В нардоме накурено. В неярком свете лампы ясно виделось, как летают синие духи, синие струйки дыма. Дверь открывалась и закрывалась. Заходили белые духи мороза, а следом за ними - странные люди. Глаза их горели, как у шаманов во время камлания. И почему-то многие из них - с ружьями. Ружья большие и совсем маленькие. Некоторые из них - чуть больше ладони.
- Кто это такие? - шепотом спросил приятеля Солвал.
- Это наши из Рабочего союза - красногвардейцы!..
Слова эти Солвалу были незнакомы. Только слово "рабочий" о чем-то смутно говорило. Он слыхал его раньше от приятеля, еще там на рыбалке.
- А это товарищ Сенькин! - сказал как-то по-особому Ванька Дровосек, кивком указывая на человека в кожаной куртке. Лицо у Сенькина было энергичное, а глаза спокойные, задумчивые, чуть усталые.
- Председатель Совдепа. Большевик. Революционер! - прошептал в ухо приятель.
Первые два слова Солвал слышал в первый раз. Они ничего не говорили его таежному уму. Как прилетели - так и улетели. Последнее слово заставило его вздрогнуть: "Революца!.. Это и есть Революца?! - воскликнул он в душе. - Так это же не дух! А человек!.. Лицо, глаза, руки… Обыкновенный русский. Значит, он любит соболя. Живую жертву, кровь любят только духи. Русский кровь не пьет. Только увидит соболя - на духа похожим становится. Не на доброго, а на злого духа похожим становится.
Революца… Не отберет ли он охотничьи угодья? Не займет ли все лучшие рыбацкие пески, как веселый купец Плотник? Не разрушит ли священные капища? - забеспокоился Солвал, обратив внимание на наган, который висел у Сенькина на боку. Знал он, что маленькое ружье стреляя, насмерть убивает. - Нет у манси такого ружья, нет такой силы! И народу мало. А русских много, ох как много! Вон сколько людей собралось только в этом доме! - мыслил он, прикидывая взглядом. - А сколько их на улице, в других домах!.."
Заметив испуганный взгляд Солвала, Ванька Дровосек стал его успокаивать:
- Ты не бойся! Это свои люди, такие же, как мы с тобой, батраки, рабочие!.. Теперь мы будем хозяевами, а не он! - И показал пальцем на человека, которого двое с ружьями только что втолкнули в нардом.
Присмотревшись, Солвал узнал в том человеке старшину инородческой управы, который не раз приезжал в деревню, собирал с охотников ясак. Это был большой человек. Самый большой среди манси. Он мог присудить к битью кнутами, розгами. Был судьей в мирских и бытовых тяжбах.
Совсем недавно этот старшина с двумя помощниками-мировщиками приезжал в деревню. У Потепки будто бы потерялась кривда. Двери у манси не знают замков, и никогда ничего не терялось. Сети манси далеко от деревни стоят, и не только снасть, но и рыбы чужой никто никогда не возьмет. А здесь будто бы потерялась кривда, которая возле дома была. Потепка обвинял в этом страшном грехе Анха-Ваську. Это, мол, он, бездельник, у которого нет ни лодки своей, ни ружья, утащил и продал русским кривду. Мол, это его родовая привычка, недаром к его имени прилепили словно Анха! Еще дед его заслужил такое прозвище за снятую с чужого силка куропатку.
- По его следу и внук пошел, стал таким же вором! - кричал Потепка по деревне. И между домами вспыхнула ссора, грозившая вылиться в кровавую драку.
Каким-то образом в таких случаях известие доходило до Березова, до инородческой управы. И старшина с двумя мировщиками был тут как тут. Видно, у них было дело и поважнее этой глупой ссоры. Но и это они не оставили без внимания, устроив суд у священных лиственниц, которые стояли рядом с домом Яксы.
Сначала шаман говорил о той страшной каре, которая ждет и преступника, и лжесвидетеля, и обвинителя, если они будут говорить неправду и присягать против своей совести.
Потом обвиняемому Анха-Ваське Якса велел, чтобы он взял в руки острый нож и отрезал у деревянного божка нос, выковырял глаза и произнес за ним такие слова: "Если я в этом споре не прав и если, дав клятву, покривлю своей совестью, то так же, как у этого идола, у меня пусть не будет носа. Если я на самом деле похитил кривду, то быть мне топором изрубленным, медведем в лесу изорванным, силами нечистыми преследуемым и гонимым…"
То же самое проделал и Потепка.
Благодаря этим мировщикам и старшине стало всем жителям деревни ясно, что Потепка действительно потерял кривду, но Анха-Васька здесь совсем ни при чем. Если бы он на самом деле похитил эту снасть, то кара бы его не миновала! Все знали: манси никогда не присягнет ложно, а если это случится, то от одного страха и угрызения совести он с ума сойдет…
"Большие люди - мировщики! Большой человек - старшина! Без него манси не может разрешить спор, развеять ссору, узнать, кто прав, кто нет!" - думал Солвал, глядя на побитого, помятого старшину.
- Зачем его так? Разве так можно с большим человеком? - вскрикнул Солвал на ломаном русском языке. Хотя в нардоме стоял шум и гам, голос его услышали и на него обратили внимание.
- А это кто такой? - спросил строго человек в овчинном полушубке, подойдя к Ваньке Дровосеку. - Откуда ты его выкопал?
- Это мой товарищ. Мы с ним вместе рыбачили. Такой же, как я, батрак.
- Для батрака у него слишком роскошная одежда! - разглядывая белоснежную парку, кисы с узорами, произнес подошедший.
Солвал был действительно хорошо одет. Собирая в дальнюю дорогу, Якса о нем позаботился. У него нашлись и эта чудная парка, и малица, и кисы. Разнарядил он своего преемника, считая, что и внешний вид того, кто хочет завладеть сердцами, имеет не меньшее значение, чем его речь…
"Глаза человека - два зорких стража, два защитника. Но они таят и слабость. Глаза человека любят наслаждаться. Они от красоты млеют. Узоры волшебные их уводят от мира, над которым надо задумываться!" - говаривал Якса.
Красивая одежда Солвалу очень нравилась. Когда он во все это нарядился, то почувствовал себя самым счастливым духом.
Никак не мог понять, почему эта "роскошная одежда" не по душе русскому со строгими глазами. "Неужели его потертый, измызганный овчинный полушубок лучше этой белой, как снег, мягкой, как пух парки?! - думал Солвал. - А может, он хочет, чтобы все ходили в рвани? Нет! Солвал так не желает! Красивой жизни жаждет Солвал!.."
Отойдя от Солвала, Ванька Дровосек о чем-то горячо говорил с человеком в полушубке, то размахивая руками, то озорно улыбаясь. О чем он говорил - было не слышно. Но глаза строгого в полушубке очень потеплели. В этот миг чем-то он был похож на шамана Яксу, когда тот поучал, остерегая от неверного шага.
Долго потом журил Ванька Дровосек своего приятеля за сочувствие "классовому врагу" - старшине. Он старался объяснить, что старшина не только не хотел добровольно уступить революции власть, но и оказал вооруженное сопротивление. А потом вместе с купцами, попами, чиновниками старой администрации принимал участие в подготовке мятежа против революции. Увидев, что до приятеля не все доходит, Ванька Дровосек в меру своих сил старался втолковать "язычнику", что в стране произошла революция и у власти теперь будут не мансийские старшины и не русские богачи, а бедняки, такие, как Ванька Дровосек или как бывший рабочий Тихон Сенькин, сосланный царем в ссылку за то, что он боролся за хорошую жизнь бедных.
В Березове он и возглавляет Совдеп - Совет рабочих и солдатских депутатов. И хотя он с виду не богатырь - сила у него немалая: пятьсот сердец, пятьсот человек объединились в Рабочий союз. И это - революционный кулак Сенькина!
Синие духи дыма струились, летали. Их стало больше, чем в тот момент, когда вошел Солвал. Стало больше и народу. Они говорили, говорили, говорили… Их было не понять, как и великих шаманов. Их можно было только чувствовать, как и великих шаманов. О чем-то светлом и радостном ведали эти люди в ветхой одежонке с узорами смолы и копоти, будто они собрались на пир по случаю окончания удачной летней путины.
Под конец они все пели хором, как счастливые весенние птицы пели:
Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов!
Кипит наш разум возмущенный…
Солвал не был тупицей. Но мир, в котором он рос, был настолько далек, что все это он воспринимал как священнодействие нового, не ведомого еще никому шамана.
В ДОРОГЕ
Солвал и Потепка ехали на лошадях, мчались на оленях, тащились на собаках, шли пешком. Даже за пушистый мех не всякий хотел везти странных путников, отправившихся невесть куда в такое тревожное время. Поэтому нередко от одного дымка до другого приходилось надеяться лишь на свои ноги. А ноги охотника - два выносливых оленя. Пушистый снег - не пушистый мех. Но оленю не страшен сугроб. И тайга дремучая ему не страшна. И белая снежная равнина, бескрайняя снежная даль под ноги стелется - шагать вперед зовет.
Для того и снег, чтоб скрипеть под ногами путника. Для того и земля, чтоб шагал по ней человек и открывал для себя святую тайну. А в каждом уголке земли великой - своя маленькая и большая тайна. А для манси на земле слишком много тайны. Солвал и Потепка шли, чтобы разгадать ее маленькую загадку: что происходит на земле и с кем манси быть, как вести себя?
Солвал и Потепка продвигались вверх по Оби.
…Еще в сказочные времена задумывались манси: "Кто же живет в верховье великой реки? Какие там люди? Не съездить ли нам туда?"
Собрались люди, поехали. На лодках вверх по Оби поплыли. Видят: по сверкающей глади реки плывут плоты. На всю реку плоты.
"Кто их сделал? - думают они. - Наверно, великаны какие-то?"
Припасы кончились. Голодать стали.
- Хватит, - говорят. - Вернемся назад. Пусть двое едут, смотрят землю. Много ли им, двоим, пищи надо!
Снарядили двоих, а остальные отправились обратно. Плывут два манси, смотрят землю, реку, небо. А плоты, как тучи, плывут и плывут. Кажется, еще больше становятся. Однажды слышат звон топора. Видят: мужик что-то рубит. Только он какой-то необыкновенный. Высокий и большой. Тело у него в шерсти, будто беличий мех на нем. Сам голый. Видно, от жары одежду скинул. Лишь у пояса тряпочка.
- У, какой великан. Может, это менкв?! - говорит один. - Страшно даже смотреть! Не повернуть ли нам назад?
- Обь смотреть плыли, вести привезти ехали, - говорит другой, - вернутся назад?! Что нам скажут люди? Кто с полдороги раз вернулся, тому никогда больше не увидеть счастливого пути!..
Подъехали к берегу. Один остался в лодке, другой пошел к великану.
- Пася, дедушка! - кланяется манси.
- Здравствуй, здравствуй, внучек! Что это твой приятель не выходит из лодки? Вы меня уж не бойтесь! Хотя мой отец и менкв - злой Лесной дух, но я люблю топор и труд, а не человеческое мясо. Не трогаю я людей.
Вышел из лодки и второй манси.
- Вы куда это путь держите? - спрашивает великан.
- Мы едем смотреть верховья Оби. Все манси хотят знать: кто живет в начале нашей великой северной реки, какими людьми облюбованы ее песчаные да лесистые берега.
- Здесь и дальше людей нет. Мы, менквы, хозяйничаем. Что это вы так долго ехали? За три дня до этого я уже почуял, что вы на лодочке плывете. Мы эту Обь в два шага перешагиваем… Вы уж дальше не ходите! Возвращайтесь к своему берегу и передайте: в верховье Оби злые лесные духи живут, людоеды хозяйничают, - говорит добрый великан, протягивая что-то большое пришельцам. - Берите, не стесняйтесь, ешьте! Это я кусочек мяса на обед брал…
- Ну и кусочек! - вздыхают оба. - До лодки не дотащишь, за неделю бедному человеку не съесть!
"Как это мы возвратимся назад? Для чего тогда нас посылали? Может, пойдем в их деревню, посмотрим их дома, узнаем, как они живут?" - задумываются манси.
- Внучата вы мои! Не послушаетесь - пожалеете! Пойдете - не возвратитесь: не отпустят они вас, убьют.
А человек хочет знать. Что за деревьями - хочет он знать! Что за рекою - хочет он знать! Что за горами - хочет он знать! Что в небесах - хочет он знать! Что под водою - хочет он знать! И манси поехали дальше.
Долго ли, коротко ли ехали - увидели деревню. Дома большие, выше деревьев. Пристали. Зашли в один из них. Из угла в угол великан ходит.
- Па! Па! - восклицает он, поглаживая бороду, похожую на веник. - Па! Па! Таежные птички прилетели.
Растопляет он каменную печь. Напевая песенку, поглядывает на пришельцев. Когда пламя разыгралось, он хватает одного из путешественников, переламывает ему спину - и в печь. Долго ли, коротко ли жарил - вытащил свою жертву из печи, очистил от копоти и, чавкая, жадно стал есть.
Второй манси был ни жив ни мертв. Своими глазами он видел ужас, своими ушами он слышал стон человека и звериный лязг зубов людоеда, своей живой душой он пережил смерть товарища. И за одно это мгновение он пережил семь смертей и семь раз воскресал. Семь раз был в темном подземелье - могильном царстве страданий и ужаса, семь раз мысленно возвращался в родной мансийский край, где плещет жизнь. И не одну думу передумал! И не одну истину успел понять!
А между тем людоед молвил:
- Сердце мое насытилось. Того завтра съем!
Свалился на нары, захрапел.
А манси тем временем - к двери. Дверь большая, тяжелая. Толкает ее, толкает - никак не открыть. Наконец появилась щель. Еле выкарабкался из нее. И бежать к лодке.
Оттолкнулся от берега и по течению поплыл. Доплыл до доброго великана. Тот спрашивает:
- А где же твой приятель?
- Его убили! - отвечает манси.
- Я же говорил, какой ужас ждет рискнувших узнать больше себя.
Этот манси добрался до дому. Он и рассказал, что в верховьях Оби нет людей. Там одни людоеды-менквы живут.
А земля, как в сказочные времена, дышала невероятными слухами. Вести черные неслись по земле быстрее вьюги черной. Чем дальше - тем тревожнее становились они. И Солвалу казалось, что черные духи где-то совсем рядом, и вот-вот что-то произойдет прямо перед его глазами, и его таежный ум прозреет, и наконец-то он сможет принести народу своему весть, достойную правды, увиденную своими глазами, понятую своим сердцем.
Но недалеко от Белогорья Потепка исчез. Вместе с ним исчез и мешок с мехами. Солвал остался ни с чем. Но решил не ворочаться назад, пока не узнает, что "представляет из себя Революца", какой это дух и где правда… Пришлось продать узористые кисы и белую парку с нежным мехом молодого оленя.
Часто голодал. Нанимался на несколько дней на работу к какому-нибудь зажиточному, зарабатывал кусок хлеба, мяса или рыбы и шел дальше.
Он знал предания, как много веков назад посланники манси ходили пешком даже до самой Москвы и решали с царем волнующие народ вопросы.
Почему исчез Потепка, Солвал не ведал. В последнее время ему казалось, что он пытался с ним поссориться. Но Солвал не шел на ссору. Знал: не за этим послали люди. В каждом новом стойбище, в каждой деревне, хантыйской или мансийской, Потепка выдавал себя за великого шамана, требовал жертвоприношения… То прикидывался певцом и танцором, то важным и прозорливым всевидящим, которому народ доверил "своими глазами прозреть мир и принести народу правду".
А в небольших деревеньках, где дома были одни старики, женщины и дети, он прикидывался сказочным героем Эква-пыгрисем и даже сыном бога - самим Мирсуснэхумом.
Он устраивал камлания, каких Солвал еще не видывал. Когда не помогал бубен и люди оставались равнодушными, он творил невообразимое. Выворачивал нижние и верхние веки, красными глазами глядел на каждого усомнившегося… Глотал кольца и согнутые железные гвозди. Через нос просовывал тесемку из оленьей кишки. Вытащив ее через рот, завязывал концы наподобие петли, заставлял таскать себя вокруг огня… Делал вид, что ткнул себя ножом в живот, и тут же показывал на ладонях кровь… А порой накладывал на горло петлю из веревки, заставлял четырех мужиков душить себя. Сам притворялся на время умершим. Потом вскакивал и перед возбужденными и удивленными людьми снова продолжал свое кровавое священнодействие. Испуганные люди несли страшному волшебнику все, что есть.