Букреев швырнул в урну погасшую сигарету. Видно было, что этот вопрос неприятен ему.
- Бьешь ты, Сергей Павлович, по самому больному месту, - сознался он. - Я тоже над этим голову ломал. И пришел к выводу: в случившемся роль Скатерщикова ничтожная. Если бы мы между собой сразу общий язык нашли, то Скатерщиков бы свои теории про себя держал. Пикнуть бы не посмел. Но, видно, кое в ком из нас сидел тот же бес. Только он стыдливо прятался, а Скатерщиков выпустил его наружу, как бы снял запрет. Оправдываться этим нельзя, а понять людей можно. При нынешнем прогрессе да в нашей стране - каждому сам черт не брат - только успевай проявлять себя. А тут тоже граница есть.
- В чем?
- А вот в этом самопроявлении. Проявляйся себе на здоровье, но не за счет других. По-армейски сказать - держи локтевую связь с соседом. Или, как на политзанятиях учили, понимай себя частицей целого.
- Это ты, Олег Иннокентьевич, свою брошюру мне цитируешь, - улыбнулся Алтунин.
- Да? - удивился и смутился Букреев. - Все может быть...
- А ты не смущайся, - сказал Алтунин. - Брошюра хорошая, и рассуждаешь ты, по-моему, правильно. К слову сказать, в брошюре твоей мне очень понравились соображения насчет бригады как основной ячейки производства. Некоторые такой ячейкой считают цех, участок, а ты взглянул на все по-своему и назвал бригаду.
- Вот как лихо получилось! - снова вроде бы удивился Букреев. - А я и спорить-то ни с кем не собирался. Для меня этот вопрос бесспорный. Спорить можно о том, что мы с тобой сейчас вот обсуждаем: об индивидуализме этом проклятом. Почему он подчас дает знать о себе даже в нашей рабочей среде? Бывает же так: много лет трудится человек добросовестно, его другим в пример ставят, а потом выясняется, что он мелкий хищник? Иного даже крупным хищником назвать можно - целый электромотор изловчится пронести через проходную, как, к примеру, известный тебе Кулагин.
- Бывает.
- Загадка?
- Похоже на то.
- Так вот, товарищ Белых помог мне разгадать эту загадку. Очень наглядно разъяснил. У одного и того же человека различные моральные черты могут быть развиты неодинаково, или сказать так: запас прочности у них разный. Ты с паровым котлом знаком?
- Общее представление имею.
- Ну, значит, знаешь, что внутри его проходит пучок дымогарных трубок. И, представь себе, одна из этих трубок прогорела. Все трубки добротные, а одна сдала. Что тогда получится?
- Течь откроется, и котел, наверное, может выйти из строя.
- Вот так и с человеком получается, когда он совершает безнравственный поступок - на производстве ли, дома ли. Дома - чаще, там контроль слабее.
- А как же и что надо сделать, чтобы трубочки, которые тянутся через душу человека, не прогорели бы, не поржавели?
Букреев закурил новую сигарету, сидел, дымил, молчал.
- Не знаю, - признался он наконец.
- А кто знает?
- Ты, наверное. Удалось же тебе за короткий срок изжить разобщенность в нашей бригаде, ввести в норму наши отношения друг с другом. Да и в молотовой бригаде у тебя всегда был порядок.
- Философствуете, мужички?
Алтунин и Букреев подняли головы: перед ними стоял во весь свой богатырский рост подчеркнуто красивый Пчеляков, не терявший матросского вида даже в пестрой футболке. Он провел пятерней по длинным русым волосам и присел на край скамьи.
- Слушал я вас, слушал, с той вон лавочки, - кивнул Пчеляков назад. - Все пытался вникнуть в суть и, наконец, дошло. На аглицком это звучит так: accidents will happen in the best regulated families, что значит - скандал в благородном семействе; а если проще, то в семье не без урода.
- Ты говоришь по-английски? - обрадовался Алтунин; наконец-то он обнаружил напарника, с которым можно будет практиковаться в произношении.
- Ну, это громко сказано. Если хочешь создать впечатление, будто знаешь какой-то язык, заучи, как попка, десяток пословиц, и когда тебе задают вопрос, который ты не в состоянии понять, произнеси глубокомысленно одну из них, а потом замыкайся в гордом молчании. Пусть разжевывают! Один иностранный гость что-то спросил у меня. Я ему в ответ: don't wait for dead men's shoes, что значит в переводе: не коси глаз на чужой квас. Он от смеха чуть не окочурился. Оказывается, иностранец поинтересовался, есть ли у меня жена.
Алтунин тоже от души расхохотался.
- Уморил, матрос! Беру твой метод на вооружение.
- Ну, а индивидуализм и эгоизм в человеке, если хотите знать, идет от скуки, - изрек Пчеляков.
Алтунин и Букреев переглянулись.
- От скуки, от скуки! - многозначительно подтвердил он. - В жизни красота должна быть, мужички. И романтика. А живем мы порой без романтики. Все когда-то были пионерами, все были комсомольцами, к тесному общению привыкли. А теперь что получается? На заводе между людьми чаще всего устанавливаются сугубо деловые отношения. После работы все торопятся домой: у Букреева жена, сын, Алтунин стрелой летит в институт. И хотим мы того или не хотим, возникает разобщение. А оно противно человеческому естеству. В любом возрасте человек жаждет общения. Можно, понятно, общаться по ресторанам, а можно и еще что-то придумать. Более романтичное и красивое, а?..
Сергею было хорошо с этими ребятами. Он тоже припомнил свой недавний разговор с Белых и подумал, что и они тут втроем, по сути, продолжают его. Формирование каждого трудового коллектива идет по двум принципиально важным направлениям - профессиональному и нравственному. Второму из этих двух принципов не всегда придается такое значение, какого он заслуживает. А этот-то принцип и есть наиболее важный.
Букреев и Пчеляков помогли Сергею прояснить до конца то, над чем он ломал голову с того самого дня, как перешел работать на уникальный гидропресс.
После этой никем не запланированной, нигде не предусмотренной дискуссии в сквере Алтунин стал все чаще встречаться с Букреевым и Пчеляковым за пределами своего цеха. Вместе бывали в Доме культуры, на стадионе, в молодежном кафе. Да и жена Букреева Люся оказалась гостеприимной хозяйкой. Вскоре к ним пристал Носиков, потом Тошин. А однажды в выходной домой к Алтунину нагрянула вся бригада, и он всех снимал на кинопленку; заставлял позировать, каждый раз подчеркивая смешное в характере или привычках. Фильм "Вот такие мы и есть" получился настолько забавным, что его даже демонстрировали и в других бригадах.
Киносъемочными аппаратами обзавелось еще несколько человек, возник самодеятельный кружок кинолюбителей. А у Сергея добавилась еще одна нагрузка - обучать каждого искусству съемки. Увлечение это у ребят с гидропресса оказалось сильным и длительным. Пчеляков усердно переводил кинопленку на свою невесту Дину: "Дина у станка", "Дина на занятиях в спорткружке", "Дина- участница художественной самодеятельности". Должно быть, добрая половина его получки уходила теперь на кинопленку, а он только отшучивался:
- Хотел снять еще фильм - "Дина и ее мама", но мама сразу же перешла к делу: "Нечего девчонке голову морочить, пора жениться". Как говорят англичане: nod is as good as a wink to a blind horse - намек ясен.
Иногда они всей бригадой отправлялись в тайгу. Плыли по сибирским рекам. Вытащив байдарки на песок, сидели на камнях и глядели поверх макушек лиственниц в синее-синее небо.
Ко всем чертям железо! Всякое: и горячее и холодное. Долой с души окалину! Забыты на время все заводские проблемы и даже привычные эти слова: технология, автоматизация, механизация... Живут же люди без них - без нервной тряски, без предельно сжатых сроков, без каждодневных взлетов и падений! Здесь мир поэзии!
У таежного костра Носиков прочитал однажды странные стихи Уитмена - сплошное перечисление вещей и явлений, а в совокупности все это воспринималось как своеобразная опоэтизированная философия. И Алтунин долго после того бормотал себе под нос:
- Погляди, вон вигвам, вон тропа и охотничья хижина, вон плоскодонка, вон кукурузное поле, вон вырубка, вон простая изгородь и деревушка в глухом лесу... Погляди, вон многоцилиндровые паровые печатные станки и электрический телеграф, протянувшийся через континент... Погляди, мощные и быстрые локомотивы отправляются в путь и свистят, вздыхая на бегу... Погляди, а вон это я бреду по штатам, появляюсь то в поле, то в лавке, слоняюсь, всеми любимый, в обнимку с ночью и днем...
Тут угадывался знакомый Алтунину ритм, будто поэт ковал слиток своей поэмы. Это был ритм давней и далекой жизни: так думали сто лет назад. А звучало по-современному.
У сибирской тайги тоже были свои ритмы, свои вещи и явления, которые можно было бесконечно называть, не раскрывая их внутреннего содержания: желтый ягель, как опара; зыбкие, как холодец, болота; сосна, сваленная бурей; темнеющие чащи, глубокие пади; солнечные пятна песка; тетерева и глухари в кедровнике; каменные осыпи; натеки теплой смолы; хрусткие ветки и запах вереска; капли росы с бересклета; сочная темная хвоя; далекий бор в синей дымке; желтогрудая синица, перепархивающая с ветки на ветку; безлесные вершины горных хребтов; писк бурундуков; гряда красноватых скал; широкие, похожие на лопухи, листья кукольника; ярко-розовые цветы кипрея; бородатый лишайник, свисающий с деревьев; светло-зеленые лиственницы; колонны осиновых стволов; зеленая таежная вода; ярко зеленеющий лес на отдаленном горном склоне; ложе прозрачного ручья, забитое темно-серыми округлыми валунами; тесно стоящие плечом к плечу сопки...
Тут не было места человеческим тревогам, извечным желаниям человека быть первым во всем и всегда. Здесь жизнь спала, медлительно совершая годовые циклы.
Алтунин мог спокойно лежать на прохладной траве, думать о Кире, грезить о звездных кораблях. Он мог так же спокойно бродить по тайге и размышлять о чем угодно. Или подняться на перевал и дышать резким, пронизывающим ветром. Покой был разлит вокруг, покой и солнечная тишина.
Но странное дело, и Алтунин, и все остальные даже здесь, среди пихт и сосен, говорили о ковке. Покоя не было в их душах. Они слишком глубоко вошли в заводскую жизнь. И здесь только переосмысливали ее, придавая ей еще большую значимость. То был их взлет, когда вдруг начинаешь понимать и прошлое, и настоящее, и будущее, когда лукавые мелочи повседневности отлетают от тебя, как "угар" от слитка. Ты как бы начинаешь видеть корень всего: человек живет не для себя, а для людей, и весь он принадлежит им. Что есть ты в потоке бытия? Какую бы гордыню ни носил в своей груди, ты живешь для народа и не жди от него похвалы, старайся не ради похвал. Только в таком бескорыстии значимость твоего существования. С достоинством пройди сквозь победы и поражения, не ища уединенной внутренней свободы. Тому, кто с народом, она не нужна...
Все это они открывали друг другу у вечерних костров. И если даже Алтунин рано или поздно должен будет уйти и уйдет из бригады, все это не исчезнет из их жизни, - в это он верил твердо.
15
Из больницы Скатерщиков вышел бледный, осунувшийся, но задора не утратил. Зашел в прессовое отделение, окинул хозяйским взглядом пролет, спросил у Сергея:
- Ну как, справляешься? Слышал, вроде впустую куете?
- Почему же впустую? Ковали опытные валы.
- Ну и что?
- Все в ажуре. Дело не в нас, а в мартеновцах.
- Тогда чего же вам надрываться - пускай мартеновцы опыты ставят.
- А мы валы больше не куем... Пока. Вот оборудуют в мартеновском вакуумную камеру, она выдаст сталь высокого качества - снова начнем. А сейчас выполняем другие заказы, помельче.
- Ну-ну, мельчите...
Скатерщиков рассчитывал, конечно, на восторженную встречу в бригаде: ведь он считал себя пострадавшим за общее дело. Да и Сергею казалось, что ребята обрадуются своему законному бригадиру. Но ничего такого не произошло. Встретили Скатерщикова довольно-таки сухо: ни о чем не расспрашивали, не пригласили даже на очередную вылазку в тайгу. Это пришлось сделать Сергею.
- Мы тут собираемся в субботу и воскресенье на байдарках по реке погулять. Присоединяйся...
- Не могу позволить себе такую роскошь, - солидно отказался Скатерщиков. - Пока лежал в больнице, дел поднакопилось.
Какие это были дела, он не сказал, и Сергей не стал расспрашивать.
- Как знаешь. Когда намереваешься бригаду принять?
- Вот когда придет время ковать настоящий вал из стосорокатонного слитка, тогда и приму. Сейчас беру отпуск, мне положено. Не хочется силы тратить на все эти случайные поковки.
- Куда едешь?
- Да никуда. Здесь буду... драться за свой электросигнализатор. Если не раздумал - помоги.
- Чем могу - помогу. Читал в бюллетене о проекте Карзанова?
- Читал.
- Так вот, я слышал, что главный инженер Лядов хорошо относится к этому проекту. Другие инженеры - тоже.
- Я еще слышал, будто саму идею применить здесь у нас изотопы ты ему подал?
- Такими идеями технические журналы набиты от корки до корки.
- Мало ли что... Ты и не нужен Карзанову как мыслитель. Ты ему нужен для другого. Попомни: он на всех совещаниях тебя вперед себя выставлять станет. Мол, рабочий выдвинул идею. Ты ему нужен как таран. Было такое тупое орудие в древние века: им в осажденных крепостях дубовые .ворота вышибали.
- Читал.
- Карзанову нужен твой рабочий авторитет. Он даже соавторство предложить может.
- Уже предлагал.
- Вот-вот, - воодушевился Скатерщиков. - И ты, конечно, отказался?
- Само собой.
- Зря: идея-то ведь твоя! Впрочем, от этого для Карзанова мало что меняется. Все равно он будет на тебя опираться, и хочешь ты того или не хочешь, окажемся мы с тобой в двух противоположных лагерях.
- Почему же в противоположных? Ах, да, совсем забыл: конкурентоспособные варианты.
- Именно так, Сергей Павлович.
Алтунин слушал и удивлялся.
- Откуда в тебе это... дермецо? - спросил он, не скрывая своей досады.
Скатерщиков рассмеялся:
- Чудак ты, Алтуня. Да у Карзанова твоего точно такой же принцип, как у меня: цель оправдывает средства. Почему же ты осуждаешь меня и не осуждаешь его?
- Не кривляйся. Давай разберемся во всем по порядку. Проект Карзанова намного выше твоего. Тенденцию времени Андрей Дмитриевич уловил лучше тебя. Это раз. Во-вторых: зачем ему мой авторитет? Пока ты лежал в больнице, Карзанов приобрел такой авторитет, какой мне и не снился: он с помощью своего изотопного метода провел тончайший анализ выплавки стали. И представь себе, даже Мокроусов сделался теперь поклонником изотопов. Ну, а в-третьих, не превратишься ли ты сам в то самое тупое орудие, если вопреки здравому смыслу зачислишь себя в какой-то там противоположный лагерь? Пойми: здесь не игра самолюбий, а серьезное дело - автоматизация свободной ковки! Ты прав в одном: я не мыслитель. Но если Карзанову потребуется мой практический опыт кузнеца, не раздумывая войду в исследовательскую группу.
- В таком случае объясни: каким образом ты собираешься помогать нам?
- Не вам, а тебе. Мне очень жаль, что Кира до сих пор заблуждается... Но поскольку ты внес в первоначальный свой проект какие-то поправки, я готов высказаться за него перед любым начальством. Пусть продолжают эксперимент на гидропрессе.
- Спасибо и за то. Желаю успехов в совместной работе с Карзановым.
- Советую и вам с Кирой войти в его исследовательскую группу.
- Проще говоря, советуешь мне похоронить собственное изобретение и стать мальчиком на побегушках у Карзанова? Нет, старик, пусть это будет твоим уделом.
И он ушел непримиримый.
- "Милый, смешной дуралей"... - сказал Носиков, большой любитель поэзии. - Даже если ему разрешат продолжать испытания, лично я в его группу не пойду: уж погибать, так по-современному - от изотопов, а не от каких-то там подгоревших контактов, придуманных еще Фарадеем. Современные контакты должны быть бесконтактными, - скаламбурил он.
За последний месяц Карзанов действительно преуспел во многом. Он был как одержимый: хотел успеть сделать все сразу.
- Какое поле деятельности! - восклицал инженер. - В нашем мартеновском цеху еще не ступала нога атомного века...
И перечислял Алтунину вопросы, какие предстоит решать там, применяя меченые атомы: улучшение качества стали, увеличение производительности сталеплавильных агрегатов, исследование гидродинамики жидкого металла и шлака, взаимодействие металлического расплава со шлаком и огнеупорной футеровкой ванны...
- Я в сталевары переходить не собираюсь, - отвечал ему с улыбкой Алтунин.
- Но вы должны понять важность всего этого. Метод радиоактивных индикаторов ничем заменить нельзя. Без них дальнейший прогресс в сталеплавильном деле невозможен... Мы получаем не косвенные, а прямые данные... Прямые! Из самого пекла!
- Я всегда был "за", - отшучивался Алтунин. Он и вправду давно понял, что без прямых данных, о которых говорит Андрей Дмитриевич, невозможно автоматизировать производство.
После заключения Карзанова, непогрешимого заключения, специалисты пришли к выводу: добиться нужной чистоты металла невозможно без внепечной вакуумной обработки его...
Вакуумная обработка стали - что это такое?
Алтунину чудилось нечто фантастическое.
В жизни было много проще. Сама вакуумная камера для дегазации стали помещалась под землей, в литейном пролете. Строить ее начали еще в прошлом году, потом на какое-то время дело это приостановилось, а теперь возобновилось опять. Заканчивали облицовку кессона, монтировали направляющую трубу, защитный экран, уплотняли все вакуумной резиной. Наверху устанавливали одиннадцать вакуумных насосов.
И вот настал день испытания вакуумной установки. Каков-то будет результат? Удастся ли добиться нужной чистоты стали?
Алтунин уже не раз бывал с Карзановым в мартеновском цеху, и его считали здесь своим; на испытание вакуумной установки он пришел запросто.
Главный инженер Лядов разговаривал с Карзановым:
: - Вы, Андрей Дмитриевич, верите, что всем нашим мучениям приходит конец?
- Нам не во что больше верить: остался лишь вакуум. Хотя лично я не убежден, что все сразу может получиться без сучка, без задоринки. Многое будет зависеть от того, насколько удастся нам обеспечить максимальное разрежение.
- Опробуем разные варианты включения насосов.
- Этого мало. Главное, на мой взгляд, - высокая герметичность...
Алтунин с любопытством наблюдал, как производится отливка слитка под вакуумом.
Вакуумная камера герметично была закрыта алюминиевым листом. В этот лист направили струю жидкой стали. Алюминий проплавляется, и струя стали, попадая в разреженное пространство камеры, должна превратиться там во множество мельчайших капель и струек. Тем самым, как говорили инженеры, создаются наиболее благоприятные условия для полного очищения металла от газов. И он застынет потом в восьмигранной изложнице.
Но вот и это все осталось позади. Снова волновался весь завод: что покажет ковка? Удастся ли на этот раз выдать изделия без трещин, или опять поиски, бесконечные поиски?
Все из бригады гидропресса, как по уговору, явились в цех с небритыми лицами. Один Алтунин, как всегда, был выбрит до блеска.
- Это еще что такое? - изумился он. - Почему небриты?