Все, что говорил старый Токой, Сейнеп-апа слушала молча. Потом встала и пошла к двери. Никто так и не понял, согласилась она с ним или нет.
Токой-аке вышел проводить гостью. На дворе шел такой сильный дождь, что не видно было ни гор, ни деревьев, ни дальних домов. Все было объято водянистой мглой.
- Ишь, как обложило! Это белый дождь, считай - два-три дня без передышки пойдет…
- Белый дождь, говоришь? - глухим голосом опросила Сейнеп-апа. И не дожидаясь ответа, ушла.
* * *
Приди домой, Сейнеп-апа словно в забытьи села в углу и поглядела на заплаканные окна.
- Белый дождь! - прошептала она, словно вспоминая что-то.
Еще по пути домой Сейнеп-апа пришла к выводу, что Токой, пожалуй, прав. Но стоило ей переступить порог своего дома, как руки опустились, сердце похолодело и она снова почувствовала себя одинокой. Хотела заняться чем-нибудь по хозяйству, но ни к чему не лежала душа. Она все время думала, что ей чего-то не хватает, но никак не могла понять, чего именно. И наконец догадалась: не слышно привычного гула моторов, доносившегося с гор. Обычно шум тракторов успокаивал ее, потому что с ним было связано будущее ее дочери. Сейнеп-апа забеспокоилась: "Молчат тракторы, идет белый дождь, который, верно, продлится двое, трое суток… И как там они, бедные, в палатках? Сыро, холодно. Печки нет". Ей стало жаль молодоженов. Ведь у них медовый месяц. Скорей бы воскресенье!
Сейнеп-апа на пальцах сосчитала, сколько дней осталось до воскресенья. Четыре! Как долго! А ей хотелось как можно скорей увидеть Саадат и Касымджана. Посидев немного, она решительно поднялась, достала из сундука белое полотно и скроила большую мужскую рубаху. Потом затопила печь. В комнате сразу стало уютней. Пока варилось мясо, Сейнеп-апа почти сшила на машинке рубашку. Теперь она не сидела сложа руки, а суетилась возле котла, в котором жарились боорсоки. Лицо, разгоряченное огнем, порозовело, покрылось мелкими каплями пота. Глаза блестели в ожидании чего-то радостного. Со стороны могло показаться, что Сейнеп-апа готовится к большому празднику. Да это и действительно было так. Она решила сейчас же идти на "Старое кочевье". Когда приготовления были окончены, Сейнеп-апа принесла припасенную в приданое Саадат большую цветастую шаль и все это вместе с рубашкой сложила в один "глаз" курджуна, а другой наполнила мясом и боорсоками. Теперь можно было идти, но она раздумывала - не подобает без приглашения являться к замужней дочери. Токой советовал ждать осени. Нет, это слишком долго. Правда, Саадат и Касымджан приедут в воскресенье. Но до воскресенья еще целых четыре дня… Она хочет сейчас увидеть своих детей, своими глазами посмотреть, что делается на "Старом кочевье". А вдруг ее осмеют? "Пусть судят как хотят, а я пойду".
Сейнеп-апа надела новое шелковое платье, новые ичиги и галоши, лучший чапан, перекинула на плечо курджун, накрылась большим мешком и вышла из дому.
А на дворе шел белый дождь…
* * *
В серой дождливой мгле по тропинке через пашню медленно ехала женщина верхом на лошади. Верно говорит Токой: распахано море земли, прорыты большие арыки, и первые всходы яровой пшеницы, мокрые, зеленые, робко пробиваются сквозь толщу земли. Не узнать "Старого кочевья"! Где клочок земли, не давший плодов? Где арык, по которому не поднялась вода?..
Сейнеп-апа слезла с лошади, села на камень и заплакала. Но теперь это были слезы гордости за своих детей, за их большие дела.
1954.
Перевод Гвоздиловой.
СЫПАЙЧИ
Однажды в середине лета, как говорит старинное предание киргизов Таласской долины, одному джигиту потребовалось быстро перебраться через реку Талас. На противоположном берегу его ждала невеста, которую он должен был ночью увезти. Подъехал вечером джигит к реке и не узнает ее: воды в ней - видимо-невидимо! От старого брода и следа не осталось. В отчаянии мечется джигит по берегу, боясь упустить красивую невесту. Наконец, понадеявшись на силу своего жеребца, решился. Но только было вошел в воду джигит, как сшибло с ног лошадь и понесло. Лошадь утонула, а сам он каким-то чудом спасся, ухватившись за прибрежные кусты. Вылез джигит из воды сам не свой, от страха зуб на зуб не попадает. О красивой невесте и думать забыл. Обратил свое лицо на запад, упал на колени, молитвенно сложил руки:
- О всевышний! За милость твою принесу в жертву еще одного коня!..
- Рад, что не утонул!
Спустя несколько дней приходит бедняга к реке и диву дается: воды как не бывало! Река обмелела. Невдалеке нашел он труп своей лошади, выброшенный на берег. Снял седло, взвалил на спину, идет. Смотрит: по тому же самому месту, где он недавно чуть не погиб, преспокойно едет на осле какой-то дряхлый старик.
- Эй ты! - погрозил джигит кулаком. - Разве я хуже тебя и твоего осла? - упал и горько зарыдал: не поспел он в ту ночь - невесту его другой джигит умчал к себе в аил.
Эту историю часто рассказывает сыпайчи Бекназар.
- С нашей рекой, брат, не шути! - ухмыляясь в усы, поучает он. - Сегодня воды в ней по колено, течет, никого не тронет, а завтра рассвирепеет - мосты снесет. Она что живая - ее понимать надо…
В долине уже светло, а здесь еще сумрачно, холодом дышит ущелье. На замшелых ноздреватых камнях лежит испарина. Туман, поднявшись с реки, лезет в расщелины, ползет по скалам, высоко-высоко взбирается на их вершины и незримо улетает ввысь, к тихой заводи облаков.
В ущелье идет извечная борьба. Талас, стиснутый каменным ложем, неистово требует воли: он со страшной силой бросается к подножиям утесов, бьется об их каменную грудь. Но, увы! Утесы угрюмо молчат, они недвижны, равнодушны. В бессильной злобе захлебывается вспененная река, падает навзничь и рассерженной змеей уползает назад. В глухом, тревожном рокоте ее слышится то угроза, то мольба. Вот, собрав свежие силы, река снова бросается на скалистые стены ущелья и вновь отступает, тяжко вздыхая. И так без конца.
Вырвавшись из ущелья, Талас заметно сбавляет свой бег. Но и здесь он неугомонен. Река наталкивается на новые препятствия, теперь уже чинимые людьми. По правому берегу, наискось к течению, далеко протянулись сыпаи: здесь берут воду три правобережных колхоза. Река бушует, переваливая через запруду. Часть ее отводится к главному арыку и потом - на поля.
Сюда каждым день чуть свет приезжает Бекназар. Из ущелья доносится приглушенное урчание реки, тянет влажный ветерок. От воды и ветра кожа на лице Бекназара, как у моряков, загрубелая, сухая, плотно очерчивает бугры скул. Небольшие глаза с красноватыми прожилками на белках зорко глядят из-под нависших бровей.
Бекназар, спутав лошадь, идет на свое излюбленное место - большой плоский камень, нависший над водой. Шагает он не спеша, немного косолапо. На нем легкий ватный чапан с нагрудным кармашком, куда он кладет пузырек с насваем. Ворот полотняной рубашки туго облегает мускулистую шею. Из-под голенища ичигов высовывается рябиновая ручка камчи. Бекназар сидит на корточках, долго и внимательно смотрит на стремнину, прислушивается к гулу, вырывающемуся из широкой пасти ущелья. Ничто не ускользнет от взора Бекназара. Как по книге читает он реку. Он видит все, что она несет с собой, все, что стало ее добычей.
Чоп, чоп, чоп, - плещется вода под камнем, смывает и вновь намывает маленькие барханчики мелкого песка.
Бекназар - потомственный сыпайчи. Еще сызмальства перенял он эту профессию от дедов и на всю жизнь пристрастился к ней. Отец его разбился здесь, на Таласе, в неравной борьбе с разливом. Сам он не раз был на волоске от смерти. Подводные камни Таласа оставили Бекназару на память глубокий шрам на лбу. Жена устала отговаривать его оставить это занятие. Бекназар был глубоко убежден в том, что весь их род должен быть только сыпайчи. Сыпайчи для него - настоящий мужчина, первый дехканин. Бекназар с благоговением чтил память отцов, строго держался их обычаев. Мало этого, на беду жене он уже давно, чуть не со дня рождения, метил в сыпайчи своего сына - шестнадцатилетнего Алымбека. Это - самая дорогая мечта, это смысл его жизни. Оставить после себя настоящего сыпайчи - значит не даром прожить жизнь, значит сделать что-то полезное для других. И Бекназар втайне гордился сыном, подмечая в нем задатки будущего сыпайчи. Еще с детства, в свободное от школы время, Бекназар постоянно возил с собой Алымбека на реку, обучая его понимать "язык воды".
Бекназар любил сына по-своему, суровой любовью, требуя от него безоговорочного повиновения. Он считал, что иначе ребенок отобьется от рук и станет бездельником.
Алымбек вырос смышленым парнем. Он так же, как отец, крепок телом, а от матери унаследовал большие, с красивым разрезом глаза. Спокойный, сосредоточенный взгляд Алымбека придавал ему вид взрослого человека. И только темный пушок над пухлыми губами подчеркивал, что он еще совсем юн. Алымбек раньше никогда не возражал отцу. Но вот на днях, возвратившись из школы, Алымбек вдруг сказал:
- Хорошо бы, ата, устроить на наших сыпаях шлюзы. Знаешь, вот там, на откосе, в начале главного арыка.
- Шлюзы? - переспросил Бекназар. - А ты знаешь ли, что такое шлюзы?
- А как же! Учитель физики объяснял нам. Он говорит, что если не сейчас, то после воины на всех сыпаях обязательно будут шлюзы.
- В том-то и дело, сынок, не до шлюзов сейчас - война идет. Обойдемся и без них.
- Но ведь деревянные можно построить. Три колхоза вместе что-нибудь да сделают, - настаивал Алымбек.
Тон сына не понравился Бекназару:
- Ты не умничай, Алымбек! И без тебя есть кому подумать об этом. Твое дело - ходить в школу да присматриваться к работе отца, пока он жив. Вот окончишь летом семилетку - и принимайся за дело. Поступишь в водхоз объездчиком. У нас, сынок мой, главное - опыт, смекалка, глазомер. Слава богу, деды твои и я век прожили на Таласе без всяких шлюзов.
Алымбек промолчал и с удивлением посмотрел на отца.
Когда по утрам Бекназар выезжал к сыпаям, соседи шутя говорили:
- Поехал наш Бекназар выслушивать "пульс" Таласа.
Действительно, сидя на своем заветном камне, Бекназар, как опытный врач, изучал дыхание горной реки. Талас - река кочующая. В дни разлива она меняет свое русло несколько раз. То течет по одному краю поймы, нанесет туда камня, песка, ила, то перевалится и пойдет другой стороной. Придешь на прежнее место, а там уже дно сохнет от солнца. Вот и угадывай, где будет главное русло. Случается, что и прогадаешь: построишь сыпай, а вода возьмет да и уйдет. Значит, остались на бобах, напрасно строили запруду. Или же, наоборот, при малой воде построят большие сыпаи, чтобы выше поднять ее уровень, а вода вдруг нахлынет сюда могучим напором, понесется по арыкам и разнесет все до основания. Хорошо еще, если сыпаи не выдержат такой силищи и будут унесены водою, иначе придется специально снимать запруду, разрушать то, что долго и упорно возводили своими руками.
Соседи, живущие на левом берегу, постоянно приглашали Бекназара на помощь. И он никогда не отказывался, но требовал, чтобы все делалось так, как скажет он.
Солнце давно уже взошло, но только теперь, поднявшись высоко, осветило преддверие ущелья. Со склона доносился беспокойный крик кеклика, видимо растерявшего птенцов.
Кек-лик, кек-лик! - рассыпалась его призывная скороговорка.
Лицо Бекназара выражало тревогу. Сегодня река помутнела. Бекназар горстью зачерпнул воды. Вихрем кружились мелкие песчинки, на ладони остался глинистый осадок. Покачиваясь на волнах, проплывали вырванные с корнями кустарники. Значит, вода начала прибывать: скоро начнется разлив. Ухо Бекназара уловило скрип треног, составлявших костяк запруды. Напор воды увеличивался. Именно это и обеспокоило старика. Он видел, как течение реки все больше склонялось к правому берегу. А что будет, когда начнется разлив? "Не дай бог! - думал Бекназар. - Снесет сыпай, не восстановишь - мужчин нет, а с бабами в этом деле не управишься".
Над табачными плантациями стоит густая пахучая испарина. В ней неуловимой каруселью носится мошкара. Солнце не различить на мутном небосклоне. Жара. От солнца одно спасение - вода. Но солнце же дает и воду: беспрестанно тают ледники Ала-Тоо, наводняя Талас.
Воды в арыках много, только успевай поливать. Но это не особенно радует Бекназара. Может случиться и так, что поля совсем останутся без воды, хотя в Таласе ее будет сколько угодно.
Опасения Бекназара не были напрасными. Ночью разразилась гроза.
- Вставай, Алымбек, вставай! - будил сына тревожный голос матери. - Гроза на дворе! Отец лошадь седлает, на сыпаи поедете. Да поосторожней ночью-то, не дай бог полезет он в реку!
Хлопнули ставни, заметался в лампе желтый язычок. Сели на коня. Чтобы не свалиться, Алымбек крепко вцепился в кушак отца. Бекназар мчал, не разбирая дороги, нещадно хлестал лошаденку, попадая и по ногам Алымбека. Но тот молчал - не время было жаловаться. Косыми струями бил в лицо дождь. Ветер натружено гудел в растрепанных кронах деревьев. Воздух содрогался от грома, пахло горелым. Бекназар знал, что не спасет положения, даже если на ноги будет поднят весь колхоз. Но не сидеть же в такое время дома! Мысль, что завтра колхозы могут остаться без воды, заставила его среди ночи нестись к сыпаям. Знал он и то, что напрасно повез с собой Алымбека. Но ему хотелось, чтобы сын, самый близкий ему человек, разделил с ним горечь этих трудных минут, чтобы Алымбек собственными глазами увидел разбушевавшуюся реку, чтобы он познал цену человеческого труда, чтобы он знал, что такое несчастье. Алымбек должен быть тверд волей, мужествен сердцем. Только такие люди, смелые, бесстрашные, могут стать сыпайчи. Так вырос Бекназар, так должен воспитываться и Алымбек.
Они спешились на берегу. Трудно было разобрать во тьме, что творилось с рекою. Уши глохли от рева воды. Дикая и косматая сила неудержимо неслась, с грохотом катила камни, остервенело лезла на берег. Сплошной стеной ливня соединялось грозовое небо с рекой, Бекназар присел и, всмотревшись, сказал:
- Кажется, еще не снесло. Видишь, там большой вал. Сыпаи держатся.
Над ущельем, одна за другой, ломались ослепительные молнии. Прогремел гром. В горах отозвалось эхо. Алымбек вздрогнул, увидев, как из пасти ущелья изрыгалась бесформенная кипящая пучина. Вал, на который только что указывал Бекназар, вздыбился стеной и в ту же секунду осел.
- Ата-а! - прохрипел Алымбек, судорожно вцепившись в руку отца.
- Теперь все кончено, - сказал Бекназар чужим, упавшим голосом.
Зигзаги молний рассекали небо. Свет выхватывал из мглы двух людей, безмолвно стоящих на берегу.
- Ничего, сынок, - обнял сына Бекназар. И тот, прижавшись к отцу, чувствовал биение его сердца. - Свою долю у Таласа возьмем, на то мы и люди.
В районе забили тревогу. Правобережные колхозы остались без воды. Утром председатели колхозов и Бекназар были уже в райисполкоме. Всем было ясно, что медлить нельзя.
У Бекназара спросили, сколько дней потребуется для восстановления сыпаев.
- Если будет достаточно людей и материалов - два дня! - уверенно ответил он.
Бекназар говорил не без оснований. За ночь вода перебросилась к левому берегу, и там, где были прежние сыпаи, обмелело. Это намного облегчило положение, люди могли работать, не опасаясь за свою жизнь.
К вечеру на берегу расположился большой табор.
Бекназар, по обыкновению своему, сидел на камне и, поджав губы, пристально смотрел на грязно-серые гребни волн Таласа.
- Алымбек, поди узнай у бригадира, - распорядился он, - из МТС должны прислать проволоку…
Когда Алымбек удалился на несколько шагов, отец окликнул его:
- Постой! - и, подойдя вплотную, положил на плечо сына тяжелую руку. - Дело серьезное. Завтра будь примером для других… Тебе привычно, а им, может, придется впервые… Ты мой сын… Ты сын сыпайчи…
На берегу горели костры. Расстилался дым, взвивались и меркли искры. У крайнего костра собралась молодежь. Над рекой, навстречу волнам Таласа, неслась песня Токтогула:
Парит горный орел…
Ночь. Тихо в таборе. Звезды хмурятся, поглядывают с высоты в реку. Над ущельем - овал луны. Она смиренно слушает свирепый рев Таласа. Алымбек направился к маячащим на круче фигурам. Бекназар и председатель райисполкома о чем-то тихо разговаривали. Метнулась в небо звезда и красивой дугой ринулась в ущелье. Бесшумной тенью пролетела ночная птица.
С рассветом Талас огласился веселым гомоном и стуком топоров. На берегу стояли уже готовые пирамиды сыпаев. Это обыкновенные треноги, связанные из прочных древесных стволов.
- Верх обматывай! Туже тяни проволоку! - то там, то здесь раздавался голос Бекназара. - Что смотришь? Перекладину ниже вяжи! Эй, сваливай сюда камни!
Выглянуло солнце, улыбнулось невиданному зрелищу.
- Взяли! - подал команду Бекназар.
- Взяли! - хором ответили другие и понесли к воде первую треногу. Алымбек, натужившись, подпирает плечом перекладину. Прибрежная щебенка щекочет ступни.
Первый сыпай установили в устье арыка. Следующие ставили все дальше от берега, через равные промежутки. Закладкой запруды между треногами руководил сам Бекназар. Вьюками на лошадях подвозили вязанки соломы и свежесрубленные ветки кустарника. Конвейером передавали из рук в руки камни, тащили бревна. Из всего этого постепенно вырастала запруда. Бекназар покрикивал, но в душе не мог нарадоваться тому, как спорилась работа.
После обеда уровень воды поднялся к устью арыка. А вечером в нем заструились робкие змейки воды. Но предстояла еще основная и наиболее трудная работа: сыпай надо продолжить почти до середины реки, иначе арык не наполнить.
На другой день работа подвигалась медленнее. Стремительно мчавшаяся вода несколько раз сносила два крайних сыпая.
- Ничего, ничего! Не унывайте. Попробуем еще раз, - ободрял Бекназар людей. - Вот на фронте, ребята рассказывают, не удастся одна атака - идут второй раз, третий…
По дну реки с глухим гулом перекатывались большие камни. Одному из парней сильно ушибло ногу. Алымбек и Бекназар вынесли его на берег. Нога парня вздулась, стала сизой.
Наполнился арык водою, наполнились радостью и сердца людей. Вода возвращена полям. Но Бекназар не думал прекращать работу. По его указанию теперь продолжали вести запруду полукругом выше по течению.
- Надо застраховать себя, - говорил Бекназар. - Вода перешла к левому берегу, здесь ее меньше. А после разлива река обмелеет, тогда воды не будет хватать. Раз начали - доведем до конца, чтобы второй раз не мучиться.
Никто не возражал. Строительство сыпаев всецело доверялось Бекназару. Алымбек хотел предостеречь отца:
- Ата, может быть, достаточно и этого? Воды в арыке до краев, и если разлив усилится, то хорошего будет мало.
Эти слова сразу же напомнили Бекназару недавний разговор о шлюзах. Он не узнавал Алымбека, в сыне было что-то новое, незнакомое Бекназару. Но что именно - отец определить не мог.
- Ты что это, сынок? Вырос - значит старших можно не уважать? То шлюзы, то еще…
В голосе отца Алымбек впервые отчетливо уловил обиду. Он вспыхнул от стыда, что невольно причинил старику боль. Но упоминание отца о шлюзах развеяло его смущение: