Открытая вода была не очень далеко. Неподалеку от берега бродили белые медведи, и даже самые ленивые охотники повесили на нартовые подставки желтоватые шкуры, и нетерпеливые возили чуть подсохшие шкуры к Амундсену и возвращались с богатыми покупками. На переломе зимы великий путешественник стал скупее; очевидно, оскудели запасы в трюмах.
Амундсен после поездки к кэнискунскому торговцу Карпентеру на обратном пути завернул к Джону.
Смакуя лепешки, испеченные на нерпичьем жиру, капитан громко восхищался торговцем:
- Такие люди, как Роберт Карпентер, во многом облегчают участь мореплавателей знанием местных обычаев. Я не слышал о нем ни одного худого слова! А будь он владельцем бакалейной лавки где-нибудь в небольшом городке Европы, завистливые обыватели уж постарались бы по части разного рода слухов и других подозрений! Здесь же он, как отец родной, да и сам он старается не столько для себя, сколько для аборигенов, служа как бы предохранительным буфером между цивилизованным миром и людьми арктического побережья.
Джон слушал Амундсена и молчал.
- Он и о вас говорил много хорошего, - продолжал Амундсен. - И даже выразил некоторую зависть, что вам удалось как бы раствориться среди здешнего народа.
Предстоящее освобождение от ледяного плена возбуждало Амундсена и рождало у него мысли о триумфе нового рекорда в освоении дальних земель.
Тревожно было на душе и у Джона Макленнана.
С восточной стороны шли вести одна другой удивительнее. Создавались какие-то Советы. По словам Руала Амундсена, он вошел в официальные сношения с представителями Советской власти, и местные органы получили указание чуть ли не от самого Ленина оказывать всяческое содействие успешному завершению путешествия.
Кончится зимняя пора, растает снег, откроется морской путь, и тогда энмынский берег станет доступен всем. Что принесут новые власти?
По вечерам Джон Макленнан все чаще стал уединяться в своей каморке. Он корпел над письмом к Фритьофу Нансену и Лиге Наций о сохранении малых арктических народов. Он приводил список гнусных преступлений не только со стороны торговцев и мореплавателей, но и царских чиновников, которые не считали за людей оленеводов и охотников, освоивших эти ледяные оконечности великого материка.
Для Пыльмау тоже наступило тревожное время. Каждая весна была ей трудной порой - потому что приближалось время общения с белыми людьми. Она понимала Джона, его чувства и старалась сделать так, чтобы ему было спокойно. Пусть спокойно переживает то, что человеку дано переживать, на то он и человек.
6
Утиная охота этой весной была громкая: многие энмынцы обзавелись дробовиками, и гром выстрелов на дальней косе показался бы вчуже свидетельством того, что энмынцы вступили в войну с каким-то соседним племенем.
Яко охотился эплыкытэтами и этим древним оружием поймал двенадцать больших селезней.
Обратный санный путь проходил по морскому берегу, мимо торосов, потемневших от солнечных лучей. Снег на льду уже таял и рыхлел. Там, где дорога проходила по глубокому снегу, в следах от нарт и собачьих лап голубела проступившая вода.
Впереди показались Китовые Челюсти, место, где была похоронена Белая Женщина, легендарная прародительница чукотского народа.
- Ты знаешь, кто здесь похоронен? - спросил Джон у Яко.
- Немножко слышал, - ответил мальчик.
Джон смотрел на покосившиеся кости, вставшие над низким морским берегом, и из глубины памяти всплыли воспоминания. Он, молодой, с израненным сердцем, слушает Токо, отца Яко. Пока нарты ехали до Китовых Челюстей, Джон заново пересмотрел свою жизнь, прожитую на этом берегу.
Кажется, то было очень давно, когда его с раздробленными кистями вез молодой чукча, отец этого мальчика, казавшийся Джону Макленнану, моряку со шхуны "Белинда", настоящим дикарем. Токо, Орво и Армоль подрядились у капитана Хью Гровера отвезти истекающего кровью белого человека до уездного фельдшера в Анадыре за три винчестера, бутылку виски и несколько долларов. В глубине чукотской тундры шаманка Кэлена ампутировала ему руки, и нарты повернули обратно. Джон радовался своему спасению и представлял, как обрадуется Гровер, когда увидит его живого и даже со спасенными остатками рук… Он проникся тогда теплым чувством и благодарностью к этим дикарям. Особенно ему понравился Токо, спокойный, с ярко выраженной доброжелательностью во взоре. Он опекал Джона всю дорогу и делал это так ловко, тактично, нисколько не унижая достоинства человека, попавшего в беду… Остро вспомнилось то страшное разочарование, которое постигло его, когда у кромки льда не оказалось "Белинды", ужасное открытие, что Хью Гровер никогда не был ему настоящим другом! Тогда Джон был так подавлен всем случившимся, что плохо помнит первые дни своей жизни в яранге у Токо. Это было похоже на сон, неясный, прерывистый сон в начале тумана, как сказал тогда Токо. Токо верил, что Джон Макленнан обязательно вернется в свой Порт-Хоуп и увидит близких. Токо поддерживал эту веру не только словами, но старался внушить, что Джон остался настоящим человеком, нисколько не хуже тех, у кого не искалеченные руки. Он учил его стрелять и добывать пропитание здешними способами… И вот когда они ехали той весной с утиной охоты, Токо и поведал Джону Макленнану легенду о Белой Женщине, что стала родоначальницей народа, поселившегося на этих берегах. А потом несчастный случай: Джон убил на охоте Токо… Эти ужасные дни, когда он не только ждал смерти от жителей Энмына, но и желал ее…
Джон поглядел на мальчика. Яко сидел и щурил глаза от блестевшего снега. Настоящий маленький мужчина. И одет он совершенно так, как взрослый, только все на нем размером поменьше, сшитое неутомимыми и умелыми руками Пыльмау. Однако на поясе у Яко настоящий охотничий нож, такой же острый, как и нож Джона, нынешнего отца Яко и мужа Пыльмау…
И вдруг Джон почувствовал, что он должен именно сейчас, вот здесь, когда они подъехали вплотную к Китовым Челюстям, к могиле Белой Женщины, рассказать Яко легенду, услышанную некогда от его отца. Рассказать ее так, как рассказывал покойный Токо, чтобы то, скрытое за простыми словами, стало главной мыслью и сущностью настоящего человека…
- Так вот, я расскажу тебе о женщине, которая похоронена здесь и от которой мы все происходим…
- И ты тоже, атэ? - спросил Яко.
И вправду, как же он мог об этом забыть! Но разве легенда говорит не о том, что люди не должны подчеркивать различия между собой?
- Ты сперва послушай, а потом будешь спрашивать, - спокойно ответил Джон.
- Хорошо, атэ, слушаю, - ответил Яко и поудобнее устроился на нарте.
Джон старался вспомнить все, что рассказал тогда Токо. Он даже подражал его интонации, его манере растягивать слова. Говорил и думал: "А помнит ли Яко отца?" То, что был на свете Токо, мальчик знает от своих сверстников, а может быть, ему даже рассказали об обстоятельствах гибели отца. Но вот видит ли Яко в своих детских воспоминаниях отцовский облик? А Джон видел этого парня, его лицо, его улыбку, какую-то застенчивую, словно просящую извинения… Токо был молчалив. И легенда, которую он рассказал Джону, была, быть может, самой длинной речью за всю его жизнь…
- …Было это давно. Здесь, на этом берегу, жила очень красивая молодая девушка. Ее красотой любовались солнце и звезды, и так светили вместе среди дня. Даже морское зверье старалось взглянуть на нее. Моржи выползали на гальку, нерпы выныривали у самого берега. Там, где ступала красавица, вырастали прекрасные цветы и начинали бить чистые родники.
Девушка часто ходила на берег моря. Слушала шум волн, смотрела вдаль, где сходилось море с небом.
Иногда, сидя на берегу, засыпала и видела прекрасные сны. Однажды проплывал мимо большой гренландский кит. Увидел, что на берегу столпились морские звери, решил тоже посмотреть, что же там. Подплыл и увидел тут такую красавицу, что так и не мог оторваться, любуясь ею.
Завечерело. Кит, который плавал вдали от звериной толпы, ткнулся головой о гальку и тут же превратился в стройного юношу. Увидела его красавица, и на сердце у нее стало сразу теплее. А парень взял ее за руку и стал ходить с ней по тундровым травам, по пригоркам, где мягкая трава… И так повелось: как только солнце касалось линии горизонта, к берегу приплывал кит, оборачивался юношей и уходил с девушкой в тундру. Жили они как муж с женой…
Пришел срок, и девушка почувствовала, что скоро ей родить. Построили они большую ярангу и поселились в ней, мужчина уже больше не возвращался в море, оставался все время человеком.
Появились на свет маленькие китята. Пришлось их поселить в небольшой лагуне. Как проголодаются - плывут к берегу, и мать им навстречу выходит. Быстро росли китята, и скоро им стало тесно в маленькой лагуне, и захотелось им на широкий морской простор. Жалко было матери и отцу расставаться с ними, но что делать: киты - морской народ. Уплыли дети в море, а тут другие народились, уже в человечьем облике, а не китята. Но первых ребят родители не забывали, и китики часто приплывали к берегу и играли на виду у отца с матерью.
А время идет. Стареют родители, растут дети. Отец давно перестал выходить в море, и еду добывают многочисленные дети, которые очень дружат с морским народом. Но каждому сыну, который впервые выходит в море, отец говорил напутственные слова: "Сильному и смелому море - кормилец. Но помните - живут там ваши братья киты и дальние ваши родичи дельфины и косатки. Не бейте их, берегите…"
Умер отец. И мать была уже так стара, что даже не ходила на берег провожать сыновей на морскую охоту. А китовый народ уже большой стал, потому что сыновья переженились, много детей народилось. А еды требовалось все больше и больше, и стали китовы потомки приморским народом - чукчами и эскимосами, охотниками на морских зверей.
И вот пришел такой год, когда у берега было мало зверья. Моржи шли другими тропами, мимо селения, нерпы уплыли к далеким островам, а охотникам приходилось забираться далеко в море. Иные погибали во льдах, в морской пучине.
Только киты по-прежнему весело и шумно играли у берега. И тогда сказал один из сыновей Белой Женщины: "А почему мы не бьем китов? Это целые горы жира и мяса. Одна туша может прокормить всех нас с собаками всю зиму". А ему отвечают: "Они ведь нам братья…" - "Какие же они братья? - усмехнулся охотник. - Живут они не на земле, а в море, тело у них длинное и большое, и не знают они ни одного человеческого слова". - "Да ведь по преданию…" - вразумляли друзья охотника. "Это все бабкины сказки для малых ребят!" - отрезал охотник, взял самую большую байдару, самых сильных гребцов и вышел в море.
Кита добыли легко, потому что он доверчиво подплыл к своим братьям. Не знал, что это ему гибель. Загарпунили и долго тащили к берегу. А чтобы на берег вытащить - пришлось созвать всех жителей селения, даже женщин и малых детей. Тот, кто добыл кита, пошел в ярангу к матери, сказать ей, какое богатство он добыл людям. Но мать уже знала об этом и умирала с горя. "Я убил кита! - воскликнул охотник, войдя в ярангу. - Целую гору мяса и жира!" - "Брата ты своего убил, - ответила мать. - А если ты сегодня убил брата за то, что он был на тебя непохож, то завтра…"
И тут от нее отлетело последнее дыхание…
Джон сидел неудобно, почти спиной к мальчику, и не мог видеть его лица. Но по тому, как мальчик притих, как он дышал, Джон почувствовал, что тот слушает с интересом. Вот только поймет ли сын все, что хотел сказать Токо? Или отнесется к легенде, как к волшебной сказке? Джон вдруг вспомнил, с каким увлечением он читал школьником "Путешествия Гулливера". Они были для него описаниями забавных приключений, не больше. Уже много позже Джон понял и почувствовал всю силу этой книги великого Джонатана Свифта.
Закончив рассказывать, Джон обернулся к сыну и спросил:
- Ну, как?
- Понравилось, - вежливо ответил Яко.
"Не понял сути, - подумал Джон. - Но я должен был рассказать ему эту легенду".
- А ты помнишь своего отца?
- Ты же мне отец, Джон, - смешавшись на секунду, ответил Яко. - Сколько себя помню, ты всегда был с нами.
- А Токо не помнишь?
- Помню немного, - еле слышным голосом ответил Яко.
Джон заметил на его лице страдание и вдруг ясно почувствовал, как жестоко он поступает, будя у Яко воспоминания, которые тот не хотел бы воскрешать. И не оттого, что нет у него чувства к погибшему отцу, а от бережного отношения к тому, что есть сегодня, к тому, что составляет для него главное.
- Не сердись на меня, - мягко попросил Джон.
- Я и не сержусь, - ответил мальчик. - Не надо меня спрашивать. Я знаю все, но не хочу больше об этом слышать.
- Спасибо тебе, сынок, - ответил Джон и громко прикрикнул на собак.
Вожак оглянулся и рванул упряжку. Нарта понеслась от Китовых Челюстей, от могилы Белой Женщины, к Энмыну.
Возле яранги Орво стояли люди: видно, приехал дальний гость, потому что много собак крутилось возле жилья и слышался лай.
Оставив на попечение Яко собак и кинув в чоттагин убитых уток, Джон поспешил в ярангу Орво.
В чоттагине люди сидели вокруг большого кэмэна, заполненного утиным мясом. Среди знакомых лиц Джон сразу же заметил нового человека, одетого в серую камлейку из двадцатифунтового мучного мешка.
Орво прервал на мгновение разговор и сказал Джону:
- К нам приехал Тэгрынкеу из Уэлена.
- Етти, - вежливо поздоровался с ним Джон.
- Ии, тыетык, - ответил Тэгрынкеу и принялся рассказывать дальше. - Повсюду мы видели воду. Очень плохо ехать. По ночам, когда полозья хорошо скользят, собака режет лапы. А днем не скользит нарта. Оттого мы так долго и добирались до вас, а теперь надо поспешить назад, иначе отрежут нас двинувшиеся реки…
Джон не сводил глаз с Тэгрынкеу. Это тот самый человек, который, по словам Ильмоча, является большевиком, последователем учения русского революционера Ленина. Но для большевика Тэгрынкеу был слишком обычен и скорее напоминал охотника среднего достатка.
Разогревшись от теплого утиного мяса, Тэгрынкеу стянул через голову камлейку, и тут все увидели висевший на поясе рядом с обычным охотничьим ножом револьвер в маленькой кожаной сумочке. Тэгрынкеу поправил оружие и, почувствовав, что все даже перестали жевать и уставились на оружие, смущенно улыбнулся:
- Носить полагается, как представителю новой власти.
- Хорошо стреляет? - осторожно осведомился Тнарат.
- Пробовал только по льду да по плавнику, - ответил Тэгрынкеу, - ничего бьет.
- А по зверю? - полюбопытствовал Гуват.
- Ружьецо-то это не на зверя, - пояснил непонятливому земляку Армоль. - А бить по людям.
- А по людям не пробовал? - продолжал любопытствовать Гуват.
Всем стало неловко от этого вопроса, и Орво решил перевести разговор на другое.
- Корабля белых не видел?
- Уже ушел, - ответил обрадованный поворотом разговора Тэгрынкеу. - Как только разошлись льдины, Амундсен погнал свое судно в Ном.
- Как ушел? - удивился Джон. - Не может быть!
- Ушел, - ответил спокойно Тэгрынкеу. - Набил свой "Мод" пушниной и медвежьими шкурами и отплыл. По новым правилам, мы должны были бы отобрать у него пушнину и товары для нужд трудящегося населения, но Петроград сказал - нет. Научный человек этот Руал Амундсен, герой и покоритель.
- А Петроград - это кто, начальник? - спросил Гуват.
- Петроград - главное стойбище нового, рабоче-крестьянского государства, - важно ответил Тэгрынкеу. - Там живет Ленин, вожак работающих людей.
- Я всегда думал, - глубокомысленно заметил Гуват, - что вожаки бывают только у оленных каарамкыт, у диких людей…
- Может, он и не вожак, а просто умный человек? - осторожно предположил Орво.
- И вожак, и умный человек, - сказал Тэгрынкеу. - Но мы о нем подробно поговорим потом. Для того я и приехал к вам.
Джон был поражен новостью о неожиданном отплытии Руала Амундсена. А как же быть с письмом, которое он так тщательно и долго готовил? Обманул великий путешественник или же забыл?
Быть может, в спешке освобождения от ледового плена Амундсен действительно запамятовал о письме? Ведь он столько ждал, когда наконец Чукотское море освободит его судно и даст долгожданную возможность с триумфом явиться перед глазами пораженного и восхищенного мира. Но как же он мог забыть о том, что так горячо и, казалось, от всей души поддерживал? Как это совместить с тем, что он говорил о долге всего просвещенного человечества - помочь малым народам Севера выжить, сохранить их своеобычную культуру, язык и те немногие песни, которыми они разнообразили свою монотонную жизнь?..
Тэгрынкеу пристально смотрел на Джона Макленнана, легенды о котором распространились по всему побережью. То, что о нем говорили, было так непохоже на обычное поведение белого человека, что многие считали Сона Макленнана порождением фантазии сказочников, любивших населять воображаемый мир неправдоподобным количеством добрых и бескорыстных людей.
Джон Макленнан говорил по-чукотски так чисто, что даже усвоил своеобразную интонацию энмынцев - неторопливость, растягивание слов и своеобразную напевность. О жителях Энмына говорили в других чукотских селениях, что они не говорят, а поют. Одет белый был просто, но, пожалуй, в его одежде была видна аккуратность даже в самых незначительных деталях. Впрочем, это могло быть и заслугой его жены. Кто же этот белый на самом деле? Искренен ли он в своей жизни или такой лицемер, как Роберт Карпентер, который на словах такой друг народа, какого не сыскать во всем мире? Выпили первые чашки чаю, и Тэгрынкеу приступил к тому разговору, ради которого он и пустился в это далекое путешествие.
- Солнечный Владыка низвергнут со своего золотого сиденья и расстрелян. Власть в России перешла к тем, кто работает…
- Взявшие власть перестали работать? - осторожно спросил Тнарат.
- Нет, продолжают, - ответил Тэгрынкеу.
- Одной рукой власть держат, а другой работают, - предположил добродушный Гуват.
- Неудобно так, - заметил жених Тынарахтыны.
- Не мешайте говорить гостю, - строго сказал Орво.
- Раньше ведь было так: тот, кто работал, отдавал большую часть сделанного богатому человеку, а самому оставалось - лишь бы не помереть с голоду. А те, кто ничего не делал, копили богатства, жили в сытости и в тепле и продолжали пить кровь из народа…
- Какие же они люди! - с негодованием заметил Тнарат.
- Да, такие они и есть, - кивнул согласно Тэгрынкеу. - Вспомните доброго и отзывчивого человека Поппи Карпентера. То, что он продавал нам, на самом деле было во много раз дешевле. Это я сам знаю, потому что был в Америке, жил в большом городе, где людей, наверное, больше, чем комаров в тундре. До того их много, что они живут в надставках на домах и изобрели огромные повозки, которые ездят по железным полосам, проложенным на земле… Мы не знали истинной цены нашему труду, нашим богатствам, и нашим неведением пользовались такие люди, как Поппи. Теперь этому конец. Мы сами построим себе жизнь, и то, что будем делать, будет нашим… Старая жизнь не вернется.
Слегка охрипший от громкой речи, Тэгрынкеу взял чашку, и, пока он пил, Тнарат спросил:
- Все будет наше - это хорошо. Но где мы будем покупать новые ружья, патроны, сахар, чай? Мы привыкли к этим вещам белого человека, и многие уже не могут обходиться без них. Не собираемся же мы возвращаться к древней жизни или начать так жить, как Армагиргин на острове Айон.