И все-таки она уступала. Зато когда Нина что-нибудь шила себе, Роза ходила с ней на примерки. И помогала выбирать материал, так как считалось, что у Розы есть вкус, поскольку она работает в театре. И вообще с годами Нина сделалась уступчивее и добрее, "стала человеком", как выражалась Роза.
Так она и Елену Дмитриевну стала допускать к себе в дом, а раньше и слышать об этом не хотела. Правда, и теперь называла ее на "вы", на дружеское "ты" никак не переходила, объясняя это тем, что Елена Дмитриевна намного старше ее. Но у Елены Дмитриевны было другое объяснение.
- Просто хочет этим показать, что гусь свинье не товарищ, - говорила Елена Дмитриевна. - Но этим она ничего не добьется. Я не гусь и уж подавно не свинья. Такой же советский человек, как и она… И доказала это в войну. Я Нину помню еще сопливой девочкой, и мне наплевать, что она работает инструктором. Мое кредо такое - важно не то, кто любит меня, а кого люблю я…
И все-таки Елена Дмитриевна не знала, будет она допущена к столу или только поможет все устроить и удалится домой. И Нина еще этого не решила, хотя прекрасно понимала, что для Елены Дмитриевны присутствие на такой вечеринке будет как бы кульминацией, высшей точкой всей ее жизни - вот, мол, несмотря ни на что, она не пропала, выжила, прожила свою жизнь не хуже, чем другие, и присутствует среди земляков как равная, на равных началах.
Нет, пока еще Нине было не до Елены Дмитриевны, не это ее тревожило. Ей бы только знать наверняка, будет ли Богданов, и если будет, то какой возьмет тон - вот что хотелось угадать. И сумеют ли остальные, не фальшивя, подхватить, поддержать взятый Богдановым тон? Больше всего она беспокоилась за Костю Семинского, горячего, несдержанного, вечно ищущего проблем и склонного к ненужным обобщениям. Но не звать Костю она не могла, ей самой хотелось увидеть его, блеснуть перед ним. Володю Кузнецова она уже прямо предупредила, чтобы он ничего не клянчил для своего завода, не то она уши ему оторвет. Роза обещала не кокетничать, не "хохмить" и не рассказывать анекдоты про армянское радио. Учительница Лида дала клятвенное обещание не читать лекций по педагогике и не упоминать фамилию Макаренко больше чем три раза за весь вечер, а Шурка обещала не жаловаться на свою невестку.
В общем, каждому Нина по телефону сказала, что ей легче подготовить профсоюзный пленум, чем такое сборище. И все смеялись над этой шуткой. И самой Нине ее шутка так понравилась, что каждому гостю, когда он пришел, она повторила ее еще раз, и все еще раз сообща посмеялись.
Как бы там ни было, но все оказались растроганы и довольны, хвалили Нину за ее благородную инициативу. И если в первую секунду у каждого слегка щемило сердце при виде располневших, тронутых сединой и морщинами товарищей молодости, то через минуту эта боль потонула в гаме, шуме и восклицаниях.
- Ребята, товарищи, - говорила почти со слезами раскрасневшаяся Нина, - а ведь мы все неплохо выглядим, а? Вы мне определенно нравитесь. Не зря, нет, не зря прожили мы с вами жизнь…
- Почему прожили? Я только начинаю жить, - "хохмила" Роза.
Все стоя хватили по рюмочке вина, которое принес с собой Володя Кузнецов, и стали кричать, перебивая друг друга, всем стало весело, поуспокоились даже жены, несколько скованно чувствующие себя, так как женская часть землячества большей частью состояла из одиночек - вдов, разведенных или вовсе не выходивших замуж, как Нина.
- Ребята, споем? - кричала Роза.
- Рано еще…
- Ой, рыжий, у тебя лысина…
- Обман зрения. Лысины нет…
- А кто бывал в родной Сибири в последние годы?
- Я. В командировке…
- Валька, ты кто - кандидат?
- Бери выше - доктор.
- На арбитраж, директор, не надейся. Не поможет…
- Не пугай, не страшно.
- Ребята, споем?
- Рано…
- Шура, сынок еще не женился? Уже? А внуки?
- Лучше моей внучки на свете нет, вы не думайте, что я пристрастна…
- Ребята, я рада, что мы не растеряли свой молодой, комсомольский задор! - кричала Нина.
На какие-то мгновения все даже забыли, что ждут Богданова, так расчувствовались. И Нина, когда Елена Дмитриевна, скромно улыбаясь, показалась на пороге, великодушно сказала:
- Ребята, может быть, вы помните, это тоже наша сибирячка, Елена Дмитриевна. Елена Дмитриевна, расскажите им про свою артистку…
И Елена Дмитриевна, не заставляя себя упрашивать, смешно и метко изобразила, как она беседует по телефону со своей актрисой. И похвалилась, что та, вернувшись из-за рубежа, с гастролей, привезла ей в подарок вот эту парижскую кофточку.
Кофточку с интересом пощупали, похвалили шерсть, цвет и особенно металлические пуговицы.
- Вот какая она у нас модница, - сказала Нина совсем мягко, как бы желая этой мягкостью снять все прошлые обиды.
Она любовалась столом, своими гостями, комнатой, ставшей сразу нарядной и уютной. И ей казалось в эту минуту, что она всем вполне довольна в жизни, что жизнь ее прекрасна и наполнена до краев и так же, как тридцать лет назад, ее переполняет чувство радостного ожидания. Она как бы стряхнула с себя тот налет деловитой настороженности, какой наложили на нее время и ответственная работа, сбросила скорлупу официальности, за которую ее побаивались на службе, и стала прежней Ниной, пусть не особенно умной, но чуткой, доброжелательной и приветливой. Директор завода Володя Кузнецов, "рыжий с лысиной", тоже стряхнул с себя усталость и озабоченность и требовал шахматную доску, чтобы сразиться с Костей Семинским.
- Бюрократ, ты же разучился играть, - отвечал ему Костя. - Играет каждый за себя, а ты привык опираться на коллектив, на треугольник…
- Все-таки я в треугольнике не самый тупой угол. - Володя отшучивался, нес милую чепуху, которая была понятна только им, друзьям молодости, и совсем не смешна и не понятна вежливо улыбающимся женам и молчаливому пенсионеру с бородкой, мужу учительницы Лиды.
- Дорогие мои девочки, - отчетливо, как будто она рассчитывала, что слушатели будут конспектировать ее слова, говорила Лида, - дорогие девочки, я безумно рада тому, что мы встретились.
И толстые "девочки", принаряженные, завитые, в отличных вязаных костюмах джерси с белой полоской, точно таких, какой носила первая женщина-космонавт Терешкова, сбившись в кучку, не слушая друг друга, болтали:
- Роза, ты помнишь нашу березовую рощу?..
- Интересно, почему Костя пришел без жены? Нина, это ты так устроила?
- Мама моя давно умерла…
- Был прекрасный мальчик, способный физик, комсомолец. Но попал в руки какой-то Петровой, даже имя ее произносить не хочу…
- Да, у меня есть друг, а что - жить одной лучше?
- Я верна памяти мужа…
- Как это не пьет, - пьет…
- Нет, нет, нет!..
- Не нет, а да…
- У тебя прекрасная комната, Нина.
- Нина, что я вижу? Новый сервант? Польский?
- Представь, наш, отечественный…
- Смотри, как научились делать…
Жена Володи Кузнецова поспешно вставила:
- Вы думаете, мы не умеем? Мы все умеем. Вот у нас на швейной фабрике: если бы нам давали хорошую фурнитуру, пуговицы например…
И вдруг Костя Семинский посмотрел на часы:
- Видимо, Богданов не придет…
- Он хотел прийти, - грустно спохватилась Нина, - но, ребята, ведь это же очень занятой человек!
- Что же, мы не понимаем, что ли! - Володя Кузнецов сделал серьезное лицо.
Одна из жен заметила, разочарованная:
- Ради такого случая можно бы отложить дела…
- Не все можно откладывать, есть же и дела государственной важности, - чуть сухо остановила ее Нина. - Ну, товарищи, прошу за стол.
- Но первый тост мы все-таки провозгласим за нашу гордость, за нашего Мишу Богданова, - предложила Роза, - хоть он и не приехал…
И все-таки Богданов приехал.
Приехал, когда его уже никто не ждал, когда все разгорячились и стремительный Костя Семинский в азарте спора смахнул-таки локтем со стола хрустальную рюмку, а неловкий муж Лиды уронил на новый пиджак промасленный пирожок, за что получил нагоняй от жены; когда уже спели "По долинам и по взгорьям" и Роза, охотно показывая свои еще стройные ноги, хотела научить всех танцевать шейк.
- Безумие, - сказала Лида, - мои старшеклассники изуродовали пол в актовом зале этим самым шейком…
- Вы разрешаете им танцевать? Это можно? - ахнула Елена Дмитриевна.
- А что? - сказала одна из жен. - Дети хотят идти в ногу с веком.
- Как мне нравился когда-то вальс… - вздохнула Елена Дмитриевна. - И так никогда и не пришлось мне потанцевать, не было случая…
Кудрявая жена Володи Кузнецова, та, что жаловалась на плохую фурнитуру, удивилась:
- Как это не было случая? За всю-то жизнь?
Никто не стал рассказывать ей историю жизни Елены Дмитриевны, она поахала и умолкла.
Каким чудом Нина расслышала звонок - непонятно, она метнулась в переднюю, и, раньше чем кто-либо понял, зачем она туда побежала, вошел широкоплечий, со знакомой по газетным портретам улыбкой, открытый, добродушный Богданов в сопровождении высокого, тоже очень широкоплечего молодого человека. Богданов распахнул руки, как будто хотел сразу всех обнять, и сказал с укоризной:
- Мне-то хоть оставили что-нибудь, черти? Я голодный, как волк.
Володя Кузнецов хотел было сесть рядом с Богдановым, но молодой человек не заметил этого и сел сам, а с другой стороны от именитого гостя поместилась хозяйка дома. Богданов представил:
- Это мой племянник. Нам еще надо с ним сегодня попасть за город. На дачу… А сам я машину не вожу.
Все без интереса кивнули молодому человеку, и только Шурочка стала вглядываться в его лицо.
- Что-то я не пойму, чей же это - сестры сын, что ли? Разве у нее был сын?.. Или это Сергея сын?
- Это племянник со стороны жены, - пояснил Богданов и ласково продолжал, следя краем карего глаза, как Нина, волнуясь, накладывает ему на тарелку кушанья, и жестом останавливая ее, чтобы не клала слишком много. - Черти вы мои! Милые вы мои, сколько же мы не виделись…
Володя Кузнецов вытер салфеткой мясистые губы.
- Со мной, например, лет шесть… мы же встретились на совещании хозяйственников…
- Да, да… - вспомнил Богданов. Взгляд его блуждал по лицам, и Нина, следя за его взглядом, подсказывала, кто это и где работает.
Роза не стала ждать своей очереди.
- Миша, - бойко сказала она, - не мучайся, не напрягай память. Просто я выкрасилась в другой цвет. Надеюсь, ты не забыл Розу?
- Ну да! Ты же была черная!
- Немодно, теперь я блондинка.
- Стала певицей?
- Увы, работаю в театре, но… администратором.
- Все-таки в театре, - утешил ее Богданов.
После того как Роза так смело назвала его на "ты" и "Миша", все как будто сбросили с себя броню, перестали стесняться. Кричали: "Богданов", "Миша", "Михаил" и даже "Мишка". Богданову все это нравилось. Он сам с удовольствием выговаривал имена, вспоминал старые прозвища. Тут Нина решилась:
- Миша, а это Елена… Лена Михайлова…
- Очень рад, - равнодушно сказал Богданов. - Ты в какой же ячейке была? Что-то я не очень помню…
- Я… - Елена Дмитриевна изогнулась, как пантера, готовая к прыжку. Даже блеснули пуговицы на кофточке.
Но Нина не дала ей сказать ни слова, перебила, заслонила ее, стала предлагать гостям выпить шампанского за их молодость, за их дружбу. Ах, она так счастлива, что сейчас все они сидят за одним столом, "комсомольцы двадцатого года".
И Нина даже вытерла слезы.
- Ты все такая же плакса, как была, - сказал Богданов, тронутый ее чувствительностью. - Хлопцы, девчата, вы помните, какая она была плакса?
Перебивая друг друга, гости кричали: а это помните? А помните, как Костя?.. А Володя?.. Шурочка, что же ты молчишь, ты же была свидетелем?.. Лида, а ты?.. Споем, ребята?.. Ах, посидеть бы еще разок у костра… В войну? Как, ты был на Юго-Западном? И я на Юго-Западном. Лейтенантом? А ты, Миша? Я - в штабе армии. Кем? Ну, скажем, членом Военного совета… А-а! Скромность, она украшает… Миша, ну неужели мы будем терпеть с Вьетнамом?.. Ребята, без политики… Отдых, отдых, отдых. Спеть?.. Ну, еще споем, успеем… За нашу дружбу! Да здравствует молодость! Что - колхозы? С сельским хозяйством у нас не плохо… Потанцевать? Стоит ли? Ты "за", Миша? С тобой?
Нина растерянно развела руками:
- Я эти современные танцы не знаю… А ты разве танцуешь?
- Почему же! - возразил Богданов. - Бываю на приемах с иностранцами, танцую, когда надо… напрактиковался дома с дочкой и освоил эту премудрость… Нет таких крепостей…
Шурочка не выдержала, сказала громким шепотом:
- Мой сын такой способный, такой талантливый мальчик. Как танцует… Давно бы продвинулся, устроил судьбу. Так надо же, попал в лапы Петровой. А ей бы только деньги, только деньги…
Ее никто не понял, никто не слушал.
Загремела пластинка на радиоле, и, смеясь над своей бестолковостью и неумелостью, танцующие пары затоптались в тесной комнате. Лида с Богдановым, Роза с Кузнецовым, Нина с Костей.
Весь вечер Нина поглядывала на Костю с нежностью. Не будь горьких складок у рта, можно бы сказать, что он совсем не переменился. То же пламя в глазах, те же мягкие волосы, та же манера встряхивать головой. И курточка, пожалуй, та же, ну не та, но похожая, спортивная, с карманами. В те годы застежек "молния" еще не было. А из кармана торчала тогда не автоматическая ручка, а карандаш.
Нина немножко боялась за Костю, тревожилась, как бы он не попал впросак, в глубине души надеялась, что Богданов заинтересуется Костей, обратит внимание на него, может, примет участие в его судьбе.
Но Костя держался в сторонке, фыркал, сверкая своими мрачными глазищами. Не то что Володька Кузнецов. Тот блистал остроумием, болтал, очень удачно и к месту рассказал, какие у него на заводе прекрасные кадры молодых рабочих. И Богданов даже переспросил, как называется его завод.
- А что вы выпускаете? Все ту же допотопную продукцию? - подал голос Костя.
Володька Кузнецов побагровел и не удостоил его ответом. Не заметил и не услышал. И Нина, боясь, что Костя "заведется", стала его угощать и отвлекать. Очень уж шальной этот Костя, ничуть с возрастом не изменился…
Как странно, сколько лет прошло, оба почти старики, а душа все полна нежности, как прежде, когда они очень нравились друг другу, очень стеснялись друг друга. Вспоминалась ей березовая роща в их городе, солнце, гибкие, струящиеся с берез ветки, пронизанные и облитые золотом ранней осени, когда Костя, хмурясь, сказал ей, что она, в своей белой блузке, гибкая, похожа на березу. И ткнулся горячими, влажными, как у жеребенка, губами ей в висок.
Как и когда она потеряла Костю, как разошлись их пути, Нина и сама не знала. Когда Костя уехал учиться, она ни о чем не спрашивала и никакого слова с него не брала. Слишком молодые были оба, неопытные. Жажда жизни была в них тогда сильнее, чем жажда любви. Костя немного пугал Нину своей стремительностью, мрачностью. Она была такая ясная, спокойная. Костя со всеми ссорился, спорил, даже против Сергея Богданова выступал. Она очень осуждала его за это…
Конечно, она плакала, когда Костя уехал, но так, чтобы никто не знал, не подозревал. Костина мама спросила у нее:
- Что тебе пишет Костик?
Нина повела плечиком:
- Почему он должен писать мне? Он прислал письмо в нашу ячейку.
Она соврала. Костя писал. Это были странные, пугающие письма, полные намеков, недосказанностей. Она совсем растерялась, хотела ясности, определенности, чтоб письмо начиналось: "Дорогая Нина" - и кончалось: "Твой Костя". Но разве можно было добиться у Кости определенности? Он измучил ее. Нина даже обрадовалась, когда ее послали на работу в область, - надеялась отвлечься, забыть Костю. Может, и не забыла, но отвлеклась, работа была сложная, интересная. С Костей они встретились уже через много лет в Москве, он был женат. И у Нины чувство поутихло, угасло за это время. Костя несколько раз приходил, заговаривал о прошлом, упрекал, что она во всем виновата. Она спрашивала: "Почему я?" - "Ну, не ты, а жизнь". - "И жизнь не виновата, никто не виноват". - "Вот и теперь любишь, чтобы все гладко, без углов, чтобы никто не виноват…" - "Это ведь не я вышла замуж, а ты женился…" И прервала эту бессмысленную канитель, сказав, что уезжает в длительную командировку, на год.
Нину тогда только что взяли в центральный аппарат, она даже подозревала, что какую-то роль в ее выдвижении сыграл Миша Богданов, - ну как она могла начать свою деятельность с какой-то скандальной личной истории? Не хватало только, чтобы Костина жена пошла на нее жаловаться…
А Костя поверил, что она уезжает. Исчез из ее жизни. Когда встретились, он уже успокоился, держался как друг. Нет, она всегда знала, что он ненадежный. Интересный, талантливый, может даже необыкновенный человек, но ненадежный. Из тех, что и свою и чужую жизнь исковеркает и не заметит даже… Костя поступал не как все и чувствовал не как все.
Может быть, если б Костя был более настойчив… Но как он мог быть настойчивым? Все еще неустроенный, неуживчивый. То его выгоняли с работы, то он сам уходил. Заводской квартиры лишился, жил на окраине в развалюхе. Нет, не до личной жизни ему было, не до любви. И очень уж они не подходили друг другу - сдержанная, умеренная Нина и порывистый Костя. Кроме того, очень уж самоотверженно несла свое бремя Костина жена.
Все, что было когда-то, давно забылось, но замуж Нина так и не вышла: хороший человек не попался, плохой ей ненадобен. Она и одна прекрасно жила, вся ее жизнь в работе. А нежность к Косте все-таки осталась, тайная, скрытая даже от нее самой…
И сейчас, танцуя, она мягко, с какой-то жалостью смотрела на Костю.
- Как твое изобретение?
Костя дернулся, лицо его исказилось, и Нина поспешила предупредить события:
- Ну ладно, ладно, об этом в другой раз, хорошо? Какой ты бледный сегодня… Ты чем-то недоволен?
- Не сказал бы…
- Заметил, как поседел Богданов?
- Не обратил внимания…
- А на что ты обращаешь внимание? - уже с укором, с досадой сказала Нина. - Почему ты такой худой? Ты отдыхал в этом году?
Костя отрицательно замотал головой.
- Помнишь березовую рощу? - вдруг сказала Нина. - Я-то помню… - И, уже не владея собой, спросила: - Как твоя семейная жизнь? Ты счастлив?
- Зачем ты спрашиваешь?
- А разве старый товарищ не может про это спросить?
Костя задумчиво, наступая ей на ноги, танцевал.
- Как славно, что ты нас сегодня собрала…
Нина ответила механически:
- Легче подготовить профсоюзный пленум, чем всех вас собрать…
Музыка уже отзвучала, а они все еще двигались, думая каждый о своем, пока их не заставили очнуться аплодисменты.
- Э, это неспроста, - лукаво сказал Богданов, - э, это, кажется, неспроста…
- Старая любовь не ржавеет, - подхватил Кузнецов, не подозревая, что бьет по больному месту. - Я не забыл ваши прогулочки… Маня, отвернись и не слушай, - крикнул он жене, - теперь можно признаться - я ревновал, как Отелло…
- Да ну? - притворилась веселой Нина. - Ой, как жалко, а я не знала… Володька, противный, почему ты скрывал?
- Что-что, а скрывать он умеет, - ехидно сообщила жена Володи.
- От тебя скроешь, как же! Домашний ОБХСС.