок есть.
- Ай-яй-яй, как интересно, скажи, пожалуйста! А мыто и не знали... Ну и скрытный ты, Митька!
Атаку открыл бронепоезд, он развил бешеную пальбу по неприятельскому расположению. Белые, по-видимому, не ожидали такого начала. По горе встревоженно забегали люди, вправо скакал сорвавшимся галопом гнедой конь с седлом. К плетню поспешно подвезли ещё одно орудие, и возле него суетливо завертелись артиллеристы.
У ствола пушки расцвёл белый дымок, и почти одновременно на заставе услышали взрыв в городе.
- Горняжка, - определил по звуку моряк. Он неотрывно доносил по телефону: - Батарея в действии. Огонь по ней!..
Далеко за плетнём возник дымок разорвавшегося снаряда.
- Сапожники! - выругался матрос, - опять переплюнули...
В трубку он ответил спокойно:
- Перелёт!
Ударили вторично - дымок распустился над рекой.
- Недолёт!
Митя лихорадочно трясся, словно находился в леднике. Вывернув наизнанку карман из штанов, он нервно теребил его и на каждую неудачу чесал в затылке с таким сожалением, будто неточную наводку орудия производил он сам.
Третий снаряд взорвался прямо над плетнем: это было так ловко, что Митя не заметил, как отодрал от штанов карман и, обтерев им вспотевшую шею, беззвучно захлопал в ладоши.
- Вилка! - сообщил по телефону длинноволосый. - Повторить вилку!
Четвертый разорвался там же: из-за плетня в разные стороны, как клопы, расползлись маленькие и смешные человечки.
- Одна пушка выбыла из строя, - сообщил наблюдавший Дядько, - вторая продолжает стрелять...
- Счас собьем, - ответил уверенно матрос.
Безухий проснулся и сонным, набухшим голосом справился:
- Ещё не заняли станицу?
- Не.
- Когда займут, разбуди, - предупредил он и, перевернувшись на другой бок, спокойно захрапел.
Аппарат заплакал тоненькими голодными всхлипами - заставу вызывали.
- Двенадцатая слухает. Шо?.. Сигнал к атаке?.. Уже?.. Есть!.. Ну-ка, хлопчик, - обернулся к Мите моряк, - карабкайся на крышу, а я тебе флаг подам. Стань на краю и махай им с бока в бок, доки я не окликну. Да поворачивайся швидче!
Взбираться по стене было не легко: Митя цеплялся за каждый выступ. Ему казалось, что его увидели кадеты. Он ясно представил: к орудию подходит офицер и отдает приказание: "Эй, казаки, угостите снарядиком вон того мальчишку, что взбирается на стенку!"
Казаки зарядили пушку и сейчас бабахнут прямо ему в спину. Митя весь подобрался и прижал шею. Вот она и крыша! Он повис на руках и никак не мог подняться. Из окна подстегнул окрик длинноволосого:
- Э-э, баба, чухается там!..
Собрав все силы, Митя согнул руки в локтях и, подтянув своё тело, с трудом закинул ногу на крышу.
Сухой ветер дул в пустой карман и надувал штанину. Прибитая к шесту кружевная простыня с розовыми разводами распахнулась так стремительно, что Митю чуть не снесло вниз. Простыня вырывалась из рук, как пойманная птица, Митя крепко держал её за деревянное горло и наклонял то в ту, то в другую сторону: она урчала сердитым полотняным голосом.
* * *
В отряде сразу заметили белое крыло сигнала, - сначала из оврага кони вынесли коляску, за ней потянулись рысью верховые. Простым глазом было видно, как кучер нахлестывает кнутом, но отсюда казалось, что коляска ползет медленным, неторопливым жучком.
- А ну, друже, геть с крыши! - крикнул в окно матрос.- Не маячь там, як чучело...
Митя сбросил шест на землю и торопливо стал спускаться: он хотел увидеть настоящую кавалерийскую атаку.
Дядько изредка отрывался от стекол и делился короткими фразами:
- Выбрались на взгорье... Кадеты увидели. Отходят на вторую линию окопов... От церкви несутся тачанки... Объехали плетень... Круто завернули... Пулеметы!
- Та бачу, бачу сам, - судорожно хватал матрос за рукав Дядько, - а нашим-то не видно! - кричал он с сожалением. - Назад, черти, назад - засада!
Митя обнаружил у безухого футляр на ремне; тихо отстегнув кнопку, он вытащил оттуда тяжёлый бинокль. Устроившись за спиною наборщика, он поспешно начал подкручивать его по своим глазам. Голубой туман стекол постепенно прояснялся, и перед Митей четко и выпукло возникла гора, словно она стояла в ста шагах от заставы. Вот и тачанки. Две. Вторая уже открыла огонь. Наши скачут. Никита спрятался за облучок. Кучер тычет ему в спину револьвер, Никита садится на место и, нагнув голову, растягивает гармонь. Смешались. Упал конь. Бьют обе тачанки. Наши остановились. Две секунды...
Повернули обратно.
Скачут как попало. Пулеметы жарят вслед. Одна лошадь споткнулась и покатилась с горы вместе с всадником. Фаэтон остался без охранения, кучер стегал по спинам коней, но они мялись и не двигались с места. Из-за косогора, поблескивая иголочными шашками, появилась казачья сотня. Увидев её, кучер прыгнул с облучка и, отстреливаясь, побежал с горы к мосту, но, видно, его настигла пуля: раскинув в стороны руки, словно вздумав лететь по воздуху, он кувыркнулся через голову и беспорядочно покатился по крутому откосу вниз, прямо в реку.
Оставленные кони повернули влево и понесли мимо станицы в степь. Никита, закрываясь гармонью, свернулся комочком на том месте, куда в коляске ставят ноги. От сотни оторвались пятеро всадников и погнались за Никитой. Митя с остановившимся сердцем следил, как фаэтон становился всё меньше и меньше, пока совсем не скрылся за линией горизонта. Всадники растаяли следом.
Люди бежали, скакали, ползли, катились к мосту.
В это время откуда-то из-за станицы поднялся игрушечный аэропланчик и полетел низко над самыми деревьями, обстреливая отступающих из пулемета.
Матрос не выдержал, вырвав из-под Дядько винтовку, он нетерпеливо прицелился в аэроплан. Выстрелы один за другим гулко отдались в пустой бойне, - безухий проснулся и вскочил на ноги.
- Станицу заняли? - недоуменно справился он.
- Черта твоему батьку заняли!.. Бачишь, як наши бегут?..
Аэроплан пролетел вдоль реки, волоча по горе за собой чёрный крестик тени, и, спустившись к самой воде, сбросил на мост бомбу: солнечно сверкнуло, подпрыгнул высокий столб воды, и после этого только к заставе долетел тяжёлый, ухающий взрыв. Мост стоял с переломанной спиной, по нему не спеша перебирался огонь в мягкой шубе дыма.
Люди растерянно подбегали к берегу, быстро стреляли в скакавших казаков и прыгали одетыми в воду. Точки голов плыли, исчезали, качались на жёлтых волнах, река походила на длинный пряник, густо посыпанный маком. Отставших нагоняли казаки, сбивали с ног, рубили и топтали копытами коней. С горы по плывущим беспорядочно строчили из ружей и пулеметов. Безухий ошалело подтягивал ремень и таращил красные заспанные глаза. Дядько жевал засунутый в рот ус.
- Бой проигран.
- Да-а...
Никто не обратил внимания на то, что аппарат уже целую минуту вызывал заставу.
Митя поднял трубку:
- Алё!
- Двенадцатая?
- Двенадцатая.
- Немедленно сворачивайте заставу, кадеты обошли город со стороны кладбища!
Глава пятая
Белые обложили город подковой и стягивали фланги в кольцо. Они отрезали дорогу к морю, и эшелоны, набитые людьми, отступали на юго-восток. Чёрные, серьёзные паровозы, с седыми усами пара, тащили за собой товарные вагончики. Беспечные подсолнухи подбегали к самой насыпи и улыбчиво покачивали головами. Люди висели на ступеньках, сидели на вагонах, оглядывая с тревогой степь: справа и слева от поезда появлялись уже передовые неприятельские разъезды. С горы по железной дороге били шрапнелью. Снаряды с треском распускались в высоком небе, фырчащие осколки разбрызгивали с насыпи мелкую гальку и, с лязгом отскакивая от рельсов, сбивали подсолнухам головы. Паровозы прибавляли шагу. На крыше последнего нагона лежали безухий матрос, Дядько и Митя, - четвёртый затерялся где-то на станции.
Заставу свернули в три минуты: обрезали провода, аппарат разбили и выбросили через окно в яр.
По выгону до первых заборов добежали благополучно, хотя с кладбища по ним открыли безостановочную стрельбу - пули перекусывали на лету пыльные веточки акаций и со звоном пронзали оконные стекла. К вокзалу пробирались дворами через заборы. Дворы стояли скучные, безлюдные, даже собаки и те не лаяли. На верёвках сушилось забытое бельё, а в одном палисадничке мирно стоял круглый столик, и на нём лежала сданная на четверых колода старых, засаленных карт.
- Што, сыграем? - предложил, шутя, наборщик.- Как раз на всех разложено.
- Мы, сдаётся, и без карт в дураках остались, - ответил моряк, закидывая ногу через забор.
Уже добрались до переулка. Здесь нужно было пересечь улицу, но безухий, высунув в калитку голову, остановил товарищей.
Стоп, полундра!