Речник просыпается, засыпает, ест, работает и отдыхает под ровные удары плиц, шипенье пара и редкие такты рулевой машинки; речник не спит, не ест и не отдыхает, когда стоит тишина, которая действует на него угнетающе, а ночью, во сне, она сильнее взрыва. Очумело соскакивает речник с узкой койки, сдерживая удары сердца, прислушивается к звону в ушах, и страшные картины одна за одной встают в темноте кубрика: налетели на мель! Врезались в берег! Поломали колеса! После навигации неделю не спит речник на жаркой перине в Моряковке, ворочается, кажется ему, что тишина поселка орет сиренным, жутким голосом.
- Вперед полный! - командует капитан.
Он проходит мимо серьезных членов комиссии, нетерпеливого ожидания Петьки Передряги, насмешливой улыбки Кости Хохлова и становится рядом с носовым прожектором - впереди всех; щекой прикасается к ветру капитан, чувствует мягкие и упругие его ладони, вдыхает запах весноводья. На самом ветродуе стоит капитан, тонкими пальцами цепко держится за леер, по привычке расставив ноги. Чуть покачиваясь, легко и плавно несет его навстречу стрежи и солнечным всплескам старый обский буксир "Смелый".
Сорок третью навигацию начинает капитан.
- Ветерок! - раздается позади него тихий голос.
- Дует! - отвечает капитан и теснится, дает место начальнику районного управления и капитану-наставнику Федору Федоровичу.
Задумчиво кусает овсяную метелку усов капитан-наставник, ерошит закуржавевшие виски начальник управления и смотрят на сиреневую в лучах опавшего солнца воду и молчат. Что сказать Федору Федоровичу? Списали его годы с палубы, осудили на вечную тоску минутных встреч с чужими пароходами; нечего сказать и начальнику, приговоренному к пожизненному поселению в каменной коробке кабинета. Как ни высок потолок его, как ни хороши гладиолусы в кадках - выше звездный потолок над "Смелым", пьянее запах обской волны.
- А ведь здоров "Смеляга"-то! - как бы равнодушно говорит Федор Федорович.
- Тянет! - так же равнодушно отзывается капитан.
Федор Федорович косится на него, разметнув пальцами по сторонам кошачьи усы, сердится:
- Хорошо тебе, Борис! С таким механиком бегаешь! Бог тебе Уткина послал! Молиться на него надо!
- Тридцать лет молюсь! - усмехается капитан на кошачий размах Федоровых усищ. - Лампадку в кубрике затеплил…
Федор Федорович обижается:
- С тобой серьезно!
Солидно, с прищуром говорит начальник управления:
- Н-да… Механик золотой! Н-да! Золотой, говорю, механик… Отдавать нужно Уткина, Борис! Пусть, говорю, молодым капитанам поможет…
- Берите, - отвернувшись, бросает капитан…
И видно, уж очень хочется начальству забрать механика: не замечают погрустневшего лица капитана, не улавливают в голосе тоску, а только понимают смысл слова, которым отдает капитан лучшего на всей Оби механика. На секунду остолбенев, Федор Федорович восклицает досадливо:
- Да не отвалится от Бориса Спиридон… Прикипел к нему, автогеном не отрежешь!
- Сам отвалюсь! - глухо отвечает капитан. Мгновенно наливается тревожным бакенным цветом лицо капитана-наставника, а начальник управления смущенно кашляет. Совсем забыли они о том, что, может быть, последнюю навигацию побежит по Оби капитан… Несколько дней назад принес он с медицинской комиссии листок бумаги. Долго рассматривали ее обские капитаны, вникали в смысл латинских слов и поняли одно - износился Борис, как машины парохода "Магнитогорск", что стоит на вечном якоре в Моряковском затоне…
Стоят, молчат друзья капитана… Ищут слов. Наконец, не глядя на капитана, Федор Федорович говорит:
- Борис, а Борис!.. А ведь флагшток-то на боку… Гляди - припадает вправо!
- Да… пожалуй!.. - туго говорит начальник, отирая пот со лба.
Смотрит на флагшток и капитан - флагшток как флагшток, прямой, хорошо выкрашенный, но, щадя Федора, подтверждает:
- А ведь Федор прав… Косит немного флагшток.
По-мальчишески повеселев, деланно равнодушно спрашивает капитан Федора Федоровича:
- Будем пожарную тревогу бить? Приосанивается капитан-наставник. На старости лет, на седьмом десятке, заболел он странной болезнью - любовью к учебным пожарным тревогам, чем и изводит до зуда в кулаках обских капитанов… Проводит пальцами по усам капитан-наставник.
- Прошу пробить! - важно требует он. - Прошу по всей форме, товарищ капитан!
- Есть! - отвечает Борис Зиновеевич и, скомандовав: "Пожарная!" - незаметно подмигивает Косте Хохлову, который, в свою очередь, подмигивает боцману Ли, а боцман Ли - Ивану Захаровичу, а Иван Захарович - Петьке Передряге. Цепная реакция подмигиваний охватывает пароход от носа до кормы и оканчивается Валькой Чирковым, который бьет в колокол.
И уже летят по палубе капитановы ребята, тянут серый шланг, размахивают баграми, топорами, тянут ящики с песком, огнетушители, занимают места по точно разработанной пожарниками инструкции. Впереди всех, выпуча глаза, бежит Костя Хохлов.
Капитан бодро командует:
- Пострадавшим оказать медицинскую помощь!
Опять дико звенит колокол, и к Федору Федоровичу спешат ребята, лётом подтаскивают носилки, машут руками Нонне Иванковой, которая, спотыкаясь, бежит к капитану-наставнику с медицинской сумкой через плечо и заранее вытаскивает пробку из бутылки с нашатырным спиртом. Под крик Кости: "О чем ты тоскуешь, товарищ моряк?" - Федора Федоровича валят на носилки, суют, ошеломленному, под нос нашатырный спирт, щупают пульс, под мышку ставят огромный, в деревянном футляре, термометр для воды. Затем капитана-наставника, совсем очумевшего, бегом спускают с палубы, несут в красный уголок и укладывают на койку…
На палубе катаются от хохота.
- Пошли Федора смотреть! - сквозь смех предлагает начальник управления, но капитан-наставник сам поднимается на палубу.
- Вот что, Борис!.. - свирепо начинает он, но не выдерживает: приседает, дрожит всем телом, смеется.
5
Мал капитан "Смелого" - рост сто шестьдесят три, вес пятьдесят девять. Немного места занимал в двухкомнатной квартирке, но вот ушел - пусто стало.
На диване, среди вышитых подушек, сидят двое: жена и дочь капитана - единственный его ребенок, студентка Томского университета, приехавшая проводить отца в плаванье. Сидят молча, прислушиваясь, не скрипнет ли тихонько калитка, не звякнет ли хрупкий ледок под яловыми сапогами. Изредка перебросятся пустым, ненужным словом, грустно поглядят друг на друга, вздохнут и опять молчат.
- Скипидар бы не забыть со свиным салом, - говорит жена капитана. - Верное средство против простуды… Тело натрешь, грудь натрешь - как рукой снимет!
- Я положила… В рюкзак…
По ковровой дорожке лениво идет большой дымчатый кот, изогнувшись, смотрит на капитанову койку, долго раздумывает, ворочая по сторонам усатой головой, и наконец медленно уходит обратно. За котом крадется длинная тень.
Тихо.
Настенные часы в ореховом футляре постукивают мелодично, упрямо. Дом потрескивает бревнами - садится. Жена капитана грустит оттого, что, собственно, свиное сало со скипидаром брать с собой капитану не надобно: сызмальства не простуживается Борис Зиновеевич - проваливался в проруби, бродил в ледяной воде, до ниточки промокший, выстаивал длинные вахты на сквозном ветру и - хоть бы чихнул! Единожды в жизни был болен капитан: неделю валялся на койке, почитывая книги, попивая хлебный квас, - ухватил где-то обидную, детскую болезнь, под названием коклюш. Чтобы не было стыдно такой хворобы, знакомым говорил загадочно: "Инфлюэнца! Вот так…"
- Что скипидар! - вздыхает жена капитана. - Не в скипидаре дело…
За окном - бредут улицей голоса. Смеется женщина. Жена капитана поднимает голову, прислушивается. Седые волосы под электрическим светом отливают серебром. У нее продолговатое, решительное лицо. Она выше капитана ростом, плечиста.
- Сейчас наш придет… Это Валька Чирков с Верой Капитоновой прошли.
И действительно - скрипят доски на крылечке, звякает щеколда, потом - легкий шарк сапог по сеням… Жена и дочь сидят неподвижно: не любит капитан, когда его встречают на пороге. Странность эту он как-то объяснил жене: "Помнишь, Клаша, капитана Селиверстова, что у купца Фуксмана "Звездой" командовал?.. Так вот он приходил домой, жена бросалась под ноги и стягивала грязные - нарочно в грязь норовил, подлец! - сапоги. Как вспомню об этом - мутит!" Жена капитана хорошо помнила Фуксмана - у Бориса до сих пор звездочка шрама от его руки…
- Ну, здравствуйте! - улыбается капитан, появляясь в пролете двери. - Здравствуйте, домочадцы!
Легким скользящим шагом приближается дочь капитана, наклоняется к отцу. Он целует в лоб, отстранив от себя, заглядывает в лицо, проводит рукой по мягким каштановым волосам:
- Добрый вечер, Лиза!
В шерстяной фуфайке, без головного убора капитан кажется еще меньше ростом, тоньше. Он садится на диван, за руку привлекает дочь.
- Выше нос, товарищ литератор! Есть еще порох в пороховницах, жива еще казачья сила… Так, что ли, у вас там пишется?
Дочь исподлобья смотрит на отца, грозит пальцем, притворно сердится:
- У вас там пишут! - басом передразнивает она. - Сам все знает наизусть, а спрашивает!
Обычно между капитаном и дочерью идет веселая шутливая война - подтрунивают друг над другом, припоминают прошлые грешки, междоусобничают. "Два - ноль в твою пользу, батька!.." - "Дорогой литератор, вы сели в калошу! Разрешите занести на ваш текущий счет очко, присовокупив его к прошлым двум!" Сегодня же - иное: редко вспыхивают в глазах дочери зеленые огоньки, побледнела, осунулась. Видит это капитан и хитренько прищуривается.
- Если бы я был Костя Хохлов, - говорит он, - я бы сказал: "Что ты, Вася, приуныл, голову повесил…"
Дочь передергивает плечами:
- Не люблю я твоего Хохлова… Нахал и пустомеля! Как ты можешь держать его на пароходе?! - сердится она, взмахивая рукой и даже отстраняясь от отца. - Гнать надо таких в шею!
- Ого-го! - удивляется капитан и с интересом смотрит на Лизу, а она приникает к отцу, вздыхает. - Нет, серьезно, папа, что ты в нем нашел? Капитан думает.
- Ты, во-первых, нарушила наш уговор…
- Какой, папа?
- Не судить о людях опрометчиво… Костя прекрасный работник. Такого знатока Чулыма поискать надо!
Дочь надувает губы:
- Вечно ты о работе… Я о человеке…
- Человек и работник - это почти одно и то же. Я, Лиза, убежден, что истинно плохой человек не может быть хорошим работником… Хотя, знаешь, понятие плохой человек относительно. А что касается Хохлова, стегать его надо! - вдруг решительно заканчивает капитан.
- Ну вот видишь!
- Хорошо, что вижу… Но я знаю и другое - прошлое Кости.
Опять задумывается капитан и вдруг весело, облегченно говорит:
- Мысль ухватил… Вникни! Хороший работник не может быть плохим человеком, ибо труд свой он отдает людям. А коли так, то какой же он плохой, если себя отдает людям?.. Вишь, как твой батька философствует!..
Дочь капитана сводит тонкие, крутые брови, ласково и в то же время с упреком - сам себя высмеивает! - смотрит на отца, а он хохочет… Похожа на капитана дочь. Лицом, фигурой, мягким и немного грустным взглядом больших темных глаз; и губы отцовские - полные, с изгибом; на носу маленькая горбинка, придающая лицу материнское властное выражение, затушеванное нежной молодостью.
Хорошо капитану рядом с дочерью. Хочется сидеть молча, не шевелясь, и думать о том, что, кажется, совсем недавно, несколько месяцев назад, принес капитан в дом маленький попискивающий комочек, развернул пеленки и обмер от жалости - сморщенное личико старушки водянистыми глазами смотрело на него и на что-то жаловалось. И с этим взглядом в душу навечно вошла сладкая до боли нежность.
- Знаешь, Лиза, - говорит капитан. - Когда ты родилась, у тебя было совсем старушечье лицо.
- Батька! - смущается дочь.
- А я только потом узнал, что у всех маленьких детей такие лица… Вот натерпелся я страху, пока не вошел в курс дела! - опять на шутку сбивается капитан.
- У, батька! - прижимается дочь теплой щекой. - Не ходил бы нынче на реку… Ведь болен же!
- "Смелый" зовет, Лиза, - серьезно отвечает капитан. - Это мой старый друг. Тебя еще на свете не было, а мы дружили с ним. Хочешь - смейся, хочешь - нет, а ведь он узнает меня!
- Я понимаю! - откликается дочь. - Ты не можешь без "Смелого" - это как зов сердца…
- Да, примерно так… Слова, может быть, слишком громковаты… В жизни это проще, Лиза. Механик Уткин говорит так: "Хочу еще разок повертеться вместе с землей…" Умный мужик, скажу я тебе!
- Понимаю! - помахивает головой дочь. - Понимаю! - и добавляет: - Книги твои уложила…
Капитан оживляется:
- Реки, что положила, гражданин литератор?
Дочь достает лист бумаги, читает, временами ревниво поглядывает на отца - одобряет ли? Не смеется ли? Но капитан серьезен. Лиза останавливается:
- Не беспокойся… "Кола Брюньона" твоего тоже положила…
- Вот уж и моего… - смеется капитан. - Кола, гражданин филолог, всехний… Ну, читай дальше!..
В доме капитана ужинают долго, не торопясь и почти молча. Стол богато и разнообразно накрыт. В семье любят хорошо поесть: суп с гренками, жаркое, вареники, простокваша, молоко, масло и на десерт варенье. Простоквашу едят деревянными ложками, в которые если уж подхватишь - так есть на что посмотреть! На куски толстого хлеба мажут такой же толстый слой масла.
Наедаются досыта, но ложек не бросают: хочется продлить ужин. Лиза левой рукой катает комочки хлеба, жена хмурится с таким видом, точно считает в уме, Борис Зиновеевич улыбчиво оживлен, мнет в губах невысказанное, громко, чтобы сдержать рвущиеся на волю слова, прихлебывает чай из стакана, ожидая от жены: "Борис, перестань прихлебывать!" Но жена молчит, и капитан не выдерживает - прыснув в стакан, говорит:
- Федор Федорович сегодня опять усы кусал… Пойду, говорит, с тобой на Чулым… Боков - начальник управления - хвать его за руку. Отойдем, дескать, в сторону! Ты мне, сердится, агитацию не разводи, брось мерехлюндии. Молодых надо учить, я тебе покажу Бориса!..
Жена капитана поджимает губы:
- Я бы его без специй съела!
- Кого, позвольте узнать?
- Федора Федоровича…
Капитан даже руками разводит:
- Вот тебе, бабушка, и юрьев день!
Точно не слыша мужа, не обращая внимания на широко разведенные руки, жена говорит:
- Знаем мы… Все знаем! Как он медицинскую комиссию уговаривал, чтобы тебя пустили в плаванье, как перед начальником заступался… Все знаем!
- Мама! - укоризненно восклицает Лиза.
- Что мама! - быстро подхватывает хозяйка. - Ну что мама! Что ты замамкала? Выпить ему захотелось, вот что!.. - режет мать.
- Мама!
- Пятьдесят лет как мама!.. Зачастила - мама, мама, а сама не знает. Что мама, тебя спрашиваю? Мама пятнадцать лет на "Смелом" проплавала, а она одно - мама; мама! Далась тебе мама!.. Мама небось лучше знает, что говорит! Вот всегда в этом доме так - ты им одно слово, они тебе десять! Начнут, и конца нет - мама, мама!..
Морщит нос от удовольствия капитан, старается сдержать смех и, нагнувшись к самовару, видит неожиданное - сердитое лицо жены в зеркальном никеле кажется добрым и молодым, зато сам капитан на черта похож: глаза влезли друг на друга, рот до ушей. "Ну и мордочка!" - думает капитан и только поэтому сдерживает смех.
- В общем, не мамкай! - сердито говорит хозяйка, поднимаясь. - Я пошла посуду мыть, а ты, Лиза, спать укладывайся! Завтра рано вставать - отца пойдем провожать на реку!
…В эту ночь капитан засыпает поздно.
Затаившись в густой темноте, слушает, как ворочается, стонет в груди сердце. Тишина колоколом бьет в уши, куют медную наковальню в часах железные человечки, отсчитывая секунды. От тишины кажется, что дом плывет в густом, вязком воздухе. В чуткой дреме слушает капитан, как тревожно, боясь грозного шевеленья реки, лают в Моряковке собаки. На чердаке ветер забирается в слуховое окно, набухает под крышей, клавишами перебирает доски, - кажется, что по чердаку кто-то ходит, воровски переставляя ноги. Иногда тишина рождает призрачные, странные звуки: то в отдалении поет рожок стрелочника, то шумит прибой, то звенят колокольчики.
Редко-редко приплывают из тишины напевы пароходных гудков.
Чувствует капитан - холодная мохнатая рука берет за сердце, несколько раз сдавливает его; ощутимо, пузырями наливаются на висках вены - медные кузнецы из настенных часов переселяются в них, долбят голову тяжелыми молотками. Становится ощутимым чувство полета в густом, вязком воздухе. Маленькое, щуплое тело капитана парит в пустоте, зябкий туман обволакивает мысли, липкий пот проступает на лице, тело обливается жаром. Замирая, думает капитан: "Где я?"
Гудят на Оби пароходы. Куют время медные кузнецы. Скидывает твердый панцирь земля.
Болен капитан "Смелого".
Глава вторая
1
У Чулыма - деревянное дно.
Десятилетиями несли мутные чулымские воды черные тела топляков и, не дотащив до Обского плеса, укладывали ровным рядом на илистое дно; десятилетиями с чулымских берегов в половодье оседали в воду разлапистые березы с дочиста обмытыми чулымской водой паучьими корневищами; десятилетиями спокойно ложились на дно Чулыма стройные лиственницы, чтобы обрести долголетие, ибо от долгого лежания в воде лиственница становится молодой и крепкой.
Чулым - железное дно. Сотни тяжелых якорей оставили на нем пароходы, зацепив за деревянный настил.
Чулым - приток Оби. Возле деревни Луговое чулымская вода яростно сшибается с обской, и в этом месте - столпотворение, ад. Чулым хищно грызет берег, откусывает кусок за куском и не может насытиться. В прошлом году только стариковская бессонница спасла домочадцев рыбака Анисимова от прожорливых зубоз Чулыма. В четвертом часу утра проснулся дед Аниси-мов, долго лежал, глядя в закопченный потолок, а потом все-таки вышел на волю по стариковской малой нужде. И хорошо, что вышел: чудом висела рыбацкая избушка над беснующимся Чулымом. В одночасье дед повыбрасывал на берег малых ребятишек и брюхатую сноху, чем и спас их от верной смерти.
Гибельное место - сшиб Чулыма и Оби.
Повернет весноводьем буксирный пароход из Оби на Чулым и замрет на месте - работает судорожно поршнями, молотит воду колесами, и все без толку. Сядут усть-луговские ребятишки - на урок - молотит воду буксир, выйдут на перемену - молотит. И только опытный капитан одолеет сшиб воды: нежненько прижмется к пологому берегу, выберет тайный тиховод - и, смотришь, весело телепает буксир колесами по успокоившейся стремнине выше Лугового километра на три.
Чулым лежит на земле убегающим от цапли ужом. Непохож Чулым на Обь: не в глинистых берегах среди низкорослой стены тальников течет он, а нанизывает зигзаги среди сосен, кедрачей, березовых колков; местами пробивается сквозь небольшие горы, местами течет между равнин.
По берегам Чулыма проглядывают поселки сплавщиков, лесозаготовителей. В тайгу, в комариное царство врубаются люди, уходят от Чулыма по крупным притокам Улу-Юл и Чичка-Юл. Две области - Томскую и Кемеровскую - пронизывает Чулым.