Потом заболел зуб, на котором держался мост, сломался другой, заныл третий. Елена Карповна сама взмолилась - удалите все, пусть будут протезы! Техник очень старался, протезы сделал красивые, естественные, подогнал удобно. Но когда день начинается с того, что запихиваешь в провалившийся рот кучу пластмассы, то это, как ни сопротивляйся, уже старость. Конечно, не хочется в это верить, даже если сердце работает с перебоями, отекают ноги и приходится систематически менять очки. Сопротивляешься, пьешь витамины, принимаешь модные лекарства, которые появляются каждый год, но постепенно привыкаешь к мысли о пожизненном отдыхе. В течение часа - приятные хвалебные речи, цветы, улыбки, а по существу ты больше никому не нужна…
Когда она умрет, Гога искренно поплачет и быстро утешится.
В Заревшане ей устроили бы красивые похороны, с публикацией некролога в районной газете, с почетным караулом в Доме санпросвещения, с речами и стихами. А здесь похоронят как обыкновенную старушку, и только из уважения к Гоге, может быть, придут его товарищи - врачи…
А ведь она была главным педиатром целого округа! За двадцать лет ни разу не допустила развития эпидемий, год от года снижала детскую смертность. Была депутатом райсовета, к ее словам прислушивались и в райкоме, и даже в обкоме…
А какой у нее был дом, какая она была хозяйка…
Не забыть, как после республиканской конференции педиатров, которая проходила в Заревшане, председательствовавший доктор Мустафаев в конце заседания объявил:
- А сейчас все идем к Елене Карповне пить чай.
Она сперва испугалась - ведь не готовилась принять столько гостей. Но он успокоил - только чай, всем пить хочется. Только чай с сахаром.
В таких делах покойный муж был незаменимым помощником. В полчаса все организовал. Вскипятили пять самоваров, составили столы. Скатерти у Елены Карповны были очень красивые, сервизной посуды хватило на тридцать человек. А варенья она выставила на стол пять сортов! Три белых - черешню, баклажаны, абрикосы и два красных - вишню и ежевику. Только разлили чай - принесли от соседей свежеиспеченный лаваш. Все искренне веселились, пели, танцевали и благодарили ее за чудесно проведенное время.
Елена Карповна перенеслась душой в тот золотисто-медвяный вечер своего прошлого и не обращала внимания на высокую тоненькую женщину в брючном костюме, которая остановилась около скамейки.
- Вы меня не узнаете? - спросила женщина. - Или, может, не хотите узнавать? Тогда, конечно, извиняюсь…
Не так уж много лет прошло, чтобы Елена Карповна забыла свою первую невестку. Конечно, время за два года производит перемены даже в молодых лицах. Но Надя не изменилась. Та же легкая фигурка, те же распущенные по плечам волосы. Только рот потерял детскую припухлость и глаза стали настороженней. Хорошенькая женщина, из тех, кому можно носить узкие брюки.
- Почему же не узнаю? Здравствуй, Надя.
Два года назад Елена Карповна часто произносила про себя уничтожающие обвинительные речи, обращенные к Наде. Но этот гнев остыл, слова сейчас ничего не изменят, ничего не вернут. Прежней ненависти Елена Карповна к этой девочке не испытывала.
Надя бочком примостилась на краешке скамьи.
- Ну, как ты живешь? - спросила Елена Карповна.
- Нормально. Живу с мамой. В личной жизни у меня перемен нет. Намечается кое-что, но пока неопределенно.
Елена Карповна усмехнулась про себя. Бедная девочка, будь молодой и красивой хоть сто лет, все равно не найдешь ты такого мужа, как Гога! Упустила ты свое счастье!
- По-прежнему в библиотеке работаешь?
- Я в настоящее время, признаться, нигде не работаю. Один знакомый летчик обещал меня стюардессой устроить. Вы же, наверно, помните, как я всегда стремилась путешествовать?
- Стюардессам, кажется, надо иностранные языки знать?
- Это на международных линиях. Туда вообще труднее устроиться. Мне пока бы на местных линиях полетать. Но у меня большая неприятность оказалась. Я как раз хотела с врачами посоветоваться, а тут вас встретила. Может, вы мне что подскажете…
- Я детский врач.
- Это все равно. Мой организм, оказывается, самолета совершенно ни на дух не переносит. В момент укачиваюсь. Прямо наизнанку выворачивает. Какая уж тут работа, одна мечта поскорее приземлиться.
- Значит, у тебя вестибулярный аппарат не в порядке.
- А исправить никак нельзя? Хоть операцией?
- Вряд ли. Медикаменты разные есть, пипольфен, например, аэрон…
- Это мне не годится. От пипольфена спят, а мне в воздухе работать надо. Водичку минеральную разносить, конфетки мятные. Это надо же, чтобы у меня оказался такой дурацкий аппарат! В последнее время даже, как в небе заслышу самолет, так мне сразу тошно.
- Да, не повезло тебе, - сказала Елена Карповна почти с сочувствием.
- Я вообще в жизни невезучая. Правду говорят - не родись красивой, а родись счастливой.
Они помолчали.
- А как Гога живет?
Голос благоразумия продиктовал Елене Карповне сдержанный ответ:
- Ничего, хорошо, спасибо.
- Он теперь жену взял из вашей нации и с высшим. Теперь уж, наверное, ваша душенька довольна.
- Для меня важно - какой человек. Для меня ни национальность, ни образование роли не играют. Душа должна быть.
- Это только так говорится! - несогласно отозвалась Надя. - К примеру, с чего бы вам со мной не жить? Я вам не грубила, ни в чем не мешала. А вы меня сколько раз шпыняли: "Ты наших обычаев понять не можешь!" Новая невестка небось все понимает.
Елене Карповне вдруг показалось, что с наивной Надей действительно легче жилось. Надя вся нараспашку, с ней не надо было так считаться, как со скрытной, сдержанной Лилей.
- Моя невестка из тех, кто мягко стелет, да жестко спать, - вырвалось у Елены Карповны.
- Ай-ай-ай, значит, притесняет вас? У нее ведь характер еще тот! На работе ее никто не любит. Это не то что я. Ничего не требовала. Есть что поесть - мне и ладно. Нет - тоже обойдусь. А теперь Гога все дежурства подбирает. Конечно, ей не хватает, даром что сама врач, да и не сказать молоденькая, четвертый десяток пошел…
Елена Карповна как-то не осмыслила источника осведомленности Нади. Ее больно поразило, что Гога "подбирает" дежурства. В последние месяцы он не брал ни копейки из ее пенсии. Конечно, это делалось по наущению Лили, но Елена Карповна не огорчалась. Она решила откладывать деньги на выходной костюм и пальто для своего сына. А теперь оказалось, что ее бедный мальчик изнуряет себя работой.
- Она покупает французские духи. Конечно, на это никакой зарплаты не хватит, - сказала она с жестокой горечью. - Гога попал под каблук и пляшет под ее дудку.
- Я французских духов сроду не имела. Я вообще жила три года - тряпки приличной не купила. Даже шубу себе не справила.
Елена Карповна вела свое:
- Я человек самостоятельный. У меня все есть. Я ни в чем от них не завишу. Мне только внимание дорого. Я хочу, чтобы со мной считались. Вместо того чтобы отдыхать, она Гогу по субботам к своей сестре увозит. До поздней ночи там его держит, а мать тем временем одна в четырех стенах должна сидеть. Она ни с чем не считается!
- Стерва какая-то, - сказала Надя.
А Елена Карповна уже не могла остановиться:
- У Гоги, ты сама знаешь, слишком мягкий характер. Он мне сказал - надо терпеть, мама, не разводиться же мне во второй раз.
В эту минуту Елена Карповна даже не осознавала, что выдает желаемое за правду.
- Ну, со мной он не был такой мягкий! - обиженно вспомнила Надя. - Чуть услышал какую-то сплетню, так сразу же на развод подал. Моя подруга специально приезжала, доказывала, что я у нее ночевала, а он поверил каким-то очевидцам, будто я в ресторане с каким-то военным была. Ну, а если и была, что тут такого? А ночевала у подруги. Я Гоге так и сказала на прощанье: "Больше ты не найдешь такую дуру, как я. Учти! Я у тебя ничего не требовала!"
- Правда, - подтвердила Елена Карповна, - ты была нетребовательная.
Она словно забыла о своих деньгах, которые Надя бессовестно взяла за квартиру. И когда, прощаясь, Надя подставила щеку, Елена Карповна поцеловала ее и даже прослезилась.
Домой она шла с неосознанным тревожным чувством. Что-то вышло не так. Это ощущение душевной неустроенности почему-то заставило ее перемыть оставленную с вечера посуду и даже подмести кухню, чего она никогда раньше не делала.
Семья Артаровых
Женщина рожала красиво, как, по справедливости, должны бы рожать все женщины. Она не мучилась, не кричала. Когда потуги охватывали ее молодое тело, она впивалась руками в краешки стола и напрягалась изо всех сил, так что по животу пробегали сокращающиеся мышцы. В эти секунды она стискивала зубы, и из ее груди вырывался не болезненный стон, а мощное трудовое кряхтенье. Потом, в короткое время перерыва, она откидывалась, расслаблялась и отдыхала, закрыв глаза.
Женщина рожала впервые. Лиля стояла рядом, давая советы: дышите, расслабьтесь, не дышите…
На миг роженица поворачивала к ней затуманенные серые глаза, легким движением век давала понять, что восприняла указание, и снова упорно принималась за свою неотвратимую работу.
Медсестра обтирала ей лоб и уговаривала:
- Ты покричи, покричи, легче будет…
Женщина только чуть усмехалась и снова углублялась в себя.
Рядом уже немолодая мамаша знакомо голосила:
- И что же меня заставило идти на такую муку… Ой, смерть моя пришла… Ой, мамочка родная, пять лет не рожала, и с чего это я снова затеяла…
- Раньше надо было думать. Теперь уже поздно каяться, - ворчала акушерка.
- Ой, правду ты говоришь, сестричка, дура я несусветная! Еще хоть дочку бы, а то четвертого сорванца рожу… Ой, умираю, ой, держите меня, держите…
Но опытная сестра подскочила не к ней, а к столу, за которым стояла Лиля, подставила эмалированный таз, и туда вывалился сложенный в кокон малыш, который при ближайшем рассмотрении оказался мальчиком.
- С сыночком вас, - сказала Лиля. - Посмотрите на него! Отличный ребенок. Кило четыре потянет.
На дне таза, судорожно раскорячивая ручки и ножки, орал багровый человечек.
Едва взглянув, молодая мать дремотно закатила глаза. Ее сморил глубокий сон непомерно потрудившегося человека.
А с той, которая хотела дочку, пришлось повозиться. Хорошо еще обошлось без щипцов. Девочка родилась с примятой головкой, маленькая, полузадохшаяся. Едва раздался ее первый пискливый прерывистый крик, как мать счастливо заворковала:
- Золотце мое, куколка моя, - и все время волновалась: - Вы уж не спутайте моего ребенка, доченьку мою не спутайте…
Акушерка рассердилась:
- Тридцать лет работаю, случая такого не было, чтобы спутали. А твою доченьку и захочешь - не спутаешь. Такой востренький носик у новорожденных один на тысячу. Копию по себе слепила!
- А пальчики посчитали?
- Да отдыхайте вы! Все в порядке.
- Сыновья мои как обрадуются, - сказала роженица. - Это ж надо подумать - девочка! - удивлялась она извечному чуду, тут же забыв свои смертные муки.
Как все нервные женщины, она после родов долго не заснет. И Лиля дала ей успокоительное.
Вернувшись в свой маленький кабинет, Лиля поставила на электрическую плиту джезве - крохотную удлиненную кастрюльку с водой, засыпала в нее две ложки тонко размолотого кофе и прилегла на диван. Скоро конец ее суточному дежурству. Дома она уберет квартиру, приготовит обед на завтра, а вечером с Гогой пойдет в кино. Вот такая ей предстоит жизнь.
В дверь легонько постучали, и вошла Галина Борисовна, хирург отделения, председатель месткома, женщина, у которой одной из жизненных задач было опережать хоть на час моду сегодняшнего дня.
Под врачебным халатом на ней был балахон из небеленой бязи, отделанный у ворота и рукавов вологодским кружевом. Бязь стоила пятьдесят копеек метр, но за это платье Галине Борисовне уже безуспешно предлагали пятьдесят рублей.
- Ох! - восхитилась она. - Ничто не сравнится с запахом черного кофе! Только мне без сахара!
Она уселась в кресло у стола.
- Поговорить с тобой пришла, лапочка.
Лиля предвидела этот разговор. На прошлой неделе она, в присутствии других сотрудников и даже посторонних посетителей, накричала на кастеляншу, которая не обеспечила отделение бельем. Кастелянша была виновата, но кричать на нее, а тем более употреблять слова "безответственность" и "распущенность" не следовало.
- Это твой восточный темперамент тебя подводит, - сказала Галина Борисовна. - Наживаешь себе врагов.
- В местком пожаловалась?
- Нет, она не жаловалась. Тут другой поворот. Слушай, какого черта тебе понадобилось выписывать из Грузии эту старуху?
- Какую старуху?
- Ну, мать твоего Артарова.
- Она из Армении. - Лиля была несколько ошеломлена переходом от конфликта с нерадивой кастеляншей к своей свекрови.
- Все равно. Выращивала бы там свои цитрусы.
- Она врач.
- Еще того не легче. Хуже нет образованных свекровок. Можешь мне поверить. Имела опыт.
- Да при чем тут она? Ты о ней пришла говорить?
- А при том, что по всему отделению сплетни идут. Будто ты свекровь со свету сживаешь, то и дело увозишь мужа к своей родне, бросаешь беспомощную старуху одну, а бедный доктор Гога Артаров вместе с матерью прямо в отчаяние от тебя пришел. Он бы и рад с тобой развестись, да неудобно второй раз жену из дома гнать.
- Откуда такие сведения? - спросила Лиля, чувствуя, как у нее каменеет сердце.
- Лично у меня - от нашей буфетчицы. А все идет от кастелянши. Она, оказывается, родственница первой жены Артарова. Поносила тебя в наше клубное обеденное время, в буфете. Нелестные характеристики, адресованные твоей внешности и твоему характеру, я опускаю, это непосредственно к делу не относится. Но свекровка твоя какова? Нашла кому жаловаться - первой жене! Ты понимаешь, что у тебя дома враг? Вот тебе мой совет: сразу поставь вопрос ребром: "Или я - или она!" Прямо сейчас. Придешь домой - с порога так и заяви. Не бойся, я тебе гарантирую - соберет свои шмотки и укатит в солнечную Грузию. Ты только не расстраивайся и твердо стой на своем.
Галина еще долго давала бы свои полезные советы, но ее позвали в отделение.
Пришла смена. Все делалось как обычно, только время будто шло мимо Лили и никакой уже жизни не было вообще.
Она стояла перед входом в метро, женщины протягивали ей розовые и лиловые астры. Гога никогда не приносил ей цветов. Цветы он не понимал, говорил: "Я не могу нести по улице эти веники!" Однажды он принес ей рыжего хомячка. Зверек жил у них больше месяца. Как-то они поехали за город и взяли его с собой, - "проветриться". Посаженный на траву, он моментально исчез на глазах. Это был какой-то непонятный фокус. Они обыскали всю лужайку. По дороге домой утешились тем, что, может быть, хомячку будет лучше на воле.
- Если он найдет себе подружку, - сказал Гога.
Цветы Лиля покупала сама. Она и сейчас взяла бы эти первые астры, они долго стоят в вазах. Но ни к чему. Сквозь каменное отупение уже пробивалось отчаяние. Она знала - теперь так и будет. Сперва будто бы ничего, но постепенно все больше нарастают гнев, обида, потребность доказать свою правоту. Мучительная потребность.
Сейчас ехать домой невозможно. Лилю внесло в вагон общим потоком и прижало к дверям. Поезд закружился по орбите. На остановках люди стремительно втискивались в вагон, как косяки рыб, захваченные сетью. И так же стремительно выталкивались. Через какое-то время вагон опустел. Лиля села, держа в руках хозяйственную сумку. По плану, разработанному с утра, она должна была купить хлеб, молоко, масло.
Невольно, неосознанно она разговаривала то сама с собой, то со старухой. "Как же после этого нам вместе жить?" Некуда ей уехать. Я ее ненавижу. "Гога не говорил вам, что хочет со мной развестись! Не мог он этого сказать!" Войду и спрошу: "С кем вы сплетничали о жизни своего сына? Вы же сами эту Надю какими только словами не обзывали!" Нет, все бесполезно, бессмысленно. Никто не скажет правду, даже Гога, который мог крикнуть для утешения матери: "Не могу же я развестись во второй раз!" Эти слова ничего не значат. Мало ли что мы говорим в запальчивости.
А если просто спросить: "Ты действительно хочешь со мной развестись? Только честно. Я такая, как есть. Лучше стать не могу. Я старалась. И хватит. Больше стараться не буду. Предупреждаю тебя".
Поезд, кружась по кольцевой, перевез за это время тысячи пассажиров, и, когда Лиля вышла на улицу, был уже поздний вечер, может быть даже ночь.
За эти часы утихло в ее душе бурление гнева. Трудно и скверно, но надо понять, что в ее жизни главное, что она может удержать и надо ли удерживать. И ничего не говорить сгоряча. С этим довольно неопределенным решением Лиля поднималась в лифте на свой этаж.
- Наконец-то, - закричал Гога, - наконец-то! Где ты была? Мы с мамой тут с ума сходим… Я всех знакомых обзвонил… Мама, Лиля пришла!
Он помог ей снять плащ, взял из рук кошелку, принес тапочки.
- Все-таки где ты была? В отделении тебя нет, у Тамары нет, неужели телефона под рукой не нашлось?
- Нет, - сказала Лиля.
- Мама одно твердит, что тебя на роды вызвали. Здесь, говорю, не деревня, какие роды! В очереди, говорю, за сапожками стоит. А после восьми и сам стал волноваться. Ну, пойдем обедать, мы тебя ждали, за столом все расскажешь.
- Дай мне опомниться. Я устала.
Она закрыла за собой дверь их общей комнаты и легла на тахту лицом к стене. Но тишины не было. Гога звонил Тамаре:
- Да, да, вернулась, все в порядке…
- Мама! - кричал он. - Разогревай обед, я голодный как собака…
Он вошел в комнату по праву мужа, по праву хозяина дома. Сел на краешек тахты, погладил ее ноги.
- Лиленька, ты что, и обедать не хочешь? Мама борщ сварила. Пойдем, миленький мой…
- Я не могу.
- Ты нездорова? Что с тобой?
- Здорова.
- Что-нибудь на работе?
- Нет.