И вот вчера целый день я находился в радостном возбуждении. У Марины трагедия, а мне даже хвоя умирающих елей казалась лазоревой. Будто сбросил тяжелый груз. Таким молодым давно себя не чувствовал. Да и так ли уж я стар? Тогда разница в возрасте между нами была велика, а теперь она стала как бы намного меньше. Так всегда бывает с годами. И разве отец Марины, известный академик Феофанов, не женился в пятьдесят три года на девушке, которая годилась ему в дочери, и разве от того их жизнь не была счастливой? Они оба были заняты большой научной работой, и каждый день их был наполнен большим содержанием. Марине уже тридцать, а мне всего-навсего сорок пять!
Она возвращается ко мне!.. Она не могла не вернуться. Меня всегда преследовало смутное ощущение: рано или поздно она должна вернуться. Такова логика всего. Она совсем другой породы, чем ее белокурый красавец. Что он мог дать ей? Можно сидеть на диване, уставившись друг на друга, месяц, два, в лучшем случае - год. А потом? Они должны в конце концов заговорить. О чем? О бытовых мелочах? Или о том, что такой-то хорош, а такой-то плох? О чем говорят муж и жена, сойдясь после работы?
Всю ночь я не мог заснуть. Сидел в нижнем белье за столом и курил трубку.
Потом пришел Эпикур.
У него было сухое, узкое лицо. Он поглаживал кудлатую бороду, щурил темно-голубые глаза под властными дугами бровей.
- Тебе семьдесят лет, и ты не женат, - сказал я. - Ты так и не выбрал времени обзавестись семьей.
- Когда усиливаются жены - государства гибнут, - отозвался он железным голосом. - Мудрец должен стремиться к атараксии - невозмутимости и безмятежности духа. А разве с женщинами это возможно? Счастье заключается в удовольствии, удовольствие - в отсутствии страдания. Любовь - страдание…
- Ты лжешь! А Дарвин, Фарадей, Лобачевский?.. Они были счастливы в семейной жизни.
Он хихикнул.
- Ну это кому как повезет. - И поднял два разведенных пальца над головой. - Атараксия, катараксия…
Я вышел на целый час раньше условленного срока. В самом ожидании есть нечто приятно волнующее. Стоять и ждать, а потом, завидев ее издали, направиться навстречу.
Но на этот раз меня опередили: в конце аллеи на скамейке сидит Марина. Девочка лет четырех сгребает ногами опавшие листья. Приподнимаю край шляпы. Марина вскакивает, странно морщится, закрывает лицо руками и ревет в голос.
- Глупый эпиорнис, не надо реветь…
- Ты маму не ругай, - говорит Марина-маленькая и сжимает кулачки. А Марина-большая твердит:
- Я виновата перед вами…
Все же она быстро справляется с минутной слабостью, и мы начинаем говорить будничным языком.
- Вы сами понимаете, что оставаться там после всего случившегося я не могу. Видеть его каждый день - выше моих сил…
Она очень изменилась. Все тот же чуть вздернутый нос, все те же несмываемые веснушки, ленивая желтая коса, свернутая на затылке. Но в глазах нет больше холодного лукавства, и рот стал как-то суше, строже. Будто то же лицо, но выражение совсем другое. Понимаю: стала старше, заботы наложили свой отпечаток. Появилось еще что-то, приобретенное житейским опытом: некая элегантность во всей фигуре, в одежде. Марина должна была каждый день нравиться своему красивому мужу, и это заставляло изощряться, следить за собой, примеривать выражение лица, делать жесты нежными, изысканными. И даже сейчас подсознательно каждое ее движение изящно, хотя ей не стоило бы передо мной изощряться. Я всегда любил ее такой, какая она есть. Она могла бы даже не объяснять, зачем приехала. Научные занятия развивают интуицию, и я наперед знал, о чем будет разговор.
- Хорошо. С работой устроим. В конструкторское бюро при нашей радиохимической лаборатории требуется инженер. Я уже узнавал. Позвонил твоему начальству. Задерживать не станут.
- Я согласна на все… Любую работу… Я не хочу от него ничего, никаких денег, никаких вещей… Вот все тут при нас, в чемодане… Вот только с жильем…
Она замялась, потом, что-то переломив в себе, сказала:
- Если это можно… мы могли бы хотя бы временно остаться у вас. Мы можем остаться хоть сегодня. Я не хочу больше туда возвращаться. Может быть, это малодушие, но я не могу…
- Да, да. Анна Тимофеевна все знает, приготовила вам комнату. Ты могла бы приехать прямо, а не мерзнуть здесь. Стеснять не буду. Опасаться глупых толков тебе не придется…
Она смотрит с укоризной:
- Мне все равно. Понимаете? Все равно. В конце концов, кому какое дело до меня? Ведь я ваш эпиорнис - и ничего больше. Помните, вы однажды сказали, что воспитание - это постепенное освобождение от глупости? Я, кажется, начинаю продвигаться в этом направлении.
2
Бочаров стоит у окна, нагнув взлохмаченную голову и заложив руки за спину. Излюбленная поза. Черная рубашка без галстука. Брючки - будто натянул на ноги самоварные трубы. Во взгляде отрешенность. Резкий профиль очерчен солнечными лучами. Бочаров - начинающий гений и ведет себя соответственно.
Ах, осень…
- Опустились на землю космические регулирующие стержни… - глубокомысленно произносит Бочаров. - Зайцы-беляки боятся листопада. В наших местах они в такое время прячутся на полянах и под елками. Тут их и хватай…
Ну конечно же: Земля - большой реактор. Погружаются стержни в активную зону - мощность падает: осень, зима… Мы кипим, суетимся в своей активной зоне. Бедное человечество…
Бочаров - специалист по технике регулирования. Крепкий, жилистый парень, презирающий весь мир за то, что он плохо отрегулирован. Сам Бочаров отрегулирован добротно: четкость мышления впору электронной машине. Разумеется, логика на первом месте. Логика, порядок. Увидит забытый кем-нибудь листок, скатает в шарик, выбросит в корзину. Автоматический педантизм.
- В голове, наверное, тоже есть свои регулирующие стержни, - отзывается Олег Ардашин. - Когда мозг работает в надкритическом режиме, разгоняется до предела - получаются гениальные открытия; когда же стержни опущены…
Ардашин - физик-теоретик из "вундеркиндов".
- Вот, вот! - зло подхватывает всегда сумрачный Вишняков, рационализатор и специалист по жидкометаллическим теплоносителям. - Они у нас всегда опущены. Скопище тугодумов, параноиков. Запомните: злодея можно исправить, тупицу - никогда! К черту! Алексей Антонович, отпустите меня обратно на завод, в лабораторию. Ну какой из меня мыслитель? Я рожден для жидкометаллических теплоносителей. Какой только дурак порекомендовал меня в "думающую группу"?
- Вас рекомендовал член-корреспондент Академии наук Подымахов, - строго говорю я.
Вишняков сразу же прикусывает язык.
Столы Ардашина и Вишнякова завалены исчерканными листами. Тут все: формулы, загадочные кривые, схемы сравнения, аккуратно вырисованные женские головки в кудряшках, козлиные морды, имеющие неуловимое сходство с моей физиономией. Под стеклом - искусно выполненная карикатура с выразительной надписью: "Ползучие эмпирики" - Бочаров, Вишняков, Ардашин. Все трое на ослах. Под васнецовских "Трех богатырей". Удивительно метко схвачены черты характера каждого. Когда я думаю о своих помощниках, всегда вспоминаю эту карикатуру: Бочаров с выпученными глазами фанатика, отвисшей нижней губой, крутолобый, тонкий как жердь; Вишняков - великан с раздутыми щеками, с раздутым брюхом, лысый и вообще чем-то напоминающий королевского пингвина; искривленный иронией рот, сощуренные глазки; Ардашин - этакий попрыгунчик, головастик, миниатюрный, беленький.
Но это лишь злая карикатура, произведение неизвестного мастера или мастерицы из радиохимической лаборатории. В жизни все трое - очень симпатичные парни. Бочаров не так уж худ, Вишняков не так уж толст, Ардашин не так уж мал ростом. Глаза у Бочарова красивые, лицо одухотворенное. У Вишнякова хорошо посаженная мудрая голова - хоть на барельеф! Ардашин - потомственный интеллигент, и все в нем от потомственного интеллигента: белизна рубашки, изящество галстука, узкие плечи, сухие длинные пальцы, скупые жесты, невинность голубеньких глаз, культурность, идущая от умения пользоваться салфеткой, ножом и вилкой. Он именно культурненький. Он всегда сам по себе, осознавший свою исключительность индивидуалист. Но мне нравятся его молодое томление, его некая "зыбкость", внутреннее беспокойство. Бочаров и Вишняков для меня несколько тяжеловаты: они себе на уме, как-то рано устоявшиеся. Быть наставником таких почти невозможно.
У Бочарова на столе ничего лишнего. Впрочем, сегодня появился "инородный" листок. На нем твердым почерком Бочарова:
"Все мы вышли из первичного бульона. В процессе эволюции одни стали рысаками, другие - тараканами".
Перлы остроумия. Унылое самобичевание.
Мы - "думающая группа" проблемной лаборатории научно-исследовательского института. Такой штатной единицы официально не существует. Мы сделались "думающими" после того, как член-корреспондент Академии наук Подымахов вызвал в свой кабинет специалистов-экспериментаторов разных профилей, знакомых в какой-то мере с техникой регулирования, и сказал:
- Придется отвлечь вас от расчетов и переключить, так сказать, на рационализаторскую, а вернее, почти на изобретательскую работу. Дело в том, что, как вы уже слышали, решено установку усовершенствовать, сделать ее в некотором роде универсальной. И это закономерно - аппетит появляется во время еды. Суть усовершенствования: по желанию реакция осуществляется короткими, мощными импульсами - вспышками. Следует отыскать принцип регулирования реакции в пределах некоторого диапазона. Установка должна работать с наивысшим кпд. Думайте!..
Над созданием уникальной установки - нейтронного источника для испытания материалов - мы стали ломать голову еще с той поры, как Подымахов появился в институте.
Это была целиком его идея, а нам предназначалась роль исполнителей. Но с каждым месяцем мы все больше и больше втягивались в работу, выдвигали свои идеи и предложения, советовали расширить области применения установки и таким образом из простых исполнителей превратились в творцов, соавторов. Подымахов только потирал руки от удовольствия.
То, что предприятие грандиозное, понимали все. Такая установка, несомненно, явится вехой на пути развития энергетики. По первой задумке установка предназначалась для исследования материалов в полях излучения высокой интенсивности. Для таких испытаний мы предусмотрели около ста экспериментальных каналов, проходящих через все четыре боковые стенки, а также через верхнюю и донную часть установки, и, кроме того, горячую камеру из баритового бетона; камера может содержать в себе как тяжелое и громоздкое оборудование, так и тонкие и хрупкие объекты испытаний и исследований. Потом стали поступать заявки от различных научно-исследовательских учреждений, от заводов, от медицинских институтов. Одним требовалось соединение фосфора с высокой удельной активностью, пригодное для использования в клиниках без очистки или химического разделения; другие мечтали получить в больших количествах редкие изотопы. Энергетиков интересовала слабо изученная область: действие нейтронных потоков высокой интенсивности на свойства конструкционных материалов. Ведь сам факт существования такой установки, которая позволяет быстро получить данные физического, химического, биологического и технического характера в условиях интенсивного потока частиц, открывает широкий простор для людей, проектирующих реакторы и атомные станции.
Теперь вот поступила еще одна заявка от лаборатории нейтронной физики…
И пока десятки других специалистов заняты обычным делом - расчетами, чертежами, разработкой основ регулирования установки в целом, выбором теплоносителя, спорами о том, нужна ли защитная оболочка, - мы думаем.
Отыскать принцип! Что такое принцип? Руководящая идея, основание системы. Гениален тот, кто открывает принципы. Фарадей записал в своей тетради:
"Превратить магнетизм в электричество".
И вот завертелись динамо-машины, вспыхнули лампочки, помчались электропоезда. Промышленная революция… Принципы управляют миром.
Гениальности от нас, конечно, не требуют. Нужно всего-навсего проанализировать все мыслимые варианты, отобрать наиболее отвечающие требованиям. Как сказал некогда Оскар Уайльд: чтобы узнать истину, нужно вообразить миллион неправильностей. Вот мы и возимся с этим "миллионом неправильностей". Моделями служат специальные вычислительные машины, отображающие работу подлинной энергетической установки. Одна из таких машин с ограниченной емкостью памяти стоит в углу. Мы называем ее "Никой Самофракийской".
- У такого серого существа и мышление должно быть серым, - говорит Олег Ардашин.
Люди заражены ползучим микробом философствования. Образование тут ни при чем: у нас философствуют все - от пожарника Камиля до Подымахова. Каждый хочет определить отношение окружающей среды к своей особе, а заодно - и свое отношение к этой среде. Философствуя, мы не сознаем того, что невольно ищем единомышленников. Ведь это очень важно, чтобы вас поняло до конца хотя бы одно существо во всей вселенной. Отсюда тоска по небывалому Человеку, все понимающему, лишенному предрассудков и условностей. Есть гениальные ученые, философы, психологи, государственные деятели. Но должен же быть еще и гениальный Человек. Просто человек. И вовсе не важно, каким делом он занят.
Сегодня суббота, и "думающая группа" настроена фрондерски. Издергались: испробованы десятки вариантов, а дальше известной басни Крылова не продвинулись. Мир кажется лишенным всех человеческих радостей. Кто-то беззаботно бродит по гаснущим рощам, предается легкой грусти, сидит с девушкой в кафе "Космос". Где-то совсем неподалеку суматошные московские улицы, зеркальный блеск витрин. Скверы с детскими колясками, старухами и праздношатающимися собаками на поводках и без поводков.
Вишняков почему-то больше всего завидует этим собакам, которые, собственно говоря, проводят дни в великой праздности.
- Как звали собаку Маяковского? - спрашивает он у Ардашина.
- Булька.
- А собаку Горького?
- Топка.
- А собаку Павлова?
- Отвяжись, не мешай думать! У Павлова была целая псарня.
Ардашин порывисто встает, подходит к счетной машине, постукивает полусогнутым пальцем по кожуху.
- Эх ты, красавица - металлический лоб! Мне бы такой. Разбежался бы да треснулся об стенку… Вы мне скажите: как отличить дурака от умного?
- Флобер говорил: дурак - это всякий инакомыслящий, - откликается Бочаров.
В наш век интеллигентское нытье приобрело своеобразный характер. Древние не ныли, так как не имели представления о неврастении. Они думали и разговаривали афоризмами. Эпикур мог, взирая на развалины городов или же скитаясь по улицам зачумленных Афин, спокойно изрекать:
"Вселенная всегда была такой, какова она теперь, и вечно останется такой же. Ведь нет ничего, во что она могла бы перейти. Ибо, кроме вселенной, нет ничего, что могло бы вторгнуться в нее и произвести перемену…"
Какая величавость, какая неторопливость и пространность мышления!
Позже стали думать экономнее: формулами. Формула - тоже своеобразный афоризм, обобщенный опыт. Но, отказавшись от неторопливого, пространного мышления, мы что-то утратили, что-то засушили; сделались авгурами. Авгур, даже когда зол, не бранится, а философствует.
- Я часто размышляю над загадкой гениальности, - произносит Ардашин. - Эйнштейн как-то заметил: умных людей с ясной мыслью, четким стилем и хорошим вкусом очень немного в каждом столетии… Обидно все-таки. Ведь всегда кажется, что ты-то и есть тот самый, с ясной мыслью и четким стилем. А на поверку все получается наоборот. Я тихо тоскую по особой судьбе. Если вдуматься, жизнь - это яркие моменты; остальное - шлак. У меня как у балерины из богадельни: все в прошлом. Почему тот же Фарадей, сын кузнеца, ученик переплетного цеха, не получивший никакого систематического образования, стал "царем физиков"? И самое примечательное: он обладал феноменально скверной памятью. Забывал собственное имя, без памятных записок шагу не мог ступить. А однажды, путешествуя по Франции, открыл новое животное, "похожее на гончую собаку". Странное животное при внимательном рассмотрении оказалось обыкновенной свиньей!
- Загадки гениальности не существует! - объявляет Бочаров. - Гениями рождаются, а не становятся. По себе знаю. Гений - это прежде всего огромное мироощущение. Гений способен обрабатывать в единицу времени такое количество информации, какое нам и не снилось. Он проявляет себя тем, что производит подходящий отбор. Без отбора не было бы ни роденовских скульптур, ни полотен Врубеля, ни рационализаторских предложений Вишнякова. Гений - это печь, в которой даже мусор превращается в полезное тепло. Когда появляются Ньютоны - Гуки и Лейбницы отходят на второй план.
- А как же быть простым смертным?
- Нужно ковать и перековываться.
- Знал одного: всю жизнь ковал, а сам как был ржавым гвоздем, так и остался.
- Я лично в гении никогда не метил и золотых медалей, как Ардашин, не получал. Если хотите знать, свой путь в науку я начал со школы умственно отсталых.
- Ты был идиотом? - Ардашин пытливо заглядывает в лицо Бочарова.
- Нет. Я стал им позже, когда согласился войти в "думающую группу". Ну, а школа умственно отсталых… Кому-то пришла фантазия открыть такую школу в нашей местности. Школа пустовала, и меня бросили на прорыв. Для начала - воспитателем.
Сумрачный Вишняков кисло улыбается:
- Значит, у тебя могучая предпрограмма. Не стыдись, Сережа. Здесь ты на своем месте. Сейчас в физике требуются безумные идеи. И если от идеи хоть чуточку попахивает здравым смыслом, от нее с презрением отворачиваются. Подай парадоксальное, а то и иррациональное мышление! Попятное движение позитрона во времени… Что это: математический формализм или же святая реальность? Нет уж, увольте, я лучше буду заниматься жидкометаллическими теплоносителями. У меня жена, дети.
- Что ты предлагаешь? - спрашивает Ардашин.
- Разве не ясно? Разогнать группу. Не хочу быть бесстыжим оптимистом и получать зарплату за протирание штанов, не хочу быть умным вопреки здравому смыслу. Нечего морочить голову себе и начальству. Счетные машины от натуги в мыле, из "Ники" песок сыплется.
Вишняков судорожно закуривает, хотя есть уговор в рабочем помещении не курить. Ардашин даже вывесил табличку:
"Помни: в восемнадцатом веке неисправимых курильщиков секли кнутом, а особо упорных - казнили!"
Ответственный пожарник дядя Камиль долго стоял перед табличкой, потом так разволновался, что вынул сигарету и закурил.
Слушаю молча. Брюзжат, ерничают. Первый признак упадка дисциплины. Вишняков нахально курит.
Доценты, кандидаты. Каждому под тридцать. Имеют солидный опыт в проектировании установок. Правда, раньше мы шли более или менее проторенными путями. Нынешняя задача требует полностью самостоятельного мышления, а возможно, даже энциклопедических познаний.