3
Недели за две до окончания учебного года Опанас пришел к Андрею. Васса с отвращением посмотрела на его грязную, пропотевшую рубаху, которая вылезала из-под старого ремня, на истасканные, запачканные штаны.
- Тебе кого? - грубо спросила она Опанаса. Тот трепетал перед этой огромной, сильной женщиной и, зная, что она его ненавидит, старался с ней не встречаться.
- Я к Андрею.
- Шляются тут, пола не намоешься! Ноги вытри!
Опанас поспешно вытер подошвы своих стоптанных башмаков о половик, хотя на улице было сухо (стоял май), и прошел в комнату.
- Недотепа! - пробурчала вслед ему Васса. - Не к Леночке ли подбирается, вахлак несчастный? - И с грохотом сунула в угол самоварную трубу. - Я тебе за Лену башку откручу, байстрюк ты этакий!
Васса боготворила Лену. Глядя на нее, она вспоминала покойную Анну Михайловну. Лена была очень похожа на мать. Она выросла, порывистость, грубоватость, мальчишеские ухватки ушли вместе с годами.
Была Лена из тех девушек, что "не красивы, но милы". С ясным открытым взглядом, чистым лицом, спокойными и ласковыми губами, с чуть заметным пушком, покрывающим ее смуглые щеки, плотная, высокогрудая, она переняла от матери ее медлительную, спокойную поступь, унаследовала ее золотые косы. Она дышала здоровьем, внутренней сосредоточенностью; смеялась, когда ей было весело, хмурилась, когда на сердце было нерадостно, но у нее не было, как у Андрея, внезапных вспышек гнева, веселья или ипохондрии.
Ей пошла впрок дружба с Колей Зориным. Он приучил ее к строгой последовательности в решениях и выводах. Возня с растениями возбуждала в ней все большую любовь к природе, а увлечение математическими формулами воспитало настойчивость и внимание к мелочам.
Постепенно она сделалась настоящей хозяйкой в доме, научилась вести счет деньгам, шила и вышивала, хотя и ненавидела эти занятия, гладила, варила и стирала, спокойно выслушивала сплетни Вассы, потому что понимала ее желание отвести с кем-нибудь душу.
Вечером, раздевшись, перед тем как лечь в постель, она иногда задумчиво смотрела на себя в зеркало, поглаживала рукой свои груди с маленькими темными сосками.
Потом внезапно розовела от смущения, быстро гасила свет и бежала к кровати.
Сон не приходил, желание думать о том, как все это будет, когда она по-настоящему полюбит и выйдет замуж, - подавляло девичью целомудренную стыдливость. Так она лежала порой час, другой, губы ее были полуоткрыты, она улыбалась своим мечтам, счастью, которое ее ожидает. Она была уверена, что ее ожидает счастье. Но она знала также, что счастье само не приходит, его надо взять.
Поняв однажды, что каждая человеческая жизнь целесообразна и нужна, Лена решила учиться во что бы то ни стало, чтобы жизнь ее была полезной для людей. И она училась, но, не замыкаясь в книгах и в школе, - любила жизнь, и Виктора, и отца, и домашние заботы, и каждый новый день.
Она нравилась многим - не только Опанасу. Коля Зорин после разрыва с Марусей тоже потихоньку вздыхал о ней. Но Опанас и не думал признаться Лене в своих чувствах. Он знал, что Лена сторонится его. Что касается Коли, то Лена рассказала ему о своей любви к Виктору; Коля страдал, но, не желая портить отношения с Леной, молчал. Впрочем, и тот и другой стали очень часто бывать у Компанейцев.
…И на этот раз Опанас застал Колю Зорина у Андрея. Они сидели, углубившись в шахматы, Андрей обернулся и угрюмо кивнул Опанасу. Коля, не отрываясь от доски, помахал в воздухе рукой. Молчание длилось минут десять. Опанас заглянул в комнату Лены - там было пусто.
Андрей подмигнул Коле, тот улыбнулся, переставил фигуру и радостно потер руки. Андрей вскочил и резким движением смешал шахматы.
Коля весело засмеялся.
- Черт ты этакий! - закричал Андрей. - Ну хоть бы один разок поддался!
- Ну, брат, нет, от меня пощады не жди!
- Что нового? - обратился Андрей к Опанасу.
- Новости. И заметь - потрясающие!
- "Заметь, заметь!.." Я все хочу что-нибудь дельное за тобой заметить и, хоть убей, - никак!
Коля усмехнулся.
- Я слышал, ты в вуз едешь? - обратился к Коле Опанас. - Вот уж напрасно. Ничего не выйдет. Либо не пустят, либо с голоду подохнешь.
- А что ему здесь делать? Твои декларации слушать? - фыркнул Андрей. - Эх, и надоели они!
- Вообще, - вмешался Коля, - политика не моя сфера. Я у Василия Ивановича месяца два занимался политграмотой, хотел нагнать ребят. Спорили мы с ним, много читали. Нестоящее это дело! Не в политике истина.
- Ну конечно, - рассердился Андрей, - истина в твоей траве. Давно известно!
- И напрасно издеваешься над травой, - обиделся Коля. - Дурак! Не понимаешь - не суй нос. Скотина!
- Сам скотина!
- Да ну вас к черту, - крикнул Опанас. - Ну-ну, продолжай, - обратился он к Коле. - Проповедуй истину! Заметь, Андрюша, - проповедник!
- Вот и стану проповедовать. Истину ищут ученые, а политики им мешают.
- Не то, не то, - вмешался Андрей. - Не политика, остолоп: в организации вся беда, в государстве. Государство без законов существовать не может. А законы - это уж прощай свобода. Если хочешь свободы, надо уничтожить то, что производит законы, то есть государство. А уничтожит государство только анархия.
- В сущности, мне все равно, что будет вокруг меня, - задумчиво сказал Коля. - Лишь бы вы не мешали моим опытам. Такие вот идиоты, вроде вас, помешали Архимеду решить его последнюю задачу. А может быть, он разгадал бы тайну мироздания? Такого огромного человека убил какой-то дурак. Странно, ей-богу. Пожалуй, ты прав, Андрей.
- Ты почему на "Круге" не был? - спросил Колю Опанас.
- Знаешь, я больше ходить к вам не буду, - насупившись, ответил Коля. - Я уже сказал Андрею об этом. Во-первых, мне это не нравится, во-вторых, я уезжаю, в-третьих, не тем занят. Послушай, Андрей. - Глаза Коли заблестели от возбуждения. - Я раскопал чертовскую штуку. Оказывается, понимаешь, только пять процентов всех растений земного шара побывали в руках ученых. Пять процентов! А? Ведь это бог знает что! Что же есть в остальных девяноста пяти? Да там, вероятно, колоссальные богатства! Такие, что и подсчитать нельзя!
- Ну, а что нам-то от этого? - Опанас уставился на Колю бесцветными глазами.
- Как что? Ведь это значит, можно весь мир обогатить! Ведь это, ведь это… Ну, я просто не представляю себе колоссальности всего этого! Понимаете, черти, можно найти растения и для пустыни и для севера.
- Огородник! - презрительно отозвался из угла Виктор. Опанас вздрогнул - он не видел его. Виктор сидел в кресле. Высокая спинка кресла закрывала его.
- Подумаешь, благородное дело - картошку сажать! - продолжал Виктор.
- Ты уж молчи, - закричал Коля, - ты картошку каждый день ешь, а есть люди, которые годами ее не видят.
- Да? А по мне хоть бы совсем ее не было.
- Не слушай его, - успокоил Колю Андрей, - он дурака валяет. Напустил на себя черт знает что!
- Ну, и аллах с ним! Нет, Андрей, конечно, я нашел для себя дело и работу. Копаться в этих девяноста пяти процентах и находить среди них полезные, нужные растения - это и будет мое занятие.
- Дело, Коля. Чувствую, что дело! - Андрей с уважением посмотрел на приятеля.
- Поступлю в вуз, поучусь, добуду где-нибудь кусок земли, буду ездить, искать новые растения, примусь облагораживать их. А уж вы политику разводите! - Коля усмехнулся. - Но не мешайте мне!
- Ну, и черт с тобой, катись! - вспылил Опанас.
Беспричинная острая зависть к Коле вспыхнула в нем. Этот спокойный, ясноглазый юноша нашел свою дорогу, он знает конечную цель ее, а для него все скрыто в тумане и ничего, ничего не видно вдали…
Андрей удивленно посмотрел на Опанаса и перевел взгляд на Колю. Тот пожал плечами.
- Вот что, - резко начал Опанас, - я к вам за делом. Слушайте - новая идея.
- Ну-ну, - усмехнулся Андрей.
- Я пойду, - сказал Коля.
- Погоди, может быть, понравится и тебе, - примирительно сказал Опанас. - Может быть, моя идея интереснее твоей.
- Нет, моя лучше. У тебя хорошей идеи не может быть, Опанас. Ты - извини меня - мешок с трухой. До свиданья.
Коля ушел, но на лестнице встретил Лену, вернулся, и они долго говорили о чём-то у нее в комнате. Тем временем Опанас рассказывал Андрею и Виктору о своей новой идее.
4
Вот что произошло.
Накануне Первого мая Опанас пошел на праздничный вечер в клуб железнодорожников смотреть спектакль школьного драмкружка. В конце спектакля Опанас услышал разговор:
- Жаль, если эта труппа развалится, - сказал кто-то. - Сюда бы еще двух-трех хороших актеров, и готов театр.
Никола обернулся и увидел Сергея Сергеевича Зеленецкого.
Опанас подхватил мысль, вскользь брошенную Сергеем Сергеевичем. Превращение драмкружка в театр спасало "Круг", укрепляло его и вообще сулило столько выгод и преимуществ, что Опанас прямо в антракте подошел к Зеленецкому, познакомился с ним, и они долго говорили о судьбе драмкружка.
Сергей Сергеевич обещал сделать для будущего театра все, что в его силах.
Разговаривая с Андреем о привлечении драмкружковцев в театральную труппу, Опанас несколько раз подчеркнул, что эта идея принадлежит ему и что, мол, Коля, утверждающий, будто у Опанаса не может быть хороших идей, просто мальчишка.
Виктор принял предложение Опанаса восторженно.
- Это будет здорово! - закричал он. - Правда, Андрей?
- По совести говоря, я не вижу ничего особенно хорошего, - сказал Андрей.
- А ты пойди на биржу труда, поищи что-нибудь лучше. Сегодня в газете пишут - нужны пять каменотесов и два ассенизатора. Займись физическим трудом. - Бледный нос Опанаса покраснел.
- Плохие шутки, - рассердился Андрей.
- Я не шучу, - закричал Опанас, - пошли вы к черту! Я уйду, и делайте, что хотите!
Но Опанас не ушел. Они долго сидели, обсуждали дела будущего театра.
Через несколько дней в газете появилась пространная статейка о выдающемся школьном драмкружке. Однажды на спектакль кружка пришли люди из губоно и губпрофсовета.
Женя Камнева покорила сердце одного из гостей, ответственного работника губоно, и он пообещал не допустить развала кружка.
Андрей принял предложение Опанаса без особого восторга. Но делать ему было нечего. Мастерская влачила жалкое существование - каждый безработный со "Светлотруда" успешно конкурировал с "самодельными слесарями", как Лена звала Андрея и Джонни.
Андрей ходил мрачный, нервничал, кричал на Вассу, то и дело ссорился с Леной и отцом.
Однажды Андрей пришел к обеду злой-презлой: финотдел, узнавший о мастерской, прислал своего агента и тот потребовал уплаты налога. Денег у Андрея не было; он не знал, что ему делать. Мрачный, он сидел за столом и молчал.
Сергей Петрович читал газету.
- Зачем ты ее читаешь? - раздраженно спросил отцу Андрей. - Все там врут!
- Что с тобой? - удивилась Лена.
- Ничего. Понимать кое-что начал!
- Смотри не взорвись! - Сергей Петрович подмигнул сыну. - Вижу, кипишь!
- Вот погоди, все эти разговоры о социализме кончатся тем, что большевики позовут варягов. Самим им из трудностей не выползти, страна гибнет.
- Стало быть, за спасителями дело? - ехидно спросил Сергей Петрович сына. - Кто же нас спасет? Уж не те ли, что за рубежом околачиваются?
Андрей рассвирепел.
- Да кто их пустит сюда? Анархия, вот что спасет страну. Если, черт возьми, сейчас начать действовать, мужик обязательно возьмется за топор. А уж если он скинет этих правителей, то других над собой не потерпит. И этих скинет и варягов не пустит.
Сергей Петрович видел в Андрее свою юность, любил его подзадоривать, и тот начинал тогда выкрикивать бессвязные фразы о всеобщем пожаре, в котором сгорит насилие. Отец и Лена останавливали его, но Андрей, не слушая их, поносил Опанаса, вспоминал Льва и готов был идти в бой хоть сейчас. Особенно кипятился он, когда отец заводил речь об Украине. Запорожская Сечь, по мнению Андрея, была идеалом анархистского порядка.
Лена никогда на Украине не была, ее представление об этом крае сложилось из рассказов отца и романов Мордовцева. Как и Андрей, Лена представляла себе, что, не будь большевиков, Украина была бы чем-то вроде Запорожской Сечи и они всей семьей уехали бы туда, где белеют мазанки, где парубки и девчата поют по вечерам грустные песни, где так очаровательны вишневые сады и так ласково солнце.
Впрочем, думы об Украине занимали Лену редко. Гораздо в большей степени ее беспокоили семейные неурядицы. Жить становилось все трудней, на счету была каждая копейка. Отец пил. Андрей был озлоблен и не находил места. Мастерскую пришлось закрыть. Васса вздыхала. Виктор ничего не зарабатывал, и домашняя жизнь его была невыносимой.
Забот и огорчений было так много, что Лена порой забывала о самой себе, о своей любви и своем будущем.
До окончания школы оставались считанные дни. Что будет дальше, она не знала.
Все надежды ее были на театр.
Глава вторая
1
Шел месяц за месяцем, наступила осень. Бесшумно падали с деревьев листья, и так же бесшумно, серой чередой тянулись бледные, короткие дни, возникали в тумане и в тумане пропадали.
Потом как-то сразу ударили морозы - тысяча девятьсот двадцать пятый год шел к своему концу.
Верхнереченцы, жившие доселе интересами своих да двух-трех соседних дворов, стали с утра уходить к газетным киоскам и ждать там часами прибытия московских газет. В столице в те дни заседал Четырнадцатый партийный съезд.
Хотя газеты подробно писали обо всем, что делалось и говорилось на съезде, сплетен и слухов о выступлении новой оппозиции было бесконечно много.
Странное зрелище представляли собой в те дни очереди за газетами.
Бывшие чиновники в форменных фуражках, изрытых молью; дворяне, потерявшие именья и прочие блага жизни, попы в засаленных рясах, какие-то облезлые старушки в мятых капорах, купцы, не сумевшие "попользоваться" нэпом, бравые старики в высоких галошах и серых шинелях со следами знаков отличия - все они безгласно толпились около торговцев газетами, перемигивались, жевали губами, кряхтели и, получив газеты, озирались по сторонам, прятали их в карманы и быстро уходили.
В домах, где жили все эти остатки буржуазного мирка, часто стали произноситься имена Троцкого и его подручных. Потеряв надежды на иноземцев и на генералов, адмиралов и атаманов, эти люди все свои чаяния возложили теперь на оппозицию.
- Началось, жена, - торжествующе говорил Николай Иванович Камнев. - Вона, что делается! Ну и ну! Давно пора! - И, читая газету, качал головой, причмокивал, пощелкивал пальцами, то и дело вскакивал от восторга со стула.
Со своим приятелем инженером Кудрявцевым, бывшим землевладельцем, Николай Иванович подолгу обсуждал открывающиеся перспективы.
- Ты понимаешь, - втолковывал он Кудрявцеву, - ты пойми, дурья голова, чем это пахнет? Ты умный человек или пень? - И Камнев дергал себя за вислый желтый ус. - Если ты умный человек, то должен понимать: нам с тобой все это дело - светлый христов праздничек.
- А тебе что от того? - бубнил Кудрявцев, исключительно трусливый старик.
- Как чего! Ах, брат, да ты и верно - пень! Пенек ты!
- Ну и что?
- Вот, скажем, завтра они скажут: стоп! Социализма покамест не строить. Смекай, что от того будет?
- А что?
- А то, что все обратный ход получит! - И Камнев захохотал. - Такой камуфлет выйдет - держись!
И вдруг те самые люди, на которых Николай Иванович так рассчитывал, появились в Верхнереченске. Изгнанные московскими и ленинградскими организациями, разоблаченные, полные злобной решимости какими угодно средствами бороться с партией, они разъехались кто куда.
Николай Иванович имел теперь все возможности осуществить свою мечту и подружиться с теми, на кого он втайне рассчитывал: в Верхнереченск из Москвы приехал некто Богданов, личный друг и помощник крупного вожака троцкистов, рослый, склонный к полноте человек лет сорока.
Богданов ходил несколько дней по городу и брезгливо крутил носом, взирая на верхнереченскую ветхость и запущенность. Поселился он на Холодной улице, вскорости женился на племяннице своей квартирной хозяйки, бойкой, востроглазой Юленьке, и стал заводить знакомства. Приятели нашлись и в ячейке губпрофсовета, к которой губком прикрепил Богданова. (В те времена троцкисты еще не были изгнаны из партии. Они даже пропагандировали открыто свои взгляды!)
Новым знакомым Богданов потихоньку втолковывал, что все происшедшее на съезде отнюдь не разгром оппозиции, что вожаки, мол, собирают силы, скоро ударят как следует и вообще начнут перестраивать строй на свой лад.
Некоторых из верхнереченских обывателей, болезненно себялюбивых, алчных до земных радостей, готовых на все ради положения, Богданов распалял всяческими посулами, ядовито высмеивая при этом Верхнереченск, "эту вонючую дыру". Он расписывал прелести столичной жизни, обещая перетянуть в Москву всех, кто будет стоять за оппозицию.
Затем Богданов сошелся с секретарем губкома, о котором было известно, что он "пошатывается".
Пользуясь покровительством секретаря губкома, ротозейством и беспечностью иных губернских работников, Богданов успешно обделывал свои дела. Ему дали работу: он был назначен начальником уголовного розыска.
Явившись в розыск, Богданов устроил чистку сотрудников, уволил под разными предлогами коммунистов, на которых он не мог надеяться, и насажал своих приятелей. Уголовный розыск, таким образом, превратился в верхнереченский филиал тайного троцкистского центра. Богданов под видом служебных командировок часто стал отлучаться из города в уезды, где занимался отнюдь не преследованием правонарушителей.
Через два месяца после своего назначения Богданов отличился, раскрыв одно преступление, которое весьма беспокоило губком. Из Уваньской уездной типографии было похищено два пуда шрифтов и разная типографская мелочь - валики, тиски… Богданов разыскал преступников. Ими оказались якобы местные спекулянты, которые, украв шрифт, переплавляли его и продавали охотникам. Металл был найден, найдены были валики и прочее украденное из типографии имущество.
Правда, валики и другие предметы в типографию не были возвращены: они остались в розыске в качестве вещественных доказательств для будущего суда. Однако суд не состоялся: спекулянты убежали из-под стражи, и хотя Богданов поклялся найти их, но розыски ничего не дали.
После раскрытия этого дела Богданов стал пользоваться в губкоме безграничным доверием.
Но тут с секретарем губкома случилась неприятность. Партийные организации губернии уличили его в конспиративной связи с троцкистами и сняли с работы. На его место был избран Сергей Иванович Сторожев.