Было за полночь. Я догадался, что пора уходить, и стал прощаться. Она проводила за порог, мы постояли еще немного на крыльце. Луна скрылась за облачко, и я не видел выражения лица Кати. Только звезды ярко горели над тайгой. Катя протянула руку, и я отметил, что пальцы сейчас у нее горячие. Блеснула глазами и ушла. А я побрел по улице. Вот и вышло все не так, как предполагал… Мне люди всегда кажутся жестче, сдержаннее, чем они есть на самом деле. Как брат и сестра… Моя роль уже определена…
Я остался вдвоем с темнотой…
Я не вернулся в эту ночь в свой барак. До зари было недалеко. Шел по молчаливой тайге и все не мог вздохнуть полной грудью. Когда цветет тайга, ночью бывает трудно дышать. Мне хотелось просто идти и идти, ни о чем не думать, но мысли приходили сами собой. Сегодняшняя встреча с Катей взбудоражила меня. Все, что, казалось бы, навсегда умерло, с необычайной ясностью воскресло, и я вновь был во власти прошлого.
В той минувшей жизни, какой она рисовалась мне двенадцать лет назад, не было тогда места простой таежной девушке Кате Ярцевой. А теперь в ее жизни, здесь на руднике, нет места мне. В Москве есть другая, с которой мы совсем недавно расстались. Сложная, мучительная история. Не стоит вспоминать… Сердце и без того переполнено горечью. С холодной рассудочностью еще там, в Москве, я решил, что, кто бы ни встретился на моем пути, я останусь независимым. Мне не нужно ни любви, ни ласки. Я испытал все. Хватит! На всю жизнь хватит воспоминаний.
А теперь вот увидел Катю… Сперва там, в забое, она показалась мне властной, холодной. Но вот мы остались вдвоем, и я узнал ее, ласковую, добрую, как тогда… Нет, видно, не так просто вытравить из памяти то, что было. Я иду по тайге, и слезы, теплые слезы застилают глаза. Если бы можно было вернуть прошлое, те солнечные таежные дни, когда ее руки обвивали мою шею. Мы уходим в незнаемые дали, ищем чего-то, а потом, помотавшись по белу свету, приплетаемся в родной угол. Вправе ли я претендовать на прежнее отношение с ее стороны? Да и вообще вправе ли я претендовать на что-либо?.. Красивая молодая женщина… По сути, свободная… Но это лишь внешнее. В ней есть что-то бесконечно притягательное, близкое мне, родное. Так ли уж она изменилась, как я подумал сперва? Может быть, еще осталось нечто где-то в глубине души? Ведь она любила меня, оберегала свою любовь…
Она ничего не забыла, нет, не забыла. Но сколько в ней сдержанного достоинства! Или все это я придумал сейчас? Я вспомнил каждое слово, сказанное ею, восстановил в памяти каждую мелочь.
Мои литературные занятия…
Я усмехнулся в темноте и сразу обрел покой. Ходьба успокоила нервы. Откровенно говоря, нет оснований быть так взвинченным. Ты слишком придаешь много значения обычным вещам, дорогой мой! И все-таки жизнь приобрела совсем иную окраску…
Все, что было и ушло безвозвратно, казалось сейчас очень сложным, но закономерным процессом. На первый взгляд все в жизни складывалось случайно. Но если вдуматься, если вдуматься… Если вдуматься как следует, то можно нащупать общую линию развития характера…
Линия развития характера… Да, наука пошла мне впрок: я научился выражаться заумно и витиевато.
А если разобраться как следует, то все последние годы мне не хватало вот этих сосновых цветов…
Цветы мои сосновые…
11
Мы добывали руду, так сказать первооснову всего, и наши интересы тесно переплетались. Здесь, на площадках, возникали все конфликты, складывались взаимоотношения. Все остальное время после сдачи смены было лишь передышкой. И хотя таких рудников в стране сотни, а может быть, и тысячи, нам казалось, что именно от наших усилий, этого непрерывного кипения в железной чаше, зависит многое.
Взрывник Киприян, мой приятель, после работы всегда ходил как потерянный. Я уже успел побывать несколько раз у него в гостях и наблюдал, как он ест: взгляд отсутствующий, жует все, что подкладывает Настя, не проявляя никакого интереса к еде. Может незаметно проглотить неимоверное количество пищи, а спроси, что ел, - не знает, не может вспомнить. Настя лишь снисходительно улыбается:
- Кипря, ты где?
Он спохватится, рассмеется:
- Дельце одно обдумываю. Вот ежели, скажем, применить заряд рассредоточенной колонкой…
- Ну, опять завел свое! В кино уже месяц не были. Скучища зеленая…
- Ладно. В субботу пойдем. - И уже обращаясь ко мне: - И чего это люди находят интересного в кино? Иной раз хочется сесть за холст, а тут прись в клуб, сиди, вытаращив зенки. Хоть бы что дельное, а то муть какая-то, всякие любовные фигли-мигли. Как ты думаешь, почему хороших картин не стало?..
- Наверное, мы состарились и сделались придирчивыми.
- Ну, не скажи! "Чапаева", однако, двадцать раз смотрел, и все с таким же интересом. Или трилогию о Максиме… А теперь, ракалии, накрутят о каком-нибудь убийстве или полуголых баб и всяких длинноволосых фендриков в узких брючках, тарзанчиков показывают - срам! Будто другой жизни нет… Вот взрывников показали бы…
Жизнь у него была в самом деле напряженная, и все остальное, не имеющее отношения к работе, по всей вероятности, представлялось бесцветным. Перед зарядкой скважин на флангах блока появлялись красные флаги. Начиналась выгрузка взрывчатки из специального вагона. Мешки развозили по скважинам. Вагон в это время охранялся. Получать детонаторы на складе разрешалось только Киприяну, он сам тащил их и обязан был следовать по строго установленному пути, без захода в какие-либо места. Аммонит засыпали в скважины через железные воронки. Производили контрольные замеры, вводили боевики. Потом начинался монтаж взрывных сетей. Душой всего был Киприян. Он знал свое дело в совершенстве и, наверное, любил его.
Как-то после работы я проходил мимо дома Виноградовых. Меня влекло в этот гостеприимный дом, но я знал, что Кипря еще на участке, и решил не заходить. На крыльце стояла Настя. Босая, в желтом сарафане. Прикрыла ладонью глаза от света, крикнула:
- Что обходишь-то стороной? - Мы уже были с ней на "ты". - Зашел бы чайку испить…
Было нечто дразняще-призывное в ее певучем голосе, и я, немного подумав, зашел. Здесь во всех домах угощают чаем! Чай пьют утром, в полдень, вечером, пьют до поздней ночи. Настя стряхнула веником пыль с моего комбинезона, я снял сапоги, надел Киприяновы шлепанцы, умылся. Потом уселись за стол.
- Хорошо, когда есть "друг дома", - сказала Настя шутливо, - а то от скуки одуреть можно. Что-то редко стал захаживать: аль краля завелась какая? Вон Катерина соломенной вдовой ходит, - завелся бы для интересу… Сказывают, видали вас на крылечке!
Кровь бросилась мне в лицо. Нет, здесь решительно нельзя ступить шагу - все сразу становится известным.
- Было такое дело, - сказал я как можно равнодушнее, - зашел посмотреть, как живет. Ведь тогда мы росли словно брат и сестра. О дяде Иннокентии хотелось расспросить…
- Знаем мы эти братские отношения! Забыл разве, как мы тогда с Катькой подрались из-за тебя - не поделили этакое сокровище? Смотри: он-то, Серенька Дементьев, ребра тебе переломает! А она-то может мозги тебе закрутить…
- Озорница ты, Настя, вот что!
- А что?
- Да так. Не пойму, из-за чего они разошлись?
- Официально не разошлись. Только не признает она его мужем.
- Это мне известно. Говорят, до недавнего времени он не пил.
- В рот не брал. Очень даже солидный был. Приехал на рудник, этаким гоголем ходил: все "товарищ" да "товарищ". Ярцева тогда сменным инженером была, а его сразу начальником карьера поставили. А потом пошло и пошло: ввел какой-то график и новый паспорт буровзрывных работ. Кипря рассказывал, да я не разобралась. Ну, стали нашего Дементьева новатором называть. Поговаривали, что Кочергин хочет его своим заместителем сделать. А потом узнаем, что Ярцева за Дементьева вышла. Свадьбу закатили всем на диво! Зимой дело было. Весь рудник бражничал. На тройках катались. Мне шубу подпалили. Веселились до упаду. Костю Глущакова водой отливали. Из Читы артистов привезли. Такой бал-маскарад устроили, что потом года три вспоминали.
Ну, после свадьбы зажили они, как все. Главного геолога Митрофанова медведь задрал на охоте, вместо него назначили Ярцеву. Тут и начались между ней и Дементьевым всякие споры-раздоры: он свое, а она свое. Все по служебной линии. Из-за участков ругались. Он хотел все по-своему сделать, а она была против. Неделями после собраний не разговаривали друг с другом.
Потом его из филиала Академии наук на Урал затребовали: и там прослышали, что он большой специалист. Говорят, на научно-исследовательскую работу посылали. Кочергин уперся: не могу, мол, отпустить, и все тут!
- А сам Дементьев как?
- Сам-то и повздорил с Кочергиным: здесь, мол, и рядовые инженеры могут работать, а у меня склонность к научной работе.
- А Катя?
- Катя наотрез отказалась уезжать с Солнечного. Где еще ей такую должность приготовили? Быть домохозяйкой, как я, или рядовым инженером… Не такая она дура! Сам знаешь: она упрямая и гордая. На Дементьева из Москвы бумажку прислали: выезжать немедленно! Уговаривал он ее, уговаривал, а потом махнул рукой, собрал вещички и укатил: дескать, надоест одной жить - приедет. Но не тут-то было! Она даже не подумала ехать к нему на Урал. Должно быть, обиду затаила. Завидую таким самостоятельным!
Он помыкался, помыкался без нее да и воротился обратно. Знать, любовь верх взяла над самолюбием. А она даже знаться с ним не захотела, на порог не пустила. И остался он с носом. Кочергин тоже от него отвернулся: дескать, все штатные должности заняты, а ежели желаете работать, то извольте с понижением: есть должностишка - помощник начальника карьера по оборудованию. Думали, из-за самолюбия откажется, а он взял да согласился. А потом горькую запил. Уж его и прорабатывали, и взыскания давали, а он знай заливает. Доказать ей хочет, что страдает. Опротивел он ей, наверное, а может, проучить хочет. Катька, она лютая, сдохнет, а не уступит! Будто из той руды ее сделали. Мучается, а не сдается… И все-таки завидую ей!
- Чему ж тут завидовать?
- А тому, что настоящей жизнью живет. Меня никто никогда так не любил. А что я, хуже Катьки?
И она вызывающе подняла голову, подалась ко мне. В широком вырезе сарафана я увидел белые груди и невольно отступил назад. Настя тихонько рассмеялась.
Да, она была, пожалуй, красивее Кати. Глаза горели беспокойным изумрудным огнем, полные сочные губы дрожали.
- А Кипря? - спросил я.
Она досадливо поморщилась:
- Что Кипря? Медведь - он и есть медведь, хоть и картинки рисует. Чувства в нем, ледащем, человеческого нет. Его если не растормошишь, то и не вспомнит. Он же всю жизнь только обязанности исполняет: на работе забойку скважин производит, дома опять же - отцовские обязанности, супружеские… А моя красота в глуши гибнет. Хотела на работу устроиться, так не пустил: "А кто за детьми присматривать будет? Не отдавать же в детсад! Стирать, за чистотой следить, обед варить. Может, домработницу прикажешь нанять? Да мы и не голодранцы какие-нибудь, чтобы ты за полтыщи на работе надрывалась. Надо мною смеяться станут…" Вот накупил всякого барахла!
Она открыла гардероб и с остервенением стала бросать на кровать блузки, платья, нейлоновые кофточки.
- А на кой ляд мне все, если выйти некуда?
Она сгребла в охапку одежду и швырнула все обратно в шкаф.
- Так чего же ты хочешь?
- Настоящей жизни хочу. Задеревенела я в этом тереме. Молодость-то уходит.
Она подошла ко мне возбужденная, тяжело дышащая, и не помню, как это случилось, но я вдруг почувствовал, как ее руки обвили мою шею, а губы жадно припали к моим губам. Я ощутил прикосновение ее по-девичьи тугих грудей, ее сильного тела и задохнулся. Я не оттолкнул ее, нет! Во мне проснулась почти звериная тоска по женской ласке, и я сцепил ладони на ее затылке.
Когда же она безвольно опустила руки, я опомнился, вскочил с табуретки.
- Ну, я пойду…
Она не стала удерживать. Только когда я уже был на пороге, без всякого смущения сказала:
- Приходи завтра днем. Вырвись на часок…
Не видя ничего перед собой, я помчался по улице и чуть было не сбил с ног Киприяна Виноградова.
- Ты чего несешься как угорелый?
- Заходил к тебе, а потом вспомнил, что Аркадий Андреевич велел быть в шесть: совещание какое-то.
- Жаль. А я хотел показать новые этюды. Заходи опять, как освободишься. Слышал, что Паранин опять придумал?
- А что?
- Решил начать движение за звание "Лучший рудник Советского Союза".
- Разве есть такое звание?
- А как же? Теперь заварится каша. Терюшин, наверное, по этому поводу и собирает вашу бригаду.
- Побегу. А то влетит от Бакаева!
Я все не мог унять нервной дрожи. Горячая волна захлестывала рассудок. И как это я к месту вспомнил про совещание!..
На совещание все-таки опоздал. Терюшин неодобрительно посмотрел на меня, но от замечания воздержался. И, по всей видимости специально для меня, повторил:
- Считали вас новичками - делали поблажки. Хватит. Прижились, - значит, пора подтягиваться до передовых бригад. Раз все это с нашего участка пойдет, нужно и вам поддержать почин. Вот и весь сказ. А ты как думаешь? - обратился он ко мне.
- Да я как все.
- Вот и хорошо.
Мы разошлись кто куда.
В эту ночь я опять плохо спал. И вообще, мне кажется, здесь, на Солнечном, я разучился спать. Каждый день приносил что-нибудь новое, а потом нужно было все осмыслить, и я по ночам заново переживал все события.
Я не осуждал Настю. Некогда у нас были близкие отношения, мы даже всерьез поговаривали о женитьбе. Но дело даже не во мне… Здоровая, сильная женщина изнывала от безделья, ей не к чему было приложить энергию. Круг домашних обязанностей надоел, развлечений мало. К тому же сознание своей красоты… Как говорится, бесится бабенка с жиру. А Киприян всего этого не хочет замечать. Он слишком занят своей работой, своими этюдами. Ему даже в голову, по-видимому, не приходит, что жена скучает. Ведь все так живут здесь! Так жили деды и прадеды, домостроевские порядки нерушимы, тверды. Ведь он делал все, что обязан делать мужчина: приносил ей получку всю до копейки, так как не пил и не курил, одевал, заботился о семье, создавал, так сказать, достаток в доме. Чего еще? Скучно? Читай книжки, слушай радио. На первых порах, должно быть, старался развлекать, старался понравиться, говорил об искусстве, о Рафаэле и Рембрандте. А когда ей все эти разговоры надоели, обособился. Решил: смешно развлекать жену, которая целый день ничего не делает. Да и не до этого, если сам приходишь после работы еле-еле душа в теле.
Вот она и потянулась ко мне, свежему человеку. "Москвич!" - здесь это звучит громко. Она даже не задумывается: а дальше что? В подобных случаях все идет больше от инстинкта, нежели от разума. Но я привык быть судьей самому себе, и всегда спрашиваю себя: а дальше что?.. И вот я, сам того не желая, оказался в глупейшем положении. Взгляд Киприяна при всех обстоятельствах я выдержу - мне не семнадцать лет! Но неужели я ехал сюда за тысячи километров, чтобы разменяться на мелкую подлость? Блудить с женой товарища, встречаться с ним каждый день и смотреть ему в глаза?..
Я решил не ходить больше к Виноградовым, во всяком случае в отсутствие Киприяна. В конце концов, пусть мужья утешают своих жен, а я мало приспособлен для подобных дел.
Катя… Наконец я узнал историю ее взаимоотношений с Дементьевым. Но даже после рассказа Насти, должно быть во многом правдоподобного, вся история для меня не прояснилась. Столкнулись два сильных характера. И все же… Если они любили друг друга, то при чем здесь характер? Если она любила его, то почему не поехала за ним?.. Как-то не верилось, что ее могла удержать только высокая должность. Катя не из таких. Опять же, если он любит ее, то почему уехал? Ведь можно же было найти выход из этого положения? Ведь вернулся он все-таки, когда понял, что без нее ему жизнь не в жизнь!
Окончательно запутавшись, я заснул.
12
Мне давно хотелось побывать у буровиков и взрывников. Все, что творилось на верхней площадке, представлялось более романтичным, чем наша работа в забое. Ведь там все было основано на строжайшем расчете. Участковый техник долго колдовал с эклиметром: определял угол откоса. Как я слышал, точки бурения скважин корректировали по местности, закрепляли деревянными колышками. По особой номограмме определяли сопротивление по подошве для каждой скважины в отдельности. Мы находились в жесткой зависимости от людей верхнего уступа. Это они создавали запас взорванной породы в забое. От их расчетов зависела высота и ширина навала. Если высота навала была больше высоты черпания экскаватора, то получался конфуз: наша выработка падала. От ширины тоже многое зависело. Все это были тонкие вещи…
И вот я направился, по выражению Юрки, к "верхним людям".
В самом деле, жизнь здесь была не похожа на нашу: мы ведь только и делали, что грузили руду в думпкары. И пока мы отрабатывали свой блок, здесь, наверху, очередной блок подготавливали к взрыву, в третьем блоке заканчивали бурение скважин, четвертый только начинали обуривать. Особая атмосфера, особые люди…
Когда я поднялся на верхний уступ, здесь заканчивали бурение скважин. Машинист станка Константин Глущаков, заметив меня, помахал рукой. До этого мы виделись только издали. Подошел к нему, обменялись рукопожатием.
Над забоем скважины поднималась четырнадцатиметровая мачта станка. Буровой снаряд весом почти в три тонны то поднимался, то с глухим шумом срывался вниз. После каждого удара долото с массивной штангой поворачивалось на некоторый угол. В скважину все время подливали воду.
- Каким ветром занесло к нам? - спросил Костя.
- В шесть часов собрание. Терюшин просил напомнить. Кроме того, захотелось поглядеть, как вы тут работаете.
- А что? - в узких глазах Кости мелькнуло беспокойство.
Косте можно было запросто дать двадцать семь: нестареющий человек! А на самом деле ему, наверное, уже было под сорок. Сухощавый, жилистый, обритый наголо. Глаза плутовато бегают по сторонам, в уголках губ усмешечка.
- Бакаев все костерит вас на чем свет стоит, - ответил я. - И взрывников тоже.
- Почему?
- Плохо негабарит разделываете. Опять же ширина блока большая, развал породы большой.
Костя присвистнул, углы его рта опустились к подбородку.
- Э, паря! Плохому танцору всегда что-нибудь мешает. А мы-то при чем? Пусть начальство думает. Как только сойдемся на собрание, так ваш Бакаев бубнит все одно и то же: невзорванный порог в подошве забоя сводит все усилия экскаваторщиков к нулю. Старая песня. Наше дело маленькое: у нас сменное задание. Прикажут увеличить глубину скважины - пожалуйста! И никаких порогов не будет.
- Любопытно. Я-то во всех этих делах ни черта не смыслю. А почему вы не подскажете начальству, в чем загвоздка?
- Чудак! Да тебя Ярцева и слушать не захочет. Она - главный инженер… А кто я? Ноль без палочки! Говорили уже, не раз…
- Ну и что?