- Э, мама, пустяки, - беспечно отозвался Юра. - В Средней Азии тепло, я и в ковбойке пока прохожу, без пиджака. Не знаешь, Люда не уехала? Хочется школьных друзей повидать.
И побежал к Люде. И стал ходить к ней каждый день. И старался наладить отношения с ее отцом и матерью. И долго, ослепленный, ошалевший от радости, что дома, что нету армейской муштры, что Люда улыбается ему загадочно и смотрит в его глаза своими прищуренными черными большими глазами, верил, что все будет хорошо. Той толстой, как шар, собачонки у Люды уже не было, жил щенок, лопоухий, неловкий, на разъезжающихся крупных лапах. Щенка старались приучить к конуре, к цепи, чтобы не топтал клумбы, не таскал пыль в дом, на ярко выкрашенные полы. Щенок скулил и плакал, а когда его отпускали, визжал от счастья, прыгал, лез к людям, тыкался мордой в колени и всем мешал. Как-то Юре вдруг показалось, что и он тут не на месте - всюду тычется, всему радуется, всем мешает. То к обеду как раз угодит, то к вечернему чаю. Аппетит у него был молодой, здоровый, быстро уминал все, что ставили перед ним. Даже мать сказала: "Может, это неловко, Юрочка, что ты так часто к ним ходишь?" - "Нет, мама, они душевные, они рады". Но задумался: а рады ли? А тут еще Катерина Ивановна подсиропила: мол, если Юра женится на Люде, тогда можно считать, что жизнь его устроена. Родители люди обеспеченные, с большим положением, не дадут зятю пропасть. "Вы что? Вы думаете, я из-за этого?" Юру как громом ударило. Он стал вглядываться, всматриваться. Как будто протрезвел, проснулся. И вдруг сразу увидел, что между ним и Людой с ее родителями лежит пропасть.
И даже не потому, что жили они как-то очень уж зажиточно, но все трое - и отец, и мать, и сама Люда - были сытые, холеные, уверенные в своих правах, а Юра был колючий, ершистый. То вспыхивал, то обижался, то болтал что не надо, не подумав.
Усадят его за стол, начнут угощать, а он брякнет:
- И где вы все это достаете? Где берете? Мы с мамой просто ничего такого не можем купить…
Поначалу Людина мама добродушно улыбалась.
- Мы и вам можем уделить, мы не жадные. Мы не такие, чтоб только себе, мы и людям делаем. У нас большие знакомства…
- Знакомства, знакомства! - закапризничала Люда. - Туфли обещали красные, а где они?..
- Не все сразу. Так ты, Юрий, спроси у матери, что надо, постное масло или еще чего, - нам идут навстречу. Одним словом, жаловаться нельзя, уважают нас…
- Ну, зачем же? - смутился Юра. - Как все, так и мы… Мама ловчить не умеет, бесхитростная она…
- Ну, мы тоже не самые хитрые, - сдерживая раздражение, отозвался Людин отец. - Ты что, за уравниловку?
- Не за уравниловку, но все-таки…
- У тебя, у мальчишки еще, были этакие демагогические замашки…
Юра даже рот разинул. Выходит, он помнит? Ну что ж, Юра тоже помнит тот разговор у калитки, он может найти, что ответить. Но вмешалась Люда, пошутила, перевела разговор на другое. Вроде все остановилось на шутке, до схватки не дошло. И частенько, когда появлялся Юра, а Людин отец был дома и сидел за столом, грузный, с чисто выбритой, как бильярдный шар, лоснящейся головой, тот начинал с шутки:
- Ну как, Юрий, за что ты нас сегодня пропесочивать будешь? Что ты еще плохого в нашем городе заметил? Может, на каком-нибудь предприятии не выполнили план, не дымила труба в котельной?
Юра смущался:
- Нет, заводы работают.
- И трамваи не стоят, ходят?..
- Ходят, - смеялся Юра. - Я сегодня с утра по магазинам мотался - обои искал. Комнату хочется оклеить. Так разве купишь без этого… - Юра выразительно двигал пальцами, как будто держал в них деньги.
Хозяин отодвигал цветастую пиалу с зеленым чаем. Говорил наставительно, игнорируя Юрин жест:
- А почему нет обоев? Потому, что народ живет лучше, богаче. Ремонтируется…
Людина мать все-таки брала сторону Юры:
- Юрка верно говорит, продавцы совесть потеряли. - И простодушно советовала: - А ты попроси Федора Петровича. Он позвонит директору…
- Я? - вспыхивал Юра. - Да с какими глазами я мимо людей пройду, вы что? То возмущался, а то сам…
- Как знаешь, как знаешь. - Федор Петрович углублялся в газету. Потом смотрел поверх очков. - А в газете вот пишут, какая культурная у нас торговля…
- Они напишут, еще бы! Если нашу городскую газету читать, так мы уже давно в раю живем…
- Потому что обобщают, перспективу видят, а ты… Послушайся меня, Юрий, открой глаза пошире, вглядись. У вас политграмота в армии не велась, что ли?
- Велась.
Люда больно щипала Юру за руку. Он умолкал.
Но стал заходить к Люде тогда, когда отца не было дома. А если заставал, то от чая отказывался, ждал Люду в палисаднике, неподалеку от конуры. Щенок подрос, присмирел, гремя цепью, подползал к Юре, опрокидывался на спину, блаженно поднимал лапы. А Юра прутиком щекотал ему толстый живот.
Люда упрекала:
- Какой-то ты невоспитанный, Юра, тебе первое удовольствие затеять свару. Папа больной человек…
- Да вовсе мне не хочется затевать свару, - уверял Юра.
- Тогда ты просто глупый. Ты прямо как нарочно…
Юра обещал быть осторожнее, сдержаннее. И многого добился. Играл с Федором Петровичем в поддавки.
- Просто идиотская игра, - жаловался он Люде. - Ну как это играть на проигрыш? Поддаваться? Нет, я всегда и во всем за атакующий стиль.
Юру зачислили в институт, он уже съездил с первокурсниками на уборку хлопка, а как только к ноябрьским праздникам вернулся домой, тут же пошел к Люде. И был приглашен к праздничному столу. И опять, позабыв за месяц все, чему учила его Люда, он воскликнул, когда его очень уж усердно стали угощать:
- Вот это да! Натюрморт, а не стол! А мама говорит, что к празднику ничего такого в магазине не было…
Людин отец не выдержал, сказал утомленно:
- Ты что это все критикуешь, Юрий? Все намекаешь. Критиковать легче всего. Но критика должна помогать, а не разрушать. Конструктивной должна быть, понял? - Он брезгливо вытер жирные руки о полотенце, заботливо поданное женой, отодвинул от себя тарелку с пловом. - Испортил ты мне аппетит, сорвал праздник…
И ушел к себе. Людина мать, скомкав в сердцах полотенце, тоже выкарабкалась из-за стола.
- Надо же, - сказала она со страданием в голосе, ни к кому не обращаясь. - Человек работает, не щадя себя, захотел в праздник в кругу семьи покушать плова - не дали. Что за люди…
- А что я такое сказал? - недоумевал Юра. - Я же правду сказал…
Люда делала вид, что ее нисколько не трогает все, что случилось за столом. Но заметно поскучнела. Увела Юру в садик. Потом пожаловалась на головную боль и отказалась идти в кино, как было намечено.
И вообще как-то постепенно отдалилась от него, отошла. Он часто по вечерам прогуливался мимо дома - она не выходила. Только за тюлевыми занавесками мелькала ее тень.
А вскоре стало известно, что она опять едет в Ленинград. Хотя до экзаменов далеко, но она будет там готовиться. Ленинградские репетиторы все-таки не чета местным.
И вот тут-то опять появилась совершенно забытая Юрой Оля Копейкина. Встретилась в парке имени Тельмана, на широкой аллее, где Юра бродил в отчаянии, в тоске. Как из-под земли выросла. Взрослая стала, похорошела, стройная.
- Копейкина, это ты? - заморгал, не веря себе, Юра.
Оля с откровенной радостью уставилась на него.
- Юрочка!..
- Смотри, какая стала…
Они пошли вместе по аллее, засыпанной, как ранеными сердцами, увядающими кленовыми листьями, и все не могли наговориться, навспоминаться. И Юре даже показалось, что это к ней, а не к Люде он стремился все долгие месяцы в армии. Он не понимал, что просто истосковался, жаждал любви. И огорошил мать, сказав ей через месяц-другой:
- Мама, я женюсь…
- Не рано ли, Юра?
- Мама, у нее, может быть, будет ребенок.
- Какой же тогда разговор?! Но я рада, очень рада, Юрочка. Я и сама рано родила. Что же, трое взрослых - ребеночка не вырастим?
- Может, мне бросить институт или перейти на вечернее?
- Учись, Юра. Был бы отец жив, разве он бы оставил тебя без образования? Теперь тем более нужно образование, если ребенок…
- Ах, мама, - сказал вдруг Юра, - все я с тебя беру и беру, когда уж я тебе помогать буду…
- Было бы с чего брать, - засмеялась мать. - Ну вот, значит, и я буду бабушкой. Быстро…
Юре вдруг так тошно, так стыдно стало, что после возвращения из армии он как-то отдалился от матери, даже не расспросил толком ни о чем, не вник в ее дела. Он и дома-то почти не бывал, приходил после свиданий поздно, голодный как волк. Съедал на кухне ужин и заваливался до утра. Утром, сонный, убегал в институт.
- Мама, а тот твой знакомый, ну, Яков Иванович, он что, работает еще?
- Работает, только совсем оглох…
- Ты не жалеешь, что не вышла за него?
Мать ответила уклончиво:
- Вроде бы не жалею…
- Правда, чем за чужим стариком ухаживать, - бодро сказал Юра, - лучше понянчишь внука…
Полина пожала плечами:
- Все-таки была бы своя семья…
- А я? А мы? - обиделся Юра. - Разве мы не одна семья?
- Жизнь покажет, - дипломатично ответила Полина.
- Ничего жизнь не покажет. Мы были и будем одна семья.
Но так ведь только говорится.
Оля вовсе не стремилась поселиться вместе со свекровью. Да и как жить-то троим в одной небольшой комнате? Поселились временно у Олиных родителей, но у них тоже было тесновато. Сначала Юра прибегал к матери чуть ли не каждый день, жадно набрасывался на еду, - видно, стеснялся есть у тещи. Потом стал ходить пореже, а если являлся, то вместе с женой, и матери казалось, что это не сын Юра, а гости пришли. Она угощала, суетилась, старалась как для чужих, а удовлетворения не было. Она привыкла жить с Юрой одной жизнью, рассказывать ему любую мелочь, все, что стряслось у соседей или случилось на производстве. А тут начала стесняться: не скучно ли невестке слушать ее рассказы? Спросила как-то у Юры - он ответил невнятно. Она поняла, что скучно, и стала отмалчиваться.
И Юра при встрече разговаривал то преувеличенно бодро, то чуть снисходительно, как бы ища, о чем спросить, какую беседу завести. Иногда спрашивал без особого интереса:
- Ну как там Завьялова? - И пояснял в который раз жене: - Она ведь мамина ученица, наша знаменитая Завьялова…
- А что? - послушно отзывалась мать. - Она у нас теперь заместитель директора. Вечерний институт кончает. Очень ценный работник.
- Не зазналась? Встречаешься с ней? - расспрашивал Юра, хотя прекрасно все знал.
- Да вот только на днях с праздником поздравляла, я тебе говорила, ты что, забыл?..
- Она поздравляет маму со всеми праздниками, - ответил Юра, не то хвастая перед женой, не то отдавая Завьяловой справедливость, - что правда, то правда…
- Ну как же, я ведь ей не чужая. И годами ее постарше…
- Все-таки, - возразила невестка, - многие охотно забывают, где их корни и кого они за что должны благодарить.
- За что же ей меня благодарить?..
- Она тебе, только тебе, если хочешь знать, всем обязана… Эх, мать, если бы не твоя скромность… - вырвалось как-то у Юры с такой досадой, с такой болью, что мать перебила его и сказала недовольно, даже рукой провела, как бы подводила черту раз и навсегда:
- Да нет, Маша помоложе была, пограмотнее, это закон жизни, что она обогнала. Она учиться вот пошла на вечерний, а я уже устарелая, не такая ловкая, не такая восприимчивая стала… Да что теперь вспоминать, когда все было-то…
Невестка вздохнула:
- Да, но и у вас, и у Юры все могло бы сложиться совсем по-другому, вся ваша жизнь.
Мать развела руками, как будто в чем-то была виновата. Но сказала:
- Я своей жизнью довольна, а вы… вы оба здоровые, с руками, с ногами, вы уж сами за себя боритесь…
- Мам, ты что? Мам, ты не так поняла… - испугался Юра. И стал целовать мать. Как когда-то. И Полине так сладко всплакнулось у сына на плече.
А невестка отозвалась гордо, но с ехидцей:
- Мы и будем бороться. К сожалению, ни на вас, ни на моих дорогих родителей рассчитывать не можем, только на самих себя…
Но это только говорится "на себя". Когда пошли дети, Полина просто на части рвалась: то бежит к молодым пеленки стирать, то в консультацию за прикормом, то после ночной смены гуляет с детьми, клюет носом около коляски. Все белое, все накрахмаленное. Невестка очень любила чистоту. Иногда даже прикрикнет на Полину: "Полина Севастьяновна, вы что? Вы же не ту кастрюльку взяли. У детей своя посуда". Полина не возразит, извинится только, затаит обиду: она ли к внукам не с чистым сердцем? Был бы только лад в семье, мир, были бы детки здоровы… И заработки все свои Полина на молодых тратила, и премиальные, себе ничего не покупала, не шила, - зачем ей?.. Невестка ее радовала тем, что предана детям, любит Юру. А если Юра жаловался, что жена слишком вспыльчивая, всегда отвечала: "Жена у тебя хорошая, цени ее, Юрочка, и уважай… Я на ее выговоры не обижаюсь, она больше меня понимает…"
А потом родственники стали писать, заманивать Юру: у них в городе открывается филиал научно-исследовательского института как раз по Юриной специальности, директор - друг детства дяди Вали, он очень нуждается в молодых кадрах. Приезжай, мол, Юра. Дом большой, пока поживем вместе, а потом и квартиру получишь, у нас большое жилищное строительство и связи есть - дядя Валя как-никак строитель. И у бабушки еще остался авторитет.
"А в школе, где учился Коля, - писала тетка Ира, - пионеры сделали большой стенд, вывесили Колин портрет, его школьный табель, бабушка выступала на пионерской линейке, но очень плакала и не смогла ничего сказать. Приезжай, Юра, я обещала, что ты, как сын героя, придешь в гости к пионерам. Бабушка доживает последние месяцы, хочет видеть твоих детей. И тебя. И твою жену. Все будет твое, Юрочка: и бабушкина старинная мебель, и дедушкина библиотека, мне самой ничего не нужно…"
Юриной жене загорелось ехать.
- Там климат мягче, - твердила она. - Я плохо переношу жару. И мы ведь у них одни наследники…
Мать ехать отказалась.
- А я жару люблю, - говорила она. - Привыкла. Тут я своя, а там ни богу свечка, ни черту кочерга. Кому я там нужная…
- Мама, а мне? - обиделся Юра.
Мать сказала задумчиво:
- Интересно получается… то не знали тебя, отказывались, а то им самый желанный стал… Да и они, я вижу, для тебя очень желанные…
- Может, не ехать? - спросил Юра. - Я ведь еще ничего не решил, мама.
- Как же не ехать? Все-таки работа хорошая и дом…
Невестка пообещала:
- Мы будем приезжать к вам в отпуск… или вы к нам…
Но легко сказать - ехать в такую даль. Дорого. Детей, когда чуть подросли, правда, присылали в гости на целое лето - на клубнику, на урюк, на помидоры и виноград. Полина тогда брала за отпуск деньгами, только бы получше принять внуков. Иногда Юра устраивал себе командировку, прилетал за детьми.
Но это случалось не каждый год.
Когда мать вышла на пенсию, он снова позвал ее к себе. И снова мать отказалась жить вместе. Юра не настаивал. Но мать любил, писал ей, присылал фотографии и ленту для магнитофона, на которую записывал голоса детей, их песенки, стихи или просто разговор. Магнитофона не было, ленту Полина ходила слушать к соседям. Все собиралась завести собственный, да деньги у нее не держались: то давала взаймы, то собирала своим большую посылку - сабзу, сухие фрукты, даже варенье. Накладывала в полиэтиленовые мешочки, потом заколачивала в деревянный ящик.
Невестка, получив посылку, угощала соседей.
- Опять Юрина мама прислала, а у нас еще прошлогоднее есть, не съели. Она много кладет сахару, чтоб погуще было. А я густое не люблю…
- Ну, все-таки, - говорили соседки, - она мать, она от чистого сердца…
- Все молит Юру приехать в отпуск, пожить у нее, - с досадой говорила невестка. - Конечно, она скучает, но у Юры пошаливает сердце, разумнее выхлопотать путевку в Кисловодск, подлечиться. Он любит путешествовать, ну что ему за интерес сидеть там на одном месте…
…И вот Юрина мама умерла.
Когда он выбрался наконец полететь в Среднюю Азию, была уже глубокая осень, шли дожди. На аэродроме и в Москве, где была пересадка на другой самолет, все застилала серая пелена тумана. И не верилось, что через несколько часов снова будет лето, зной, сухая, горячая пыль. Настроение у Юры было паршивое, томило чувство вины. Он отодвигал шторку, глядел в оконце, где плавала и клубилась неопределенная масса облаков, напоминая Юре бесформенные горы хлопка, которые он не раз видел на уборке. Он и школьником ездил собирать хлопок, и студентом, и даже инженером.
Пассажир, сидевший рядом, перехватил его взгляд:
- А хлопка у нас в этом году много…
Юра почему-то стал объяснять, зачем и куда летит, стал жаловаться на то, что жизнь проходит слишком быстро, ничего не успеваешь осуществить из того, что задумал: вот была мать, были надежды, и вот матери не стало. Он снова с горячностью стал объяснять, каким хорошим человеком была его мать, каким скромным, всю жизнь работала, ничего, кроме работы, не знала. А для чего? Сладкого куска никогда не съела. Имя ее гремело в послевоенные годы. "Вы, может, помните по газетам? По местной печати?" Но собеседник не помнил, нет. Не его это специальность ткацкое дело, не помнит, не следил.
Сколько в ней было деликатности, твердости духа, нравственных сил. Как-то, когда еще жили в родном городе, Юра поссорился с женой и пришел к матери. С портфелем, в который сгоряча сунул зубную щетку и полотенце. Пришел один, как давно не приходил, внешне веселый, и Полина тоже повеселела, легко, как когда-то бывало, со смехом, с шутками стала рассказывать сыну про дела на фабрике. Как раз поступило новое оборудование. Зейкулов давно уже ушел на пенсию, мастер был новый, с дипломом. И Полине он очень нравился. Уважал ее, ценил, советовался с ней. Но Юра слушал рассеянно. Все еще вздрагивал, вспоминая ужасную семейную сцену, пил стакан за стаканом крепкий чай, выходил покурить. И мать через силу, нехотя сказала:
- Иди, сынок, поздно…
- Як ним не пойду. Я заночую у тебя, можно, мама?
- Нет, нельзя. Муж должен ночевать там, где жена.
Юра ушел неохотно, но вместе с тем и радостно, потому что чем больше он распалялся и жаловался на жену, тем больше его тянуло домой, тем острее хотелось скорее помириться. Он знал, что Ольга не спит, нервничает.