Джон приставил окуляры к глазам. Да, это была женщина в темном суконном пальто, в фетровой шляпе с широкими полями, из-под которой выбивались седые волосы. Словно кто-то толкнул Джона в грудь, и он едва не выронил бинокль. Он боялся верить своей догадке, но с каждой минутой он все больше и больше убеждался, что это она, его мать.
Шлюпка была почти у прибойной черты, когда Джон окончательно узнал Мери Макленнан и пошатнулся. Рядом стоящий Тнарат подхватил его и озабоченно спросил:
- Что с тобой?
- Мать приехала, - шепотом ответил Джон. Новость хлестнула по встречающим, и чукчи уставились на старую женщину, которая пристально вглядывалась в них, стараясь, видимо, угадать, кто же из них ее сын.
Шлюпка ткнулась носом в берег, и моряки помогли старухе сойти. Ноги Джона словно примерзли к гальке, и у него не было сил сделать хоть шаг навстречу матери.
Мери Макленнан прочно встала на берег и снова молча принялась рассматривать чукчей.
- Где мой сын? - спросила она.
- Это я, - ответил Джон и, собрав силы, пошел навстречу.
Мери Макленнан сначала отшатнулась, видимо не узнавая его, но в следующее мгновение нечеловеческий вопль разорвал утреннюю тишину Энмына.
- О, Джон! Мальчик мой! Что они сделали с тобой!
Джон обнимал ее, прижимался к ее груди, вдыхая давно позабытые, родные запахи, и слезы неудержимым потоком лились из глаз. В горле стоял твердый комок, который не давал молвить ни слова.
- Я нашла тебя, сыночек мой дорогой! Я нашла тебя! - сквозь слезы говорила Мери Макленнан. - Бог услышал мои молитвы. Я уже думала, что никогда тебя больше не увижу, что ты уже мертв… Милый мой, мальчик мой! Восемь лет! Восемь долгих лет я считала тебя навсегда утерянным… Наш отец не дождался этого радостного известия… Дай я на тебя посмотрю.
Мери Макленнан с усилием оторвалась от сына, сделала шаг назад.
- Что с твоими руками?
- Мама, - с трудом выдавил слова Джон, - нету у меня рук. Их оторвало взрывом восемь лет назад.
- О горе какое! - закричала Мери Макленнан. - Твои рученьки!
- Мэм, я теперь привык и не чувствую, что у меня их нет. Здешние люди научили меня пользоваться ружьем, копьем и ножом. Я даже могу писать.
- Но почему ты ничего не давал знать о себе?
- Прости, ма, - Джон виновато склонил голову. - Я потом тебе все объясню.
Люди Энмына стояли поодаль и наблюдали за свиданием матери с сыном. Наблюдали и моряки, отошедшие в сторону, чтобы не мешать.
Из яранг на берег, пораженные необыкновенной новостью, спускались люди Энмына. Впереди шла Пыльмау, неся на руках маленькую Софи-Анканау. Позади нее семенили Яко и Билл-Токо. Пыльмау не подошла к мужу. Остановившись, она присоединилась к жителям Энмына и вместе со всеми молча наблюдала за Джоном и его матерью.
- Джон, дорогой, - сказала мать, - собирайся. Ты больше не можешь оставаться здесь ни минуты. Кончились твои страдания, кончилась твоя черная ночь, кончился твой сон. Проснись, Джон, ты воскрес для меня и для всех близких… И Джинни тебя ждет… Поехали, Джон! Поехали подальше отсюда! Я не могу больше видеть эти грязные дикарские рожи. Я даже не могу себе представить, какие муки ты претерпел от них! Они, наверное, издевались над тобой, насмехались? Ничего, Джон, все это забудется, сотрется из памяти, как дурной сон…
Джон слушал этот поток слов, и сердце разрывалось от жалости к матери, от жалости к самому себе. Он увидел Пыльмау, стоявшую вместе с детьми рядом со своими односельчанами, и вдруг ему вспомнились слова покойного Токо: "Уедешь отсюда, и вся жизнь, которую ты прожил здесь, покажется тебе сном. Сном в начале тумана…"
- Ма, милая, дорогая ма, - голос у Джона прерывался от волнения, - успокойся и попробуй меня выслушать и понять. Только сначала пойдем ко мне в ярангу и там спокойно поговорим… Хорошо, ма?
- Нет, сынок, я не могу больше оставаться здесь, - ответила Мери Макленнан. - Я боюсь снова потерять тебя.
- Не бойся, ма, - с грустной улыбкой ответил Джон. - Никуда я не исчезну. Пойдем.
Мать с сыном двинулись по галечной гряде вверх, где стояли яранги Энмына. Вслед за ними на некотором расстоянии шла молчаливая толпа энмынцев. Впереди - с детьми Пыльмау.
Джон повел мать мимо яранг, мимо привязанных собак, мимо моржовых кишок, развешенных на просушку. На пороге своего жилища он остановился и сказал:
- Ма, это моя яранга. Здесь я и живу.
- Бедный Джон, - всхлипнув, произнесла Мери Макленнан и, низко нагнувшись, прошла в чоттагин, неярко освещенный дневным светом из двери и через дымовое отверстие.
Джон прошел следом и, пока мать осматривалась, достал оленью шкуру, расстелил ее у полога и позвал:
- Ма, садись сюда.
Мери Макленнан прошла мимо очага, над которым остывал котел с моржовым мясом, и тяжело опустилась на оленью шкуру.
- И ты тут жил все это время, все восемь лет? - спросила мать.
- Да, ма, - ответил Джон. - Все восемь лет.
- Какой ужас! Выдержать такое не каждый может. Но все позади, сынок, все позади! - Она снова зарыдала и прижала голову Джона к своей груди.
А Джон слушал мать и вспоминал слова Токо: "Кончится твой сон в начале тумана, и ты почти перестанешь вспоминать наш берег".
У двери мелькнула тень. Джон поднял голову и увидел Пыльмау. Она в упор смотрела на мужа, и в ее глазах стояли слезы. "Она уже расстается со мной", - подумал Джон и, освободившись от материнских объятий, крикнул:
- Заходи, Мау!
Пыльмау нерешительно прошла в чоттагин. На руках у нее была Софи-Анканау. Следом за ней бочком вошли Яко и Билл-Токо, крепко держась за руки.
- Ма, - Джон повернулся к матери, - я хочу представить тебе мою жену. Ее зовут Пыльмау! А это - наши дети: Яко, Билл-Токо и маленькая Софи-Анканау. Был у нас еще один ребенок, девочка, названная в честь тебя Мери. Но она умерла… Познакомься, ма, с моей женой…
Мери Макленнан уставилась на Пыльмау, и в ее глазах застыл ужас.
- Это невозможно! - закричала она. - Я не могу поверить, что мой сын женат на дикарке! Это невозможно, Джон! Это невозможно!
Пыльмау все поняла. Она попятилась назад к двери, вытолкала мальчиков и выскочила вслед за ними на улицу.
- Ма! Как ты можешь произносить такие слова! - Джон встал. - Ты оскорбила мою жену, моих детей. Как ты могла это сделать? Я всегда верил в твой ум, и ты должна теперь понять, что больше нет Джона, который был десять лет назад в Порт-Хоупе. Есть другой Джон, который прошел через такие испытания, которые я не пожелаю даже злейшему врагу. Ты несправедлива к моим новым друзьям, ма. Мне горько было слышать твои слова…
- Милый Джон, - горячо заговорила Мери Макленнан. - Стань снова самим собой! Я понимаю, тебе трудно вернуться к самому себе. Но ничего, все пройдет, все забудется, и жизнь вернется в свое русло. Собирайся, Джон, у нас еще будет много времени поговорить.
- Подожди, мама, - проговорил Джон. - Успокойся и выслушай меня. Загляни в собственное сердце, ма, и спроси его: может ли твой сын бросить жену и детей?
- Но жена ли она тебе, Джон? Жена ли она тебе перед богом и законом? - жестко спросила Мери Макленнан.
- Она жена мне не перед богом и не перед законом, - ответил Джон. - Она жена мне перед гораздо более важным и значительным, чем призрачный бог и лицемерный закон. Пыльмау - жена мне перед жизнью!
- Джон, милый, не будем больше говорить об этой ужасной женщине! Я подозреваю, что ты боишься их. Не бойся, Джон, мы выкупим тебя, заплатим деньги, все, что хотят дикари за твое освобождение, они получат. Пойдем, милый Джон, пойдем!
Мери Макленнан встала и потянула за рукав Джона, словно он был маленький и несмышленый мальчишка.
- Нет, ма. Я никуда не тронусь отсюда, - решительно и сухо сказал Джон. - Я просто не могу. Не могу переступить через самого себя, через своих детей, через ту жизнь, которая воскресила во мне человека. Я не могу этого сделать! Ты меня должна понять, ма!
- О Джон, ты разрываешь мое сердце… Ну, хорошо, милый… Попрощайся с твоими… твоими близкими. Я подожду… Подожду на корабле, чтобы не мешать тебе. А завтра я приеду за тобой… Только скажи прямо и честно - они ничего не сделают с тобой?
- Ну что ты говоришь, ма!
- Хорошо, хорошо сынок, - торопливо проговорила Мери Макленнан.
Джон проводил мать на берег. Он шел, провожаемый безмолвными взглядами энмынцев. Он чувствовал эти взгляды за своей спиной, и они хлестали его словно бичи.
- Если бы не добрый человек из какого-то селения на берегу Берингова пролива, торговец, я бы никогда не узнала, жив ли ты и где живешь. Это он прислал мне письмо и рассказал о твоей судьбе. Сынок, ты должен запомнить его имя - его зовут Роберт Карпентер.
- Роберт Карпентер? - переспросил пораженный Джон.
- Да, это он прислал мне письмо. Ты с ним знаком?
- Еще бы! - воскликнул Джон. - Я даже у него гостил не раз, и он ко мне приезжал.
- Какое доброе сердце у него, - вздохнула Мери Макленнан.
Джон помог матери сесть в шлюпку, поцеловал ее на прощание, и она успела шепнуть:
- Джон, это твоя последняя ночь вдали от матери, в этой ужасной хижине…
Джон вернулся в свою ярангу. Все домочадцы уже были дома. Пыльмау разжигала костер, а мальчики играли с сестренкой.
Джон сел на бревно-изголовье и обхватил голову кожаными наконечниками рук. Мысли стучали в голове, не давая покоя, а как хотелось уйти от них, забыться, отрешиться хотя бы ненадолго от всего, что навалилось на сердце в это утро! Как далеко ушел он от матери! И даже если бы случилось невероятное и Джон вернулся бы в Порт-Хоуп, он никогда бы не смог вернуться к прежнему образу жизни.
- Есть будешь?
Голос Пыльмау заставил его вздрогнуть. Он поднял голову и увидел потемневшие от горя и сочувствия глаза. В ответ Джон отрицательно покачал головой.
Пыльмау присела рядом, прямо на земляной пол.
- Почему мать ушла?
- Она еще придет, - ответил Джон.
- Я знаю, как тебе тяжело, - вздохнула Пыльмау. - Только вот что я тебе скажу: мужчина всегда может найти другую женщину, но двух матерей не бывает. Ступай на корабль. Спасибо тебе за все. Мне не так трудно будет перенести разлуку с тобой: ведь у меня остаются от тебя Билл-Токо и Софи-Анканау. Ты можешь уехать с чистым сердцем. Ты сделал все, что мог сделать настоящий человек!
- Замолчи! - закричал Джон.
Пыльмау вздрогнула от неожиданности: никогда Джон на нее не кричал.
Джон выбежал из яранги.
Весь день он бродил по тундре, поднимался на Дальний мыс. Заход солнца он встретил на Погребальном холме возле покосившегося креста с жестяной пластинкой и высеченной на ней надписью: "Тынэвиринэу-Мери Макленнан. 1912–1914".
Утром шлюпка снова направилась к берегу. Мери Макленнан в сопровождении сына поднялась в селение. Она наотрез отказалась войти в ярангу.
И снова были мольбы и слезы. Мать валялась в ногах у сына, а Джон от всего этого словно каменел. Вечером шлюпка увезла Мери Макленнан на корабль.
Джон вернулся к себе в ярангу и застал в чоттагине Орво, Тнарата и Армоля. Они сосредоточенно пили чай, которым их угощала Пыльмау. Джон сел рядом с ними и Пыльмау молча и бесшумно подала ему чашку.
Орво шумно отхлебнул чай, осторожно поставил чашку на край низкого столика и торжественно начал:
- Сон! Мы пришли тебе сказать важное, дать тебе совет. Мы видим, как убивается и страдает твоя мать. Нам больно на это смотреть, и наши сердца болеют и за тебя, и за эту старую женщину, и за Пыльмау и детей Мы долго думали. Нам жаль и тебя, и Пыльмау. Но будет для всех лучше, если ты поедешь с матерью. Мы тебя полюбили, и у нас к тебе нет иных чувств. Любовь эта дает нам право дать тебе добрый совет. Мы никогда тебя не забудем и будем всегда помнить, что среди белых есть у энмынских чукчей самый близкий и дорогой человек, ставший нам настоящим братом. Уезжай, Сон! Иногда вспоминай нас.
Рыдания подступили к горлу Джона. Он не чувство вал, как из глаз потоком лились слезы.
- Нет! Нет! Я никогда вас не покину! Я остаюсь с вами, и нет такой силы, которая могла бы разлучил меня с вами!
- Подумай о своей матери, Сон, - тихо сказал Орво.
- А кто подумает о моих детях? - спросил Джон.
- О них и о Пыльмау не беспокойся, - ответил Орво. - Дети твои будут расти, а жена ни в чем не будет нуждаться. У нашего народа нет нищих и обездоленных. Если голодают - так все, а едой мы всегда делимся…
Уже три дня стояла "Белая Каролина" у Энмына. И каждое утро от нее отваливала шлюпка и на берег сходила сгорбленная женщина в темном суконном пальто и в высоких резиновых ботах. Навстречу, предупрежденный Яко, спешил Джон и осторожно вел мать по пологому галечному откосу к яранге.
За все эти дни Мери Макленнан больше ни разу невошла в жилище своего сына.
Мать с сыном медленно поднялись к ярангам, прошли мимо стоек, на которых стояли кожаные байдары, мимо земляных мясных хранилищ, закрытых костяными китовыми лопатками. Из яранг украдкой выглядывали любопытные, но никто не вышел из них. Джон бережно усадил мать на плоский камень, а сам пристроился рядом, у ее ног.
Старая женщина долго не могла отдышаться.
- Джон, - наконец заговорила она дрожащим от волнения голосом, - скажи еще раз матери, что ты окончательно решил остаться.
Джон, не в силах молвить слова, молча кивнул.
- Нет, ты скажи так, чтобы я слышала! - настаивала мать, глядя на сына помутневшими от слез глазами.
- Да, - тихо выдавил из себя Джон.
Мать несколько раз глубоко вздохнула и твердым голосом сказала:
- Я согласна, чтобы ты ехал с людьми, которых ты упорно называешь своей семьей. Если тебе трудно и невозможно оторваться от них, ну что ж - бери с собой…
Джон на миг представил, как Пыльмау, Яко, Билл-Токо и маленькая Софи-Анканау входят в дом на берегу Онтарио, гуляют по благопристойным дорожкам городского парка, и, усмехнувшись, сказал:
- Ма, ты ведь умная женщина…
- О, Джон! - всхлипнула старуха.
- Не надо, ма, не надо…
Джон обнял за плечи плачущую мать и помог ей подняться с камня.
Они медленно спустились к берегу, где на волнах прибоя плясала маленькая шлюпка с "Белой Каролины".
- Ну вот и все, Джон, - смахнув с глаз слезы, произнесла мать, - Прощай.
Джон помог ей сесть в шлюпку. Он все делал машинально, и порой ему казалось, что вместо него действует некий механизм, вставленный внутрь. Все как-то затвердело и окаменело внутри. Когда шлюпка отошла на несколько футов от берега, только тогда он вспомнил, что даже не поцеловал мать на прощание.
- Ма! - крикнул он, выдавив этот крик с отчаянным усилием. - Прощай, ма!
Мать повернула залитое слезами лицо и громко, отчетливо произнесла слова, словно жирными черными мазками зачеркнувшие смятенные мысли и чувства в душе Джона:
- О Джон! Мальчик мой! Мне легче было бы увидеть тебя мертвым, чем таким!
__________
1966 г.
Часть вторая
ИНЕЙ НА ПОРОГЕ
1
- Я - Амундсен! - представился, входя в чоттагин, запорошенный снегом высокий мужчина. Лицо с белыми полосками заиндевевших усов, бровей и оторочкой из волчьего меха, казалось совершенно черным.
- Входите, - ошеломленный такой встречей, тихо произнес Джон.
Из глубины памяти всплыли давно читанные страницы газет с именем отважного норвежца, первого покорителя Северо-Западного прохода. На снимках тех лет Амундсен был в эскимосской парке с лыжами-снегоступами в руках или же в строгом черном сюртуке с двумя рядами пуговиц.
Так вот он какой, счастливый соперник Вильялмура Стефанссона, человек, заставивший говорить о себе весь мир!
Амундсен сделал несколько шагов в глубь чоттагина и с любопытством огляделся. Его прямой и большой нос отмечал путь его взгляда. Губы, на которые падали оттаявшие льдинки с усов, вздрагивали.
- Рад приветствовать вас у себя, - пробормотал Джон.
Пыльмау встревоженно смотрела на мужа. Она не узнавала его. Никогда, ни перед одним белым человеком, Джон не держал себя так растерянно. Словно явился самый большой начальник, вроде сказочного русского царя, которого, как говорят, столкнули с высокого золоченого сиденья.
Амундсен откинул капюшон кухлянки, смахнул рукой остатки инея с усов и бровей и широко улыбнулся, обнажив большие как у молодого моржа, белые зубы.
- Очень рад встретиться с вами, - сказал он, дружелюбно улыбаясь Джону. - Я читал о вас в журнале "Нейшнл джеографик". Честно говоря, не очень поверил вашей одиссее. Подумал, что это очередная красивая северная легенда… Кстати, я захватил для вас экземпляр журнала, - Амундсен протянул журнал. - Но я очень рад, что ошибся. Не извиняюсь за вторжение, ибо уверен, что, как истый северянин, вы не откажете в гостеприимстве.
- Разумеется! - воскликнул Джон, еще не оправившийся от смущения и растерянности. - Чувствуйте себя как дома!
Джон тихо окликнул Пыльмау и велел подстелить гостю шкуру белого медведя.
Пыльмау полезла в кладовую, с раздражением думая о том, что с этого самоуверенного и громкоголосого гостя вполне хватило бы и оленьей шкуры.
Амундсен снял в чоттагине верхнюю одежду, тщательно выбил снег, умело пользуясь снеговыбивалкой из оленьего рога, и вполз в полог, заняв почти все пространство от меховой занавеси до жирника.
Джон распорядился приготовить каморку, в которой последним гостил Боб Карпентер, и тоже вполз в полог, испытывая странное ощущение любопытства, смешанного с восхищением и некоторой робостью.
В углу, под черным деревянным ликом бога, Яко обнял братишку и сестренку и волчонком смотрел на нежданного гостя.
- Не бойтесь, - успокоил Джон готовых расплакаться детишек, - хороший гость к нам пришел.
Амундсен протянул ребятишкам несколько конфеток. Самым смелым оказался Билл-Токо, который сразу же вцепился в яркую обертку, вызвав осуждающий возглас старшего брата.
Еще раз попросив гостя располагаться поудобнее, Джон вышел в чоттагин помочь жене.
- Кто это? - Пыльмау кивнула в сторону меховой занавеси.
- Это Амундсен! - с благоговением в голосе произнес Джон. - Тебе даже трудно представить, что это за человек!
Пыльмау слегка прищурила глаза и как-то особенно поглядела на мужа. Джону сразу же стало неловко за свое возбуждение и суетливость.
Он молча выволок из бочки неразделанную нерпичью тушу, снял из-под потолка олений окорок. Пыльмау развела в чоттагине такой сильный огонь, что собаки, свернувшиеся в комок, расправились и очнулись от сладкой дремы, привлеченные запахом еды.
- У меня остались черные зернышки, - Пыльмау показала Джону полотняный мешочек, в котором было с полфунта жареного кофе.
- Великолепно! - воскликнул Джон и неожиданно чмокнул жену в щеку.
Пыльмау смутилась, покраснела и укоризненно сказала:
- Ты прямо как ребенок.
Амундсен держал себя непринужденно. Он действительно чувствовал себя как дома.
Джон злился на себя, что никак не может взять верного тона. Ему было стыдно перед Пыльмау и детьми, которые острыми глазенками все отлично видели.
За вечерней едой Амундсен рассказывал о путешествии по Северо-Восточному проходу, о встречах с людьми северных народностей, о зимовке, которая заняла целый год.