За последнее время Андрей Дмитриевич сильно изменился: лицо залубенело, щеки ввалились, обозначился острый кадык. Страдает ли он оттого, что каждый день видит Киру, или для него важно лишь воплотить в жизнь свою техническую идею? Кто его знает - странный человек! Но, во всяком случае, то, что один из членов министерской комиссии назвал свободным соревнованием талантов, он ведет по всем правилам: часто звонит в Москву, в станкоинструментальный институт, расспрашивает, как там продвигаются исследования у них, делится собственным опытом. Не стесняется иногда и о чем-нибудь попросить:
- Профессор Мещеряков? Это я, Карзанов. Нам нужен высокочувствительный электронный преобразователь регистрируемого излучения... Заранее благодарю. В вашей помощи мы никогда не сомневались. Без вас мы не продвинулись бы и на миллиметр...
Он умел разговаривать с ответственными людьми, и они всегда горячо откликались на его просьбы. Там, в Москве, в станкоинструментальном институте, считали, что проблема должна быть решена общими усилиями, в содружестве с машиностроительными заводами и другими научно-исследовательскими институтами. Карзанов не возражал: работы на всех хватит, сочтемся славою... Но Алтунину казалось, что Андрей Дмитриевич вытягивает из всех своих добровольных помощников жилу за жилой. Попробуй после работы на молоте или на гидропрессе выдюжить еще одну рабочую смену в экспериментальном цехе!.. Хорошо, что хоть Кира всегда рядом. Вот и сейчас она откинулась устало на спинку кресла, заложив за голову руки, о чем-то думает, потом опять склоняется над электрическим арифмометром: обрабатывает цифровые данные.
Алтунин пытается представить себе, что будет, если вот в этот именно миг, пока никого нет поблизости, он предложит ей стать его женой. Наверное, отмахнется, как от неуместной шутки.
Они все еще возятся с осциллограммами, показаниями ходографа, фиксирующего скорость перемещения ампулы с изотопом. Кропотливая въедливость во всем оставляет впечатление топтания на месте. В действительности же исследования продвинулись далеко вперед.
Несколько дней назад Карзанов еще совещался по телефону с кафедрой оборудования и технологии ковки и штамповки Московского станкоинструментального института, посоветовал им применять изотоп стронция, период полураспада которого равен тридцати годам. Когда закончился этот довольно длительный разговор, Сергей поинтересовался:
- Как у них успехи?
- Не плохи! - скорее радуясь, чем печалясь, ответил Карзанов. - Там народ активный, умный, привлекли к своим исследованиям инженеров и рабочих Ленинградского машиностроительного. Союз науки и производства, одним словом...
Сергей был неприятно поражен, когда в одну из суббот ему позвонила Кира и сказала, что вечером не сможет прийти в экспериментальный цех;
- Что случилось? - встревожился он. - Заболела?
- У меня сегодня разговор со Скатерщиковым. Это очень важно. Потом все расскажу. Трудись!.. - И голос ее исчез.
Алтунин некоторое время смотрел выжидательно на телефонную трубку. Но трубка молчала.
Разговор со Скатерщиковым? Почему он продолжает втягивать ее в свою орбиту? Или ему мало заключения комиссии из министерства? Придумал какую-нибудь новую каверзу?.. Сиди, Алтунин, долгий вечер, трудись один. Все разбежались...
Его охватила непонятная злость. Вскочил и заметался по огромному залу экспериментального цеха.
- Что это ты скачешь, как угорелый? Чуть с ног не сбил...
Алтунин сконфузился: возле опытного пресса стоял Самарин.
- Ты, парень, совсем сходишь на нет, - сказал Самарин, зорко вглядываясь в лицо Сергея, - кожа да кости, глазки запали. Хоть бы витамины ел.
- Усердие не по разуму проявляю, Юрий Михайлович. Мне бы ковать да ковать, а я сижу тут, скрючившись, карзановские изотопы мордую. Вот скажите, почему сегодня никто из рабочей группы не пришел?
- Суббота, людям роздых нужен, У многих ведь жены, дети.
- При чем тут жены! Мне тоже роздых нужен. Баста! Занимайся, Алтунин, своим честным делом - ковкой. До изотопов еще дорасти нужно.
- Что-то ты за последнее время часто себя бичуешь. Не увлекайся, а то другие поверят... Значит, ковать охота? Не наковался на своем арочном? А я к тебе, Сергей Павлович, за тем и пришел. Есть возможность поковать опять на гидропрессе, и не какие-нибудь там стосорокатонные слитки, покрупнее.
- Покрупнее?
- Да. Язык не поворачивается сказать: триста пятьдесят тонн! Видал ты такие слитки?!
В острых серых глазах Самарина был восторг.
- Тут такое дело... Скатерщиков в отпуск отпросился. Остались у него, как знаешь, неиспользованные дни. Все по закону. А заказ особенный, сам понимаешь. Могут быть всякие неожиданности вплоть до влияния масштабного фактора. Кроме тебя, никто не справится.
Алтунин был поражен: Петенька не хочет ковать слитки в триста пятьдесят тонн? Что с ним стряслось? Это же верная дорога к новой славе! Струсил? Вряд ли. Он не робкого десятка.
Снова Алтунин - на гидропресс!
- Что ж, на гидропресс, так на гидропресс, - сказал он тихо, как бы споря с самим собою.
- Ну, спасибо, - тотчас откликнулся Самарин. - Знал, что не подведешь завод. Тебя на все хватит - богатырь! В понедельник и заступишь на место Скатерщикова.
Юрий Михайлович огляделся по сторонам, силясь вспомнить что-то. Вспомнив, сказал:
- Передохнуть тебе надо, Сергей. В городе кинофестиваль, сходили бы с Киркой, поглядели бы.
Он пошарил в карманах, вытащил два билета:
- Бери. Наши культуртрегеры всучили, а мне в самый раз шастать по фестивалям, на ковбоев любоваться. Ковбой - хвост трубой.
Алтунин улыбнулся. Он уже окончательно справился с собой, Юрий Михайлович вернул ему равновесие. Взял предложенные билеты:
- Спасибо, Юрий Михайлович. Я про ковбоев люблю смотреть.
А как только Самарин исчез за воротами цеха, сразу порвал синие бумажки на мелкие клочки и включил шлейфовый осциллограф. Там, внутри аппарата, поползла фотолента, световой луч опять вычерчивал по ней сложную кривую.
Но работать в этот вечер так и не пришлось. В цехе появился тот, кого Сергей никак не ждал: Скатерщиков.
- Завтра отчаливаю. Если можешь, прими пресс сегодня.
Он был весь какой-то сникший, отсутствующий, словно заводские дела его уже не касались.
- Садись. - Сергей пододвинул ему стул. Скатерщиков сел. - Куда едешь? На юг, на север?
- Да никуда.
- Что так?
- Мне этот город нравится. Кстати, только что разговаривал с Кирой. Она просила погодить с отпуском, обрисовала ваше тяжелое положение - дескать, через неделю-другую у вас начнутся решающие испытания изотопного приспособления, и тебя не следует перегружать дополнительными заботами.
- Ну, и почему ты не уважил ее просьбу? Она ведь в свое время помогла тебе.
Скатерщиков усмехнулся:
- Все за дурачка меня принимаешь? Какое мне дело до ваших испытаний: сами заварили кашу, сами и расхлебывайте! С меня достаточно: я свободной ковкой заниматься больше не намерен.
- Это как нужно понимать?
- Понимай, как хочешь.
Он не сказал, что комиссия из министерства вынесла окончательный приговор его изобретению. Но Алтунин не мог не заговорить об этом.
- Ты зря так... Я вот тоже маюсь тут, а в Москве в это время в станкоинструментальном институте, возможно, уже решили эту проблему. Творческое соревнование! Но не для себя же лично стараемся-то - для всего кузнечного народа! Кому-кому, а тебе важность проблемы ясна. Отбросил бы ты, Петя, амбицию, шел бы в нашу группу - тут работы всем хватит. Ведь проблема пока лишь обозначена. О приоритете даже говорить нельзя. Разве в приоритете в конце концов дело? Великая мечта...
- Ничего, старайся. Главное ведь не результат, а любовь начальства. Тебя любят, а меня недолюбливают.
- Всякую любовь нужно заслужить, Петенька.
- Да уж спасибо, предоставляю это тебе. Я запомнил твое изречение: талант, не отлитый в строгие формы культуры, после мгновенной вспышки оставляет чад.
- Это не мое изречение - Карзанова.
- Неважно. Повспыхивал - и хватит. Остался один чад. А тебе спасибо за науку. За кувалду и за все прочее, - добавил он с насмешливой почтительностью.
- Ты говоришь так, будто мы уж больше и не увидимся.
Скатерщиков неопределенно хмыкнул. Выдержал паузу, уточнил:
- Не беспокойся: из-за решения комиссии топиться не буду... Ну и хватит: у меня нет времени.
Ему не терпелось сдать гидропресс.
Они прошли в прессовый пролет. Очутившись здесь, Алтунин вдруг почувствовал, как радостно забилось сердце: будто вернулся к старому другу. И у гидропресса было вполне дружелюбное выражение.
- Вот, бери! - пригласил Скатерщиков широким жестом.
Когда он ушел, не подав на прощание руки, Алтунин долго еще оставался возле пресса. Не понравилось ему поведение Скатерщикова. И все-таки злости на него не было. Только досада. Ведь считается первым кузнецом завода! Фотография Скатерщикова на доске Почета открывает галерею отличников производства, и среди них где-то на двенадцатом (хорошо, что не на тринадцатом!) месте Алтунин. Для Скатерщикова время алтунинской опеки в самом деле кончилось. Он крепко стоит на собственных ногах - кувалдой не собьешь! Алтунину неплохо бы теперь позаботиться о самом себе, о собственном самоусовершенствовании.
В понедельник Кира сказала с грустью:
- Как я поняла, Скатерщиков не вернется больше на завод. Приглашал в кафе на прощальный ужин, но я отказалась. Зачем? Дружбы уже нет.
- Не вернется на завод? - возмутился Алтунин. - Он что, спятил? Юрию Михайловичу сказала?
- Нет.
- Я сам скажу. Всего от него ждал, только не этого. Зарвался, паршивец! Делового человека из себя корчит, а сам от дела бежит...
Алтунин бушевал целый день. А выскочив из цеха, поймал такси и поехал на квартиру к Скатерщикову. Все же у него не было более близкого друга, чем Петр. Давняя совместная служба в армии представлялась теперь некой идиллией. Жизнь тогда, по сути, только начиналась... Все шло на пользу: и строевая подготовка на жесточайшем морозе, и бдения на посту в промозглые ночи, и боевые тревоги - все! Здоровое, размеренное до минуты бытие. И чувство дружбы. В армии все имеет четкие формы. Даже дружба. Алтунин тогда был авторитетом для Скатерщикова да и для других солдат. Рабочий с завода тяжелого энергетического машиностроения, кузнец! На него смотрели, как на колонну, подпирающую небосвод...
Петр имел комнату в большом новом доме, утопающем в зелени. Во дворе, в беседке, собрались игроки в домино. Поодаль на лавочке сидел Скатерщиков, читал книжку. Небо было застеклено желтым вечерним светом.
Сергея он встретил недружелюбно, даже книжку в сторону не отложил. Скривился в усмешке.
- Зачем пожаловал? У меня вроде отпуск.
- Хватит кривляться, - обрезал его Алтунин. - Лучше скажи, что ты надумал? С завода уходить собрался.
- А тебе-то что? Я человек взрослый и волен распоряжаться собой. На Второй машиностроительный поступить хочу. Там специалисты в цене.
Алтунин сдержался. Будешь возмущаться и шуметь - только хуже. Эдак Петеньку не проймешь. Алтунин сказал спокойно:
- Человек ты, конечно, взрослый и волен в своих поступках. Но я все-таки не пойму, на кого ты обижаешься? Если на тех, кто обогнал тебя в рационализаторской работе, то при чем здесь коллектив нашего завода? Ну, ладно, ты считаешь, что ничем мне не обязан, кроме науки владеть кувалдой. Но заводу-то ты обязан всем! Или тебе хочется быть наподобие той круглой колючки без корней, которая перекатывается с места на место? У человека должны быть корни. И эти корни - прежде всего на твоем производстве, в коллективе, который поставил тебя на ноги. Можно, разумеется, брать еще шире, но то уже другой вопрос. Я говорю о рабочей чести, которой без этих самых корней не может быть. Неужели ты утратил ее, Петр? Неужели честолюбие может так затемнить здравый рассудок?
- Чего пристал? - закричал Скатерщиков. - На свой завод я не вернусь. Не могу... Чтобы все пальцем показывали?.. Да лучше сгинуть!.. Почудил - и ладно... Не нравится вам, что я хочу уйти на соседний завод, так в другой город уеду. Сяду на поезд и уеду. Куда? Во Владивосток, на Камчатку, в Москву - не все ли равно? Хочу начать все с самого начала где-нибудь в другом месте, где я никого не знаю и меня никто не знает. Приезжаешь в новый город, идешь в отдел кадров - там тебе рады, и никаких претензий, никакого ущемления самолюбия. Там ты только кузнец.
- А зачем тебе это? - Алтунин отобрал у него книгу, из которой посыпались страницы, положил ее на лавочку, сказал с грустью: - Измельчал ты, Петр. Что за мелкая трусость? Все поймут тебя правильно, никто пальцем указывать не станет: ошибки у всякого бывают. А может, самое главное, чем мы с тобою богаты, еще не реализовано. Духовное богатство, как говорит Белых, не сразу приходит и проявляется тоже не сразу. Рабочий человек - это не профессия, это пост, высокий пост! И ответственность высокая за все... Для начала вернись к гидропрессу. Скажи Самарину, что раздумал отдыхать. Мол, руки чешутся, хочу большие валы ковать...
Скатерщиков сидел, насупившись. Трудно было понять, слушает он или не слушает. Так и не удалось добиться от него чего-то определенного.
Алтунин поднялся и тихо пошел прочь.
Но, "промазав" однажды с Петенькиным электросигнализатором, он решил на этот раз до конца бороться за Скатерщикова против самого Скатерщикова. .Это только со стороны все просто. Кузнец хочет перейти с одного завода на другой, ну и что? Подумаешь?! Мало ли людей увольняется и переводится на другие предприятия!.. Все так, да Алтунин-то не сторонний наблюдатель.
Белых говорит:
- Каждый человек должен изо дня в день беспрестанно уточнять себя- и в мыслях и в поступках. И тут нужна иногда помощь. Все мы нуждаемся в такой помощи. Потом наступает время, когда сам осмысленно начинаешь сверять ход своих часов с ходом часов эпохи. Это уже зрелость.
Скатерщиков давно созрел как кузнец, однако далеко еще не стал тем, кого тот же Белых назвал бы "гармонически развитым человеком". Ему надо помочь в "уточнении" самого себя. Но как?
Сергей собрал бригаду гидропресса, рассказал о своей поездке к Скатерщикову, о неприятном разговоре.
Поднялся ропот. Первым подал голос вспыльчивый Носиков:
- Ну и пусть катится на все четыре стороны! Обойдемся.
- Не горячись, - возразил ему Букреев. - Тут разобраться надо: почему он хочет сбежать? Причина должна быть.
- Известно почему: корысть заела. Какой это к черту бригадир! Я первый подам заявление об уходе, если он вернется, - отозвался Тошин.
- Я тоже подал бы заявление, да привык к гидропрессу, не хочется уходить, - сказал Пчеляков с обычной своей ироничностью. - Мне выходки Скатерщикова надоели не меньше, чем Носикову и Тошину. Но кузнец-то он классный! Зачем нам терять такого кузнеца? Не лучше ли запрятать свою амбицию за голенище сапога?
- Что ты предлагаешь? - перебил его Носиков. - Может, прикажешь поехать к нему всем миром?
- Да, именно это я и хотел предложить, - спокойно продолжал Пчеляков. - Попытаемся воздействовать на его комсомольскую совесть. Сергею Павловичу, разумеется, второй раз ехать незачем...
На другой день Пчеляков доложил:
- И уговаривали, и совестили, и припугнули плохой характеристикой - ничем не могли пронять. Как тот опытный вал, что в первый раз ковали: вся сердцевина трухлявая. Может, ему морду набить, а?
- Я не любитель таких "воспитательных мер", - сказал насмешливо Алтунин. - У Скатерщикова физиономия чугунная - кулаки отбить можно. Я - за психологию.
- Это как же?
- А как по-научному называется человек, малочувствительный к отрицательным оценкам?
- Прохиндей, должно быть?
- Нет.
- Асоциальный тип - вот как это называется, - подсказал Носиков.
- Да нет же! Скатерщиков к асоциальным не принадлежит. Он вполне социальный, только с завышенной самооценкой.
- С бусарью, значит?
- Точно... Надо его пока оставить в покое. Пропесочили, а теперь надо дать время одуматься. Он должен вернуться.
- А если не вернется? Небось на Втором машиностроительном его в отделе кадров уже обласкали, пообещали златые горы.
- Возможно. И вот тогда придется признать, что все мы ни на что не пригодны.
Пчеляков не принял этого:
- Вы, бригадир, тоже завышаете оценку Скатерщикову. Готов спорить на трехсоттонный слиток, что все мы кое-чего стоим, а этот тип на завод все-таки не вернется. Он все на нашем заводе, что можно было, уже выгреб. Я не знаю как это называется по-научному, но он все выгреб, все...