- Не берите себя в пример, Абузар Гиреевич. Вы - человек с мировым именем. Вас хорошо знает и зарубежная медицина. Таких, как вы, у нас можно по пальцам пересчитать. Вам давно бы звание академика присвоить…
- Хватит об этом, - решительно сказал Тагиров.
- Что ж, хватит так хватит…
Янгура встал, и, сунув руки в карманы, прошелся по кабинету. Вдруг остановился перед попавшейся на глаза фотографией.
- Простите, кто это? Кем она вам доводится? Я еще не встречал среди татарских девушек таких красавиц.
- Значит, плохо смотрите, - подкольнул профессор.
Янгура промолчал, продолжая разглядывать портрет в овальной рамке.
- Эту карточку я ни на что не обменяю, Фазылджан, - пошутил Абузар Гиреевич. - Это одна из лучших моих учениц - Гульшагида.
- Вы чувствительно раните, Абузар Гиреевич. Но я не сержусь, мы старые друзья… Значит, эта девушка врач?
- Да!
- Вон как… С таким лицом ей можно бы стать киноактрисой. Сияла бы звездой первой величины… Где она работает?
- В деревне.
- Значит, совсем пропала! - в отчаянии сказал Янгура.
- Сама она несколько иного мнения.
- Наверно, не подает виду из-за самолюбия. За кого она там выйдет замуж? В лучшем случае - за учителя или агронома…
- Она, кажется, уже была замужем… Если не ошибаюсь, именно за агрономом.
- Вот видите!
Янгура неожиданно стал прощаться. Уже в дверях спросил:
- Что же вы решили насчет той юной дикарки, которую мне показывали?
- Решили лечить.
- Эксперимент?
- И да и нет.
На прощанье Фазылджан долго и крепко жал руку профессору.
На следующий день Абузар Гиреевич, выполняя просьбу Янгуры, позвонил Чалдаеву, однако не застал его, - сказали, что он на операции. Профессор попросил, чтобы Чалдаев связался с ним, когда освободится.
Гаделькарим Абдуллович позвонил домой Тагирову только вечером. Трубку взяла Фати-хаттай. Насмешливо поджав губы, она сообщила Абузару Гиреевичу:
- "Бадьянов сад" зовет к телефону.
Профессор тоже усмехнулся, снял очки и вышел в прихожую. Он сразу понял, о ком идет речь. В компании, в гостях, Чалдаев, когда подвыпьет, всегда затягивает эту песню. У него не было ни голоса, ни слуха. Но какую бы песню ни начинали другие, он, никого не слушая, неизменно заводил свой "Бадьянов сад". Потом незаметно для себя сворачивал на "Баламишкин" и кончал "Айхайлюком"
Они быстро договорились. Чалдаев обещал, что по дороге домой зайдет и возьмет рукопись.
Основная работа у Гаделькарима Чалдаева - в железнодорожной клинике, и потому на нем путейская шинель с латунными пуговицами, на голове форменная фуражка. На его маленькой фигуре шинель кажется очень длинной. Видно, недавно он был в парикмахерской - волосы, коротко подстрижены, только надо лбом оставлен чуб.
- Сынок Гаделькарим, - встретила его в прихожей Фатихаттай, - неужели тебе, доктору, так уж обязательно носить эту долгополую черную шинель? Неужто не можешь заработать себе на хорошее пальто?
- Половину заработка, Фатихаттай, мне приходится отдавать квартирной хозяйке, а другую половину тратим на дрова и провизию.
- Когда же тебе дадут квартиру? Теперь ведь много строят новых домов.
- Наш дом еще без крыши, Фатихаттай.
- А ты будь похитрее. Дитя не плачет - мать не разумеет.
- Плакал бы, да слезы не текут. А за притворство меня в детстве секли крапивой - на всю жизнь отучили.
- Ну, если не хочешь врать, найди другие пути. Те, кто выдает квартиры, тоже небось хворают. Не сами, так жены болеют. На свете нет женщин без хвори. Так напрямки и скажи: "Дашь квартиру - буду лечить, не дашь - отваливай". Другие-то давно уж переселились в казенные квартиры. Ты думаешь, им за красивые глазки дают?
- Не знаю.
- Вот поэтому и мерзнешь, как воробей в худом гнезде, да еще-деньги платишь.
- Пока не мерзну, у меня пальто на лисьем меху… Хозяин-то что поделывает? Как себя чувствует Мадина-апа?
- Да чего-то прихварывает. У нас тоже холодно. Ни одна батарея толком не греет. Заходи, пожалуйста.
В больших комнатах каменного дома действительно было холодно. Все сидели в меховых безрукавках. Даже за чайным столом не сняли телогреек.
Абузар Гиреевич передал Чалдаеву просьбу Янгуры.
- Ладно, в свободное время посмотрю, - без особого энтузиазма ответил Гаделькарим.
Он не засиделся. Кончил говорить о деле и сразу же собрался уходить, сославшись на то, что к нему в гости приехали родственники.
- Люблю я этот "Бадьянов сад", - растроганно говорила Фатихаттай. - Вчера встретила на базаре Зюгру. В прошлом году она была такой хворой, ходила согнувшись, как коромысло. А теперь такая стройная, словно и не болела никогда. Расспросила я ее, что и как. "Сорок лет, говорит, страдала мучительной болезнью, наверно, десяти докторам показывалась. И вот сказали мне: есть, мол, здесь, в Казани, очень умелый хирург, зовут его Гаделькарим, покажись ему. Пришла я к этому Гаделькариму. "Нельзя ли, говорю, вырезать у меня эту мерзость - язву, а то она и в могиле не перестанет мучить меня…" Он отрезал без дальних слов, да так ловко и быстро, что я и не заметила, когда он взял в руки ножик, дай бог ему здоровья! Через две недели я уж поправилась. И вот теперь - будто снова родилась".
Абузар Гиреевич слушал и посмеивался. Он до самозабвения любил слушать рассказы об опытных, умелых врачах.
9
- Читали сегодняшнюю газету? О, тогда вы еще не знаете о замечательной новости в мире казанской медицины!
- Необычайно смелая операция! Чудо!
- Вы еще не поздравили Фазылджана Джангировича? Вот это новатор, вот это смелость! Недаром говорится: "Смелость города берет".
В этот день казанские медики, особенно хирурги, только и говорили об этой операции. Профессору Тагирову эту новость сообщил молодой врач Салах Саматов. Абузар Гиреевич не очень-то любил всякие сенсационные шумихи, но, поскольку речь шла о Янгуре, попросил Салаха прочитать заметку. Салах развернул газету и стал с чувством читать:
- "Устранение заболеваний сердечно-сосудистой системы хирургическим путем более или менее широко стало практиковаться лишь за последние годы. Пластическая замена дефектных сосудов трубками из капрона, дакрона и других синтетических материалов становится новой областью хирургии… Заведующий кафедрой хирургии Н-й больницы Фазылджан Джангирович Янгура явился нашим пионером в этой области. Совсем недавно им произведена блестящая операция на сердце человека, страдающего пороком… Больной К. чувствует себя хорошо…"
- Какая сенсация! - воскликнул Саматов, кончив читать.
Саматову под тридцать. Он несколько суетлив, беспокоен. У него маленькая, удлиненная голова, узкое лицо, острый нос, коротенькие черные усики.
- Сенсация-то сенсация, - взыскательно оглядев Самата, сказал профессор, - а почему вы небритый? Что у вас за воротник и галстук? Засалились! И почему от вас несет, простите, конским потом?.. Сегодня же откройте первый том Гиппократа и прочитайте раздел "Врач". Вот так!
Этим неожиданным поворотом профессор необычайно озадачил Саматова. Тот так и застыл на месте, не зная, что сказать, а профессор, заложив руки за спину, ушел. Он думал в эти минуты об Асии. Может быть, Янгура и сумел бы сделать ей удачную операцию. И в газетах появилось бы сообщение: "Больная А. чувствует себя хорошо". Возможно, в заметке были бы и такие строчки: "Не лишним будет напомнить - профессор Т. почему-то не давал согласия на эту операцию. Правильно ли он поступил?" Что же, может быть, Абузар Гиреевич действительно постарел не только телом, но и умом? Может, потому и топорщит усы, когда при нем заводят разговор о смелости молодых врачей? Всякому свое: молодежи - смелость, старикам - амбиция. И все же пока он не отдаст Асию хирургу.
Профессор кинул взгляд в окно: не поймешь, дождь идет или мокрый снег. Деревья, заборы - все мокрое, черное.
"Сенсация… сенсация…" - все еще недовольно бормотал профессор. Почему он, проработав полвека, не являлся виновником ни одной сенсации? Неужели его жизнь, его работа была неинтересной, серенькой?..
Но не прошло и часа - в уголках глаз профессора уже собирались лучистые морщинки: обида отошла. Да и некогда давать волю настроениям. Предстоит очередной обход.
Магира-ханум еще вчера докладывала об одной "новенькой" - очень капризной и трудной больной. К ней в первую очередь и направился профессор.
Русоволосой и тонкобровой, с тонкими губами Анисе Чиберкеевой тридцать лет. Она - финансовый работник. По ее словам, она впервые почувствовала приступы болезни в прошлом году. А теперь и разговаривать-то спокойно не может - трясется, как в лихорадке. Губы у нее плотно сжаты, словно она страшно боится, как бы невольно не сорвалось с языка что-то роковое, непоправимое. А глаза широко открыты, ищущие, беспокойные.
- Ну-ну, возьмите себя в руки, - уже не раз повторил профессор. - Вы хотели меня видеть, не так ли?
Наконец у Чиберкеевой дрогнули губы. Она торопливо заговорила, глотая слова. Однако понять ее было трудно. Она путала, коверкала, повторяя услышанные от кого-то или бегло прочитанные в каких-то брошюрах "модные" слова. По мнению Анисы, причина ее странной болезни - бурный, стремительно бегущий двадцатый век. Мать ее дожила до восьмидесяти, бабушка умерла после девяноста, а вот Аниса уже в тридцать лет чувствует себя обреченной…
- Если захотите, вы можете прожить не меньше ваших почтенных родичей, - серьезно проговорил профессор.
- Господи, еще бы не хотеть! - воскликнула Чиберкеева.
- Тогда поговорим откровенно, Аниса. Хотеть можно по-разному. Вы дали полную возможность разыграться своим нервам. А их надо держать вот так! - Профессор сжал кулак и тряхнул головой. - Нервы - глупцы, отдаваться их воле опасно. Бодрое, веселое настроение, любимый труд - надежней самой крепкой брони предохраняют человека от всяких болезней. А подавленное настроение губит человека.
- Нет, нервное расстройство зависит не от самого человека, а от эпохи. Я знаю, я не какая-нибудь темная женщина!.. - возбужденно и упрямо повторяла больная.
- Наше время, конечно, отличается от времени наших прадедов. Нервная нагрузка современного человека несравнимо больше, чем у людей прошлых веков. Мы в течение одной недели, даже одного часа порой видим, слышим и вынуждены запоминать столько всего, что предкам нашим хватило бы на всю жизнь. Но эта нагрузка не так уж вредит нам, Аниса. Ведь наш организм сам собой приспосабливается к новой среде. А вот если бы перенести в современную эпоху наших прабабушек и прадедушек, их нервная система не вынесла бы нынешних темпов жизни… Вы курите? - вдруг спросил профессор и, заметив смущение Анисы, сказал: - Бросьте эту гадость. Сразу почувствуете себя лучше.
- У меня часто возникают боли в животе, - пожаловалась Чиберкеева. - Курение вроде бы успокаивает.
Магира-ханум что-то сказала профессору по-латыни. Чиберкеева сразу дрогнувшим голосом спросила:
- Что она сказала?
- Она сказала, что у вас, может быть, глисты, - не моргнув глазом, ответил профессор и велел Анисе откинуть одеяло.
Больная отбросила одеяло. У нее уже не было ни стыда, ни даже смущения, так свойственных женщинам при медицинских осмотрах. Она уже привыкла. И все же нервы ее были напряжены, как тугая пружина. Едва профессор прикоснулся к ее животу, больная пронзительно вскрикнула.
- Почему вы кричите? - спокойно спросил Тагиров.
- Больно… - нерешительно ответила Аниса.
- Когда вы острее ощущаете боль - до еды или после?
- Ночью, при бессоннице… Как только задумаюсь…
- Вы пережили какое-нибудь сильное горе?
- Нет, нет, у меня не было переживаний… Совсем не было! - с необычайной горячностью возразила Чиберкеева. Затем закрыла лицо руками. Но тут же отняла их и с отчаянием крикнула: - Зачем вы задаете всякие вопросы? Вы же знаете, что у меня рак… рак! Вон сколько анализов. - Она вынула из-под подушки и бросила на одеяло целую пачку бумажек. - Вы только скрываете от меня. Рак в начальной стадии излечим, я читала… У меня все симптомы налицо… Так лечите же меня!
- Нет, Аниса, все это ваши выдумки, - твердо говорил профессор. - Давайте условимся: регулярно пейте лекарства, которые я назначу, бросьте курить, ежедневно выходите на прогулку на свежий воздух…
- Но ведь рентгеновский снимок показывает какое-то затемнение…
- Затемнение, Аниса, можно найти почти в каждом снимке. Надо отличать одно от другого. Выкиньте из головы эти глупые мысли.
Профессор поднялся с места и направился к двери. Тут его остановила больная, которая до этого молча сидела на койке и вязала кружево:
- Вы, Абузар-абы, меня уже и не замечаете. А я-то хотела показать, какие гибкие стали у меня пальцы. Неужели у вас и словечка теплого не найдется для меня, бедняжки?
Профессор остановился, весело вскинул брови.
- Это вы-то, Карима, бедняжка?
- Очень я соскучилась по детям, по дому, - тихо пожаловалась Карима. - Не пора ли мне на выписку?
Профессор взял у нее из рук кружева, с любопытством посмотрел, затем велел подвигать пальцами.
- Больно?.. А так?.. Тоже не больно? Ну и отлично! А вы еще обижаетесь! Я позвонил к вам на фабрику. Обещали вам путевку. Поедете из больницы прямо в санаторий, на грязелечение.
Женщина вдруг всхлипнула, принялась утирать слезы.
- Вот тебе на, вот и скажи ей теплое словечко! - засмеялся профессор. - Сразу нагрянула такая оттепель… Не годится!
Магира-ханум повела профессора еще к одному новому больному. Этот странный человек ни минуты не может побыть без врача или без сестры. Если долго не появляются - поднимает скандал, грозит пожаловаться самому заведующему горздравом Тютееву и еще кому-то "выше": дескать, если с ним что-нибудь случится, несдобровать всем врачам, да и больницу прикроют. Поистине трудный денек выпал.
Профессор и на этот раз начал со своего неизменного "здравствуйте".
- Ханзафаров Мустаким Максутович, пятьдесят пять лет, служащий, - привычно докладывала Магира-ханум. - С пятьдесят девятого года страдает гипертонией. Сердечный приступ начался на работе. В больнице четвертый день, приступ не повторялся. Дважды произведена электрокардиограмма.
- Теперь сами расскажите о себе, - обратился Абузар Гиреевич к больному.
- Прежде всего я должен сказать, товарищ профессор, что, несмотря на неоднократные мои требования, даже протесты…
- О жалобах после. Расскажите, что вас беспокоит.
- Со здоровьем у меня очень плохо, товарищ профессор, - заныл Ханзафаров. - Однако в истории болезни теперешняя моя должность…
- Мы не собираемся принимать вас на работу, должность не имеет значения.
- Как не имеет значения, если я номенклатурный хозяйственный работник?
- У нас ко всем одинаковое отношение. Однако вы, как я вижу, страдаете административной болезнью. - Профессор собрался подняться с места.
- Как это - административной?! - воскликнул Ханзафаров. - Все время давит и колет сердце… Еще в обкоме закололо…
- Вы что, немного поволновались на работе?
- Если бы немного, у меня и ус не дрогнул бы, товарищ профессор. А то и вспомнить страшно…
- Тогда не вспоминайте. Вас отправили в больницу прямо с работы?
- Что вы, товарищ профессор! Разве можно в партийном учреждении выставлять напоказ свою немощь! Я пришел домой и говорю жене: "Ну, над моим отделом гроза собирается. Может быть, пока не прояснится, съездить куда-нибудь на курорт? Ты ведь знаешь, какое у меня сердце". А она говорит: "Тебе в дороге хуже будет. Я знаю твою мнительность".
Надо сказать, жена у меня очень грамотна в медицине, даже врачи не могут ее переспорить. После ее слов в сердце у меня сразу закололо, еще сильнее закололо, чем в обкоме. Ночью проснулся - совсем не могу дышать, всю грудь заложило… Жена - к телефону. Слышу, кричит: "Скорей, очень опасное положение!" Я, конечно, тоже того… растревожился…
Профессор рассмотрел ленты электрокардиограммы. На одной из них он дольше задержал внимание. Ханзафаров лежал неподвижно, наблюдал за лицом Абузара Гиреевича. И вот - душа у него ушла в пятки. Ему казалось, что лицо профессора темнеет, - значит, на пленке черным-черно. У Ханзафарова задрожали губы.
- Профессор, неужто он самый?!
Тагиров мельком глянул на него и подумал:
"Где я слышал этот клокочущий голос?"
- Откиньте одеяло, - сказал профессор, прилаживая к ушам фонендоскоп. Он внимательно прослушал больного. Затем обратился к Магире-ханум: - Sanus! Если боли не прекратятся, можно сделать новокаиновую блокаду. А вам, Мустаким…
- Максутович, - торопливо подсказал больной.
- …нет особых оснований тревожиться за свое сердце. Если хотите скорее поправиться, лежите спокойно. Не забывайте, что здесь больница, рядом с вами лежат другие больные. Их тоже надо уважать, не тревожить. У вас что, очень беспокойная работа?
- Не знаю, есть ли на свете работа беспокойней, чем моя! - сразу воодушевился Ханзафаров. - Хозчасть! Целый день висишь на проводе. Как только терпит телефонная трубка…
- Спиртное пьете? - спросил профессор.
- В меру, товарищ профессор.
- Диляфруз, откройте-ка тумбочку и посмотрите. Не может быть, чтобы хозчасть не позаботилась о запасах.
И действительно, Диляфруз извлекла из тумбочки с десяток пачек папирос и бутылку коньяку.
Профессор крепко отчитал Ханзафарова за нарушение больничного режима и предупредил, что если еще раз обнаружит хоть капельку спиртного, то немедленно выпишет его из больницы.
- Вот так, Мустаким, - закончил профессор уже по-дружески, - отныне не курить ни одной папироски, не пить ни капли коньяку.
- Навсегда?
- Да, навсегда!
- Последние удовольствия отнимаете, профессор! Что же останется? Лучше уж умереть.
- Вот я и вина не пью, и не курю. А умирать не собираюсь, да еще вас лечу, - безжалостно говорил Абузар Гиреевич. - Ну-с, желаю вам поправиться.
Когда вернулись в кабинет, профессор вот - что сказал Магире-ханум:
- Чиберкеева - типичная ипохондричка! На беду свою, попала к "футболистам". К сожалению, у нас еще встречаются врачи, которые гоняют больных от одного к другому, как футбольный мяч. Видели, сколько бумажек набрала Чиберкеева? Это ведь ужасно! И вот она требует лечения не настоящей болезни, а той самой, что указана в бумажках. Поди разберись в этих бумажках. Болезнь ее, безусловно, началась после какой-то душевной травмы. Но Чиберкеева почему-то скрывает это. Пока давайте ей только успокоительные средства. Но она еще достаточно помучает нас. Это не Асия. Асия в сравнении с ней золото. Конечно, я имею в виду характер.