Васёнка повернулась к Макару. Ещё бы чуток смелости - и кинула бы она ему на плечи руки, зажмурила глаза, чтоб Макар не видел её стыда и тоски, зашептала бы: "Веди меня, Макарушка, отсюда! Беду чует сердце… Хочешь моей жизни - веди!" И ушла бы с ним, на Капкиных глазах ушла, не оглянулась. Не хватало Васёнке смелости: девичья доля застыдила. Будто над ухом услышала строгий окрик матушки: "В уме ли ты, доча?! Да можно ли самой-то на парня кидаться! Парню делать, девке ждать…"
Никогда не перечила матушке Васёнка, не ослушалась и на этот раз. А Макар стоял под берёзой, полный спокойствия и силы, смотрел на неё горячими глазами и молчал, как будто они всё уже обговорили и уладили, и дело было только за сроком. Не ведал он её страхов, не знал, что Васёнке нужны были надёжные слова, за которые она могла бы ухватиться в своей неулаженной девичьей жизни.
Васёнка подождала, теребя концы завязанного у шеи платка, улыбнулась потерянно, робко поклонилась и пошла по тропке к дому.
У Макара тревожно стукнуло сердце, он шагнул в калитку. Васёнка дошла до крыльца, обернулась, и Макар, нарушая тишину, позвал:
- Васёна! Васёнушка!.. Ты не затворяйся в дому. Завтра же к клубу приходи!
- Приду-у… - шёпотом ответила Васёнка и уже с крыльца махнула Макару варежкой.
ЮРОЧКА
1
Странно, но ещё в прошлую осень Алешка не знал, что на свете есть Юрочка Кобликов. Среди семигорских ребят Юрочка не появлялся, он жил в районном городке, за Волгой, и судьба свела их уже в новой для Алёшки городской школе.
Когда Алёшка стоял перед незнакомым классом, близоруко выглядывая свободное место, в отчаянье готовый сесть на первую ближайшую к нему парту, он вдруг почувствовал на плече тяжёлую руку и близко увидел знакомые, цвета спокойной летней зелени глаза Васи Обухова.
- Что, оробел? - басок у Васи стал поглуше, взгляд, как всегда, усмешливый. - На своей земле робеть не положено. Ребят в классе восемь, с тобой - девять. Девчат - двадцать шесть. Так что держись к нам поближе… Пойдём, покажу тебе место. Вот по ряду - последняя, по положению - особая. Парта Юрочки Кобликова. - Вася качнул блестевшую парту, как будто пробуя на прочность. - Кобликова сейчас нет. На соревнованиях. Через денёк-другой явится. Хочешь испытать свой характер - садись. Обижать будет - скажешь…
Алёшка улыбнулся наивной заботе Васи Обухова и решительно положил портфель на парту. Он ещё не знал, что очень скоро Юрочка чёртом войдёт в его жизнь, накидает ему в душу горячих углей. И не раз за годы жизни Алёшка обожжёт о них своё сердце.
День, когда Юрочка появился в классе, Алёшка помнил и сейчас. Нахмуренный, с надутыми губами, ни на кого не глядя, он подошёл к парте и бросил свою сумку прямо на Алёшкины учебники.
- Двигайся к краю. Я у окна сижу, - приказал он. За парту сел шумно, как большая птица на дерево, расставил локти и затих. На втором уроке Юрочка долго косился на скромно молчавшего Алёшку и вдруг ногтем прочертил границу поперёк парты, отхватив от Алёшкиной территории полосу в два сантиметра шириной. Кровь бросилась к щекам Алёшки, но он сдержал себя. Он решил выстоять перед Юрочкиным напором и добавил Юрочке ещё сантиметр своей территории.
Три дня прошли в обоюдном и твёрдом молчании. На четвёртый день Юрочка убрал широко расставленные локти. Хмуро уставившись в беспросветное, мокрое, как река, небо за окном, отрывисто спросил:
- Откуда?.. Где живёшь?.. Почему не в городе?..
- Живу там, где отец работает, спокойно пояснил Алёшка.
- Охотник?
- Кто, отец?
Юрочка медленно повернул свою красивую голову с пышными, как у девчонки, волосами.
- Ты что - чудак? - спросил он, разглядывая Алёшку не моргающим взглядом. - Твой отец мне до кисточки… Сам охотник?
- Охотник.
- Без шуток? Может, так, ворон пугаешь?
- Без шуток… - сказал Алёшка и рассмеялся. - Ну, хватит дурить, Кобликов! Уж знакомиться, так по-человечески… - он протянул Юрочке руку.
Юрочка крутнул головой, отвернулся, тут же выставил острый локоть.
Два урока он каменно сидел, не замечая Алёшку. На третьем подобрал руки, уткнул подбородок в кулак, угрюмо спросил:
- Кем работает?
- Кто?
- Отец…
Алёшка ответил, стараясь, чтобы даже тень улыбки не проскользнула в его глазах. Но Юрочка и на этот раз не оценил его стараний: он сердито провёл рукой по своим волосам и отвернулся к окну, подперев кулаком побледневшую щеку. Алёшка тогда ещё не знал, что Юрочка живёт без отца.
- Ладно, - сказал, хмурясь, Юрочка. - Ты, чудик, мне по душе. По крайней мере, не хочется влепить по твоей физиономии. Зайдёшь ко мне домой, поговорим…
На следующий же день Алёшка отыскал на тихой улочке с деревянными мостками-тротуарами дом Кобликовых, очень похожий на все другие дома: обшитый тёсом, с простыми наличниками, глухим забором и закрытыми воротами. На всех трёх окнах горшки с гераньками, наполовину раздёрнутые занавески, как у всех - на глухой тёсовой калитке железное кольцо с лязгающим запором. За воротами - маленький двор с гусиной травой, запущенный садик с пятью яблонями и кустами малины вдоль забора, огород с уже пустыми осенними грядами. У сарая лежали и мокли под дождём берёзовые дрова.
Юрочку Алёшка застал на кухне, за столом. Он, как на троне, восседал на широкой лавке, по-деревенски наглухо прибитой к стене. Перед ним на старенькой клеёнке стояла четвертная бутыль с молоком и тазик, выше краёв набитый свежими огурцами.
- Здорово! - сказал он. - Раздевайся и проходи…
Из-за стола Юрочка не встал, он просто не мог встать, - к столу он лип, как муха, хоботком нащупавшая сахар.
- Давай, садись! Будем лопать… - Юрочка в нетерпении шевелил пальцами над столом. - Не думай отказываться! От удовольствий отказываются только дураки! - Он достал кружки, в обе налил молока. - Садись…
Юрочка склонился над столом, разгорающимся взглядом нацелился на тазик с огурцами. Осторожно, как изюминку из булочки, вытянул приглянувшийся ему свежак, приложился носом к его травянисто-матовому, тронутому желтизной боку, с наслаждением втянул в раздувшиеся ноздри огуречный запах и вдруг жадно, с хрустом откусил. Он сжёвывал огурец за огурцом, запивал молоком и, проглатывая это немыслимое в глазах Алёшки месиво, в блаженстве жмурил глаза.
- Юрка, ведь животом намучаешься! - Алёшка почти в ужасе смотрел на белые от молока Юрочкины губы и зелень огуречной кожуры, застрявшую в его неровных зубах. Юрочка, вытягивая очередной огурец из тазика, вздохнул:
- У тебя мамаша случайно не доктор?.. Моя мамочка, например, не боится за мой живот… Ей кажется, что я нарушаю умственную диету… Запомни, чудик, приятное не может быть человеку во вред. Завтра буду наедаться селёдкой с белым хлебом и сладким чаем…
Юрочка дожевал огурец, с сожалением посмотрел на остаток молока в бутыли.
- Всё. Под шнурок!.. На сегодня отхотел…
Он вылез из-за стола, поиграл мускулами рук и плеч, как будто в животе у него не болталось почти полчетверти молока, прошёлся по кухне.
- Я тебе сразу скажу, чтоб ты на меня очки не пялил… Я - такой. Я давно понял, что жизнь не то чтобы скучная. Она, понимаешь, жмёт на нас разными делами. И всё чересчур важными, нужными, самыми нужными… Насмотрелся я на свою мамочку. Спит с портфелем под подушкой! А ты вон понаблюдай - курица и та не всё подряд клюёт, выбирает, что хочет. Гвозди, например, не клюёт, хоть они и на червяков похожи! Ты как на это смотришь?
- Не знаю. Не думал, - сказал Алёшка. - А радости всякие люблю!..
- Во, я в тебе это почуял! - Юрочка удовлетворённо похлопал себя по животу. - А вообще… Славу мою показать?..
Юрочка повёл Алёшку в комнату, выложил на стол альбомы с фотографиями.
- Это я на соревнованиях. На стадионе… Это - в области… Эти призы городу добыл! Я ж чемпион области по лыжам и бегу!.. Не знал? Пора бы знать. Я в области загорал, когда вы учиться начали. Меня с двумя гавриками в Москву готовят! Зимой - кросс. Летом с братьями Знаменскими на одну дорожку выйду! Серафим, тот, понятно, бог - не одолею. А Георгию пятки покажу. Не веришь? Десять секунд на полуторакилометровке осталось добрать, будем нос к носу… Ты как насчёт спорта?
Алёшка неопределённо пожал плечами.
Юрочка оглядел его фигуру, пощупал мускулы.
- Заняться бы тобой… впрочем, не обещаю… Слава требует времени. И характер нужен. Зато свободы больше, чем у любого смертного… А вообще-то меня другое захлестнуло. Что навострился?! Нет, Полянин, об этом с тобой рано говорить. Ещё неизвестно, что ты за фрукт! С виду зайчик. А что у тебя там, за твоим травоядным видом?!
Алёшка обиженно закрыл и отодвинул от себя альбомы.
- Ну, не девочка! - примирительно сказал Кобликов. - Съедим с тобой хотя бы фунт соли, тогда…
Он сел на один из чинно стоявших вдоль стен старинных стульев с прямыми спинками, заплетёнными рогожкой, ногу закинул за ногу, поиграл бровями.
- Случайно, не ты погоду заказывал? Сколько ещё лить будет - год, два?..
Алёшка засмеялся. Юрочка менялся на глазах, как осенний день, невозможно было сердиться на него.
- Что тебе погода? В лесу и в дождь хорошо!
- И никакого удовольствия!
- Я ходил.
- Ну и как?
- Двух из глухариного выводка взял…
Юрочка руками охватил спинки рядом стоящих стульев, в задумчивости сидел, вытянув хоботком сочные губы, покачивая ногой.
- Нет! - сказал он, вздохнув. - У дождя есть одно неприятное свойство: он мокрый…
Алёшка услышал в сенях медленные твёрдые шаги. Кто-то открыл и плотно прихлопнул за собой дверь. И от этого по-хозяйски плотного хлопка в доме что-то сразу изменилось. Вещи остались на местах: и стол, и старинные стулья, и гераньки на окнах, и не подходящая к общей обстановке, сурового вида железная кровать, накрытая серым суконным одеялом и отгороженная от комнаты самодельной этажеркой с книгами и журналами, - всё осталось на местах. Но Алёшка ясно почувствовал напряжение, которое вдруг установилось в сыром, пахнущем геранькой воздухе комнаты. Он видел, как Юрочка поспешно сбросил ногу с ноги, подобрал руки, на его беспечное лицо легла хмурая тень ожидания.
В напряжённой тишине отщёлкивал секунды тяжёлый маятник старинных часов.
Заскрипела половица, медленные шаги приблизились к порогу комнаты, и Алёшка невольно встал: слишком властным был вид невысокой полной женщины в чёрном строгом костюме, остановившейся в дверях. Женщина без улыбки смотрела на Алёшку - так смотрят усталые люди на ещё одного явившегося просителя. Ни руки её, ни заметно припухшие под глазами веки, ни властно сжатые губы не сделали ни единого движения, пока она смотрела на Алёшку. Юрочка пошевелился, привлекая внимание женщины к себе.
- Мама, это Полянин, Алексей… Новенький в нашем классе. Из Москвы.
- Полянин? - низкие брови на невозмутимом лице женщины приподнялись и опустились, как крылья медленно летящей птицы. - Слышала… - Голос её и взгляд смягчились. - Я рада, что у Юрочки, наконец, появился друг. Меня зовут Дора Павловна…
Звук "р" Дора Павловна выговорила с такой металлической чёткостью и силой, что струны испорченного боя в массивном футляре часов, висевших на стене, отозвались сквозь ритмичное щёлканье маятника дрожащим резонирующим звоном. Дора Павловна подошла к зеркалу, чётким движением руки поправили в костюме воротничок.
- Всё-таки, Юрочка, я недовольна тобой. - Она сказала это, не отходя от зеркала, строго глядя себе в глаза. - Ты обещал убрать дрова в сарай. Дрова у всех на виду, под дождём… Не думаю, что надо ждать, когда тебе или мне скажут об этом люди. Посидите здесь. Я приготовлю чай.
Дора Павловна вышла в кухню.
- Кажется, пронесло… - прошептал Юрочка. Шёпот прозвучал за спиной Доры Павловны, и Алёшка поморщился.
В поведении и словах Доры Павловны не было ничего, что могло бы Алёшку обидеть или унизить, и всё-таки он не сразу освободился от напряжения и ощущения какой-то душевной зябкости.
- Слушай, Юрка. Пойдём дрова в сарай перекидаем! - Он сказал это тихо, Дора Павловна не могла его слышать, но глаза Юрочки тут же по-зверюшечьи сверкнули. Не сводя с Алёшки взгляда, он с каким-то наивным удивлением протянул:
- А ты, оказывается, в паиньки лезешь?! Ладно, чай ты себе и так заработал. А таскать мокрые поленья - бррр!.. Ты лучше приготовься: у мамочки даже чай с политикой! Так что… - Юрочка пальцем покрутил у лба, - соберись…
Дора Павловна пила чай редкими медленными глотками. Алёшку она не угощала. Всё, что сочла нужным, она выставила на стол: хлеб, масло, пряники из магазина, вазочку яблочного варенья. Алёшка мог брать то, что хотел, мог ничего не брать - Дору Павловну это не волновало. Она сидела напротив, уперев локти в стол, в ладонях перед собой держала чашку, как будто сразу грела озябшие руки и подбородок, и глазами, полными дум, напряжённо разглядывала за окном серое низкое небо.
Юрочка уже два раза ронял на пол нож, звякал в чашке ложечкой, нервно покашливал, а Дора Павловна всё смотрела на обрызганное дождём стекло, изредка приближала к губам чашку, отпивала глоток и не замечала ни Юрочку, ни затихшего в углу Алёшку. Юрочка наконец потерял терпение.
- Мама, кажется, мы тоже за столом!..
- Да, я это знаю, Юрочка, - отчётливо произнесла Дора Павловна. - Бывают, мальчики, в жизни дела, когда всё, буквально всё отступает на второй и даже на третий план… Тебе, Алёша, налить чаю? Стесняться не надо. Ложный стыд порой толкает на поступки, которые человек в ясном сознании не совершает… Дай чашку… Я хочу сказать вам, мои мальчики, что нам всем надо иметь очень ясную и очень холодную голову. Наше время - время жестокой борьбы. На наших плечах свинцовая тяжесть туч. Сердца мы должны держать в холодных и крепких ладонях целесообразности… Ты, Алёша, конечно, в комсомоле? Да, в этом я не сомневалась. Ты кем думаешь стать?..
Алёшка от неожиданности обжёгся горячим чаем, неловко отставил чашку, с мольбой взглянул на Юрочку. Юрочка был безучастен. Как только Дора Павловна заговорила, он успокоился и теперь, локтями навалившись на стол и закрыв глаза, с наслаждением тянул сладкий, густо заправленный вареньем чай. С Дорой Павловной Алёшка был один на один и, смущаясь её вопроса и изучающего взгляда, краснея, ответил:
- Ну, прежде всего, добрым, справедливым…
- Вот! - с каким-то скорбным удовлетворением сказала Дора Павловна. - Душевность, доброта, благородство!.. А мы в ваши годы ловили бандитские пули. Пожарами устрашали нас кулаки. Но мы знали, кто мы, знали, что должны. И никто не делал за нас чёрную работу. Никто!.. Добренькие уступают поле боя врагу…
- Я не совсем понимаю вас. - Алёшка упрямо выдержал взгляд Доры Павловны. - Я не понимаю, зачем сталкивать дело и благородство?.. Разве благородные душевные качества мешают человеку жить? Если я делаю добро, я делаю плохо?
Дора Павловна слегка отстранилась от стола, с удивлением даже с некоторым интересом, смотрела на Алёшку. Пальцы её лежащей на столе руки нащупали кусочек хлебного мякиша и, как будто обрадованные находкой, слегка придавили к клеёнке. Взглядом удивлённым, с лёгкой усмешкой по краям строгих губ, Дора Павловна разглядывала Алёшку, а пальцы её с какой-то привычной неторопливой последовательностью мяли и прикатывали хлебный мякиш, пока он не скатался в плотный, податливый движениям её пальца шарик. Удовлетворённо ощупав шарик, Дора Павловна сочувственно сказала:
- Я понимаю, Алёша, благородные устремления юности. Но юность - вам и Юрочке следует это знать - проходит. Жизнь человека складывается из сотен, из тысяч самых будничных и не всегда благородных, но необходимых дел. Да, молодость, а вместе с ней и пустые мечты, - повторила Дора Павловна с каким-то внутренним ожесточением, - проходит. Но… - глаза её сузились, в них как будто отразилась тяжесть хмурого неба, - бесконечная борьба! Мы несём на своих руках вышедший из пелёнок, ещё орущий, требующий хлеба и защиты новый мир. И не хочу, чтобы мой сын, принимающий из моих рук этого ещё не окрепшего ребёнка, размягчал свою душу вздохом о всеобщем добре и ложно понятым благородством. Я хочу, чтобы он дрался за будущее. Дрался как солдат!..
Дора Павловна властно положила сжатую в кулак руку на стол. Кулак как раз пришёлся на обкатанный хлебный мякиш, наглухо примял его к клеёнке. Торжественно и строго она смотрела на Алёшку, проверяя, какое впечатление произвели её слова.
- Даже за тихим рабочим столом мы - солдаты, - повторила Дора Павловна.
Она встала. С неожиданной для её фигуры лёгкостью прошлась по кухне, остановилась у окна - руки закинула за спину, накрепко сцепила пальцы.
- Вы скоро убедитесь, мои мальчики, в неотвратимой правоте моих слов! - голос её упал почти до шёпота.
Алёшка не знал, о какой неотвратимой правоте думала и говорила Дора Павловна, и с интересом ожидал, что она скажет. Но Дора Павловна подавила искушение сказать о том, чрезвычайной важности, письме Сталину, которое она долго писала и которое, как она ожидала, повернёт её судьбу. Привычным волевым усилием она возвратила себя к реальности и уже по-деловому сказала:
- Юрочка, завтра я уезжаю в командировку. Четыре дня тебе придётся хозяйничать одному. - Она посмотрела на Юрочку и, не заметив огорчения на лице сына, сухо добавила: - А теперь проводи своего друга. Перед командировкой мне необходимо поработать.
На крыльце Алёшка постоял, пряча волосы под кепку и не сразу решаясь выйти под дождь. Юрочка смущённо переминался, пальцем тёр нос, наконец, с виноватой улыбкой признался:
- Чёрт разбирает мою мамочку! Говорит правильные вещи, а слушать неловко. Будто против воли кормит! Ты того… Не очень-то дуйся…
Он поёживался на холодном ветру и в своём огорчении и смущении был так хорош, открыт и доверчив, что Алёшка едва удержался, чтобы влюблено его не обнять. Именно тогда, на крыльце, он решил, что Юрочка станет новым его другом. Успокаивая Юрочку, волнуясь ещё неясными чувствами, он сказал:
- Всё хорошо, Юрка. Понимаешь, всё!.. Теперь, обязательно приходи ко мне!.. - И руки их, как будто сами собой, сошлись в крепком пожатии.