- Как только лед разошелся - чукчи стали привозить, - ответил Алексей. - Сначала не могли понять откуда. Оказалось очень просто: южнее Кытрынского залива проживало несколько мелких торговцев, о которых мы не знали. Местные жители организовали Советы и постановили конфисковать товар, а самих торговцев выселили.
- Школа как?
- Нормально работает, если не считать того, что у нас совершенно нет письменных принадлежностей, - на этот раз ответил Алексей. - Обстановка усложняется… Получили известие из Облревкома: бочкаревские белогвардейские банды намереваются отрезать нас от Петропавловска и Анадыря. Камчатский ревком готовится уйти в сопки. А нам придется с Гаврилой пробираться в Питер.
- В Питер? - от удивления Антон отставил кружку с чаем.
- В Питер, - с серьезным видом ответил Бычков. - Почти весь Дальний Восток занят японцами, белогвардейцами и американскими экспедиционными войсками…
- Как же вы собираетесь попасть в Питер? По воздуху, что ли? - недоумевал Антон.
- У нас накопились большие ценности, - продолжал Бычков. - Валюта, конфискованная у торговцев. Эти деньги очень нужны республике. Мы тут все обмозговали и решили пробираться в Россию через Америку.
- Через Америку? - Антон был поражен дерзостью замысла. - Но вас же схватят в первом же попавшемся порту! В Номе вас опознает Роберт Карпентер и выдаст.
- И это мы тоже предусмотрели, - улыбнулся Бычков. - С Робертом мы договорились.
- Как? - удивился Антон.
- Зимой он тайком перебрался в Кэнискун. Надо отдать должное - он человек смелый. В зимнее время Берингов пролив почти непроходим из-за постоянного движения льда. Бывает всего два или три дня, когда лед стоят. Роберт прошел и явился в Кэнискун, к своей семье. Там мы его и накрыли. Поговорили. Клялся, что соскучился по своей семье, даже прослезился. Но я чую, что у него тут совсем другие интересы. Золотишком пахнет. Предлагал сотрудничать с нами, сулил большие барыши. Мы ответили уклончиво и отправили обратно. Мне показалось, что он так крепко привязан к чукотской земле, что вряд ли посмеет испортить с нами отношения. Во всяком случае, на современном этапе.
- Но ведь всё разно это очень большой риск, - заметил Антон. - Даже больше риску, чем надежд на благоприятный исход.
- Но попытаться надо, - сказал Алексей. - Здесь ценности в большой опасности. Со дня на день может прийти белогвардейский корабль. Вот почему мы и тебе предлагаем вернуться в Уэлен.
- Я этого не могу сделать, - ответил Антон.
- Почему?
- Во-первых, у меня семья в Энмыне, во-вторых, не могу бросить школу, а в-третьих, если действительно белогвардейцы высадятся в Уэлене, то надо иметь опору в других селениях.
- А вот это дельное замечание! - сказал Гаврила. - Ведь в Уэлен остаются Драбкин и Тэгрынкеу!
- Да, верно, Тэгрынкеу, - согласно кивнул Бычков. - Ну что же, твои доводы, кажется, убедительны.
А тем временем в яранге у Тэгрынкеу происходил разговор о будущей жизни.
Чукчи, пришедшие на огонек, и уэленцы, и жители окрестных селений, прибывшие на моржовую охоту, и эскимосы из Унмына, разный бродячий народ, который неожиданно и негаданно появляется на мысе Дежнева в весеннее моржовое время, уселись поодаль от негасимого костра, пили чай и внимательно слушали Тэгрынкеу, который осипшим голосом рассказывал о том, как приедут сюда вскоре знающие русские люди, которые умеют лечить любые болезни, не то что какую-то там чесотку. Говорят, что они могут отрезать пришедшую в негодность часть человеческого тела и на ее место пришить другую. Гуват неожиданно спросил:
- А где же берут другую, новую часть? У живых отрезают, что ли?
Тэгрынкеу, не готовый к такому вопросу, смешался и умоляюще посмотрел на Джона, прося у него поддержки.
Пришлось Джону включиться в разговор и поведать немногие сведения о хирургических операциях, которые у него были.
- Часть желудка отрезают! - удивился вслух Гуват. - Еды, значит, меньше понадобится!
Эскимос из Унмына на ломаном чукотском языке задал длинный вопрос:
- Говорят - власть бедных. Это понятно. И еще утверждают, что чем беднее человек, тем он лучше. Но вот у нас был такой человек Итук. Беднее его в нашем селении могла быть разве только бездомная собака. И дошел человек до того, что стал поворовывать. Так что - власть ему отдавать? И зачем вообще власть? Я думаю, она никому не нужна, кроме тех, кто ее имеет. Ведь для всех, кто под властью, это только одно неудобство, а тем, кто схватил власть, удовольствие и возможность громко кричать на подвластных.
Тэгрынкеу порывался ответить, но эскимос продолжал вопрос:
- Бедность ставится в заслугу, и почему-то забывают посмотреть, откуда происходит эта бедность. Хорошо, будет власть бедных - откуда мы будем брать необходимое? Кто нам будет продавать патроны, материал на камлейки, железные капканы, чай, сахар, табак, горючий жир для моторов? Кто-то все равно должен быть богатым и продавать все это нам? Мне что-то непонятно.
- Большевики говорят…
- Слова без дела - это пустое, - не обращая внимания на поднятую руку Тэгрынкеу, продолжал эскимос. - Большевики говорят, а товаров у них нет, все равно покупаем у американцев… Я видел этих большевиков, приезжали они к нам, я вижу их здесь. Они ведут себя нехорошо…
Со всех углов обширного чоттагина послышались протестующие возгласы.
- Да, они ведут себя нехорошо и неправильно! - повысил голос эскимос. - Они говорят о равноправии женщины, живут, как мы, не брезгуют лечить наших детей, мыть их, учат грамоте. Даже одеваться стали по-нашему. Посмотреть издали на такого большевика - не отличить его от чукчи или эскимоса. Но разве был когда-нибудь белый человек наравне с нами? Никогда! - твердо произнес эскимос, быстро посмотрел на Джона и как бы между прочим заметил: - Кроме Сона Маглялина.
Джон отметил, что его уже который раз называют Маглялиным, переиначивая на привычный лад его имя. Маглялин - Едущий на Собаках. Не так уж это и плохо…
- В этом и сила большевиков! - громко прервал рассуждения эскимоса Тэгрынкеу и уже не давал ему больше раскрыть рта. - Это они открыли нам глаза на то, что все люди равны. Равны, потому что работают. Никто не зовет нас к бедной жизни. Это ошибка. Там, в далекой России, живет товарищ Ленин…
- Чей товарищ? - встрепенулся эскимос.
- Мой, - дерзко ответил Тэгрынкеу, - и твой тоже.
- Не видел его никогда, - огрызнулся эскимос.
- Послушай, что он говорит, и ты поймешь, чей он товарищ, - продолжал Тэгрынкеу. - В России как люди жили? Там были богатые и бедные. Люди, которые работали, и те, кто не работал, а только брал то, что делали трудовые люди. Там ведь не охотой живут, а иными делами. В больших домах собираются много людей и сообща делают машины. На полях, на земельных пространствах, растят и собирают растения, из которых потом мелют муку. Эти люди работают, а другие, которых меньшинство, только смотрят, а потом берут все сделанное, оставляя работавшим самую малость, чтобы им не умереть с голоду…
- Разве такое возможно? - удивился Гуват.
- Я сам видел такое, когда плотничал в Петерпаусе, - ответил Тэгрынкеу, произнося на чукотский манер название Петропавловска. - Такая жизнь была во всей России и в других землях тоже. Вот и Сон может подтвердить.
Джон Макленнан молча кивнул.
- Рабы, что ли, у них были, как в древних легендах? - спросил Гуват.
- Хуже, - ответил Тэгрынкеу. - Рабов захватывали в сражениях, а там так брали в кабалу… Мирно.
- Как же такое случилось? - продолжал любопытствовать Гуват, мешая Тэгрынкеу говорить, сбивая его мысли.
- Об этом потом, - раздраженно заметил Тэгрынкеу. - Сейчас надо думать, как жить в будущем… Вот эскимос спрашивал: как это будет власть бедных? Это совсем не значит, что настанет бедная жизнь и негде будет купить пачку чаю или щепотку табаку. Все, что будет производить трудовой народ, все будет принадлежать всем, кто работает. Ленин учит: кто создает все богатство земли? Рабочие люди. И табак, и муку, и материал на камлейки, стальные граненые иглы, подвесные моторы, большие железные пароходы - все это сотворено руками трудового человека, а значит, им, трудящимся, и владеть всем этим богатством. Разве это несправедливо?
- Это само собой разумеется! - неожиданно для всех воскликнул несговорчивый эскимос.
- А как быть, если человек ленивый? - опять вмешался Гуват.
- Помолчи! - прикрикнул на него Орво.
- А говорят про равноправие, - проворчал Гуват.
- Поголодаешь - тогда лениться не будешь, - наставительно произнес Гэмалькот, до этого молча сосавший потухшую трубку.
- Ръэв! - закричал неожиданно возникший в дверях мальчишка.
В одно мгновение опустел чоттагин.
Все охотники помчались на берег. Впереди несся сам Тэгрынкеу. На деревянной мачте, врытой неподалеку от яранги Гэмалькота, сидел дозорный с биноклем и рукой махал в сторону моря.
На берегу охотники снимали вельботы с подпорок, переворачивали на кили байдары и торопливо спускали суда на воду.
Антон Кравченко прибежал, когда байдара была уже на воде. Он прыгнул прямо с берега, едва не угодив на шею пригнувшемуся Гувату.
Суда подняли паруса и устремились в погоню за китом.
Тишина нависла над Уэленом. Старшие следили, чтобы детишки не кричали, женщины осторожно переставляли железную посуду, чтобы не звякнуть, собак загнали в чоттагины и заперли двери, чтобы не выскочили наружу. Даже те, кто остался снаружи и наблюдал в бинокли за китовой охотой, разговаривали шепотом.
Сразу же следом за вельботом уэленцев шла байдара из Энмына. На кормовой площадке сидел Гэмалькот, крепко держа взглядом китовый фонтан, разжигающий азарт охотников.
Орво держал байдару слева от вельбота. Джон, Тнарат и Гуват торопливо готовили китовые гарпуны, лежащие на самом днище. Никто не знал, что они могут так неожиданно понадобиться. Антон, смешно надув щеки, накачивал собственным дыханием пыхпыхи. Он старался не шуметь, но то и дело его вздох разносился по тихому морю среди шелеста парусов и журчания воды под килями вельботов и байдар.
Китовый фонтан приближался.
Морской великан шел вдоль берега на запад. То ли он не видел преследователей, то ли считал суда дружески настроенными существами, но он не увеличивал скорости и плыл спокойно и размеренно.
Чуть приспустив паруса, замедлили ход. С большими предосторожностями, без единого звука, воткнули большие весла в уключины, и над водой тревожно повисли сухие лопасти.
Кит был совсем близко.
Кравченко видел его длинное синеватое тело, когда животное шло из глубины, чтобы набрать воздух и выпустить фонтан.
Вельбот уэленцев подошел вплотную к киту. Три гарпунера застыли на носу. Точно так же в байдаре энмынцев застыли Тнарат и Гуват. От качки шевелились плотно надутые Антоном пыхпыхи и казались ожившими.
Вельбот едва двигался. Гэмалькот подвел его точно к тому месту, где должен вынырнуть кит. Как он это угадал, быть может, он сам бы и не смог толком объяснить.
Длинное тело шло из морской глубины. Впереди неслись мельчайшие пузырьки воздуха. Вот показалась голова, пыхнул фонтан, но гарпунеры продолжали оставаться в неподвижности. И только тогда, когда китовая голова погрузилась в воду и фонтан стал водяным, взметнулись руки гарпунеров, и острые лезвия вонзились в податливую китовую кожу. Длинные древки гарпунеров отскочили, зашевелились, поползли ременные концы, и в воду прыгнули ожившие пыхпыхи.
Гэмалькот резко отвернул вельбот в сторону, и перед китом оказалась байдара энмынцев. Но успел бросить гарпун удачно один Тнарат. Гарпун Гувата скользнул по хвостовому плавнику и ушел в воду. Кит резко пошел в глубину. Мимо лица Антона Кравченко просвистал ременный конец, и три пыхпыха, привязанные к гарпуну Тнарата, прыгнули за борт и тут же скрылись в воде.
- Хорошо! - похвалил Орво и крикнул Джону: - Теперь можно заводить мотор.
Затарахтел мотор и на вельботе уэленцев.
Суда сделали широкий круг. Джон знал по опыту предыдущих китовых охот: нет больше надобности гарпунить кита. Шесть пыхпыхов вполне достаточно, чтобы не дать морскому великану уйти и погрузиться в воду так глубоко, чтобы его можно было потерять.
Теперь вельботы и байдары перестроились так, что получалась огромная карусель, на внешней стороне которой находился загарпуненный кит.
Кравченко был так потрясен всем происходящим, что Гувату пришлось его несколько раз чувствительно толкнуть, чтобы вразумить, что теперь надо взять винчестер и стрелять в голову кита.
Загремели выстрелы. Как только вельбот или байдара оказывались напротив раненого животного, гремел дружный залп и вода вскипала от пуль.
Кравченко стрелял и стрелял, пока не почувствовал, что ствол винчестера нагрелся. Общий охотничий азарт уравнял всех. Орво то и дело бросал румпель и хватался за свое ружье. Но прежде чем сделать это, он так ставил байдару, что она по инерции еще некоторое время шла по правильному курсу.
Наконец кит в агонии, собрав остатки сил, ушел в морскую пучину, утащив за собой связку пыхпыхов. Выстрелы смолкли. Вельботы и байдары остановились. В напряженной тишине с легким всплеском всплыли пыхпыхи и спокойно легли на воду. Уэленский вельбот медленно подплыл к киту, гарпунщик потрогал ремни и сделал знак рукой: кончено, кит убит.
Тотчас суда устремились к киту. Но в этом, казалось бы, беспорядочном движении был издревле заведенный порядок. Гарпунеры вырезали из тела убитого животного стальные наконечники вместе с изрядными кусками сала и кожи, другие прокалывали специальные отверстия, чтобы продернуть буксировочные тросы. Большие куски итгильгына перебрасывались в вельботы и байдары, и те, кто не был занят, сразу же принялись за лакомство - китовое сало с кожей.
Кравченко жевал и чувствовал, как по его горлу струится растопившийся от тепла жир, наливает его силой и что-то огромное, непонятное поднимается в груди, ищет выхода. Он громко разговаривал, смеялся, и все вели себя так же, как он, даже спокойный и невозмутимый Макленнан.
Суда выстроились в колонну и потащили на берег кита. По мере приближения к берегу росла и всеобщая радость, никто не жаловался на усталость, несмотря на изнурительную работу. То ли китовый жир обладал таким возбуждающим свойством, то ли сознание победы над морским великаном так всех окрылило, что даже после долгой разделки, продолжавшейся за полночь, гомон в селении не умолкал.
Вымазанный жиром, с липкими руками, Антон бегал по морскому берегу, рассказывал своим друзьям о китовой охоте, пока не подошел Тэгрынкеу и не потащил его за собой.
Они поднялись в селение, прошли в ярангу Гэмалькота, а оттуда в большое строение, внешне напоминавшее ярангу.
- Это наш клегран, - пояснил Тэгрынкеу.
Антон уже достаточно хорошо знал чукотский язык, чтобы понять, что эта яранга и есть тот знаменитый клегран, о котором он слышал в чукотских сказаниях. Он думал, что клеграны давно исчезли, как ушли в небытие кровопролитные межплеменные войны и времена, когда чукотский охотник одновременно был воином и носил вместе с луком и колчаном тяжелые доспехи из толстой, непробиваемой моржовой кожи.
Клегран - дословно - мужской клуб. Во время священного жертвоприношения и танца кита туда не допускалась ни одна женщина.
Внутренность яранги представляла собой один обширный чоттагин. Посередине, под дымовым отверстием, горел костер, и от этого в яранге было тепло, а вся копоть тут же устремлялась в небо. Яркие отблески огня бегали по стенам, увешанным амулетами, чучелами неведомых животных, деревянными, до блеска отполированными изображениями китов. Возле костра облачался знаменитый уэленский шаман Франк.
У старика было свое чукотское имя, а Франком он стал называться после продолжительного путешествия по американскому континенту. Говорили, что Франк был грамотен и держал целую метеорологическую станцию, что позволяло ему довольно точно предсказывать не только погоду на два-три дня вперед, но даже давать прогноз ледовой обстановки.
Франк мельком глянул на вошедших, и в его глазах блеснул желтый огонек недовольства.
- Не робей, - подбодрил Тэгрынкеу Антона. - Гляди, что делает Сон.
Джон Макленнан вместе с певцом Рентыном и молодым парнем Атыком, лучшим танцором Уэлена, размачивали кожи, туго натянутые на ярарах. Барабаны тихо звенели, и звон сопровождал приглушенный говор.
"Коммунисты отвергают религию!" - вдруг вспомнил Антон и представил себе, что вот так в церковь пришел председатель Петроградского Совета вместе с комиссаром…
- Пожалуй, нам бы лучше уйти, Тэгрынкеу.
- Если мы уйдем, - ответил Тэгрынкеу, - мы обидим на всю жизнь всех лучших охотников побережья. И они отвернутся от Советской власти. Здесь тебе будет интересно, и ты посмотришь, что тут плохого, а что можно взять в будущую жизнь. Это только новорожденный приходит в жизнь голый, а мы взрослые люди и должны знать, что взять с собой, а от чего отказаться.
- Но все это - сплошная мистика! - громко шепнул Антон.
- Я не знаю этого слова, - ответил Тэгрынкеу и шепнул: - Смотри!
Ему стоило большого труда уговорить Франка позволить привести Антона Кравченко, а тот еще так разговаривает.
"У нас уже есть один белый", - ответил шаман, намекая на присутствие Джона Макленнана. "Но Антон не только белый, но и представитель новой власти, к тому же женатый на чукчанке. Главное - он тоже сегодня промышлял кита, - доказывал Тэгрынкеу. - Советскую власть народ принял. Почему должен быть в стороне человек, живущий для блага народа?"
Именно так, человеком, живущим для блага людей, называл себя в священных песнопениях шаман Франк, и надо отдать ему справедливость, он действительно был полезным членом общества: он предсказывал погоду, умел лечить, унимать боль, знал все окрестные языки - от русского и английского и кончая эвенским и якутским, держал в голове огромное количество разнообразных сказаний и былей из истории народа. "Ну, ладно, пусть приходит, - согласился Франк и попросил: - Пускай только помалкивает и ни в коем случае не пишет и не рисует".
Один из приготовленных бубнов подали Франку, и он начал древнюю песню о величии человека, о его силе, о его способности ладить с повелителями морских глубин. Полузакрыв глаза, Джон Макленнан прислушивался к звукам и чувствовал тихое волнение в душе, какое-то умиротворение, слияние с неведомыми силами, управляющими миром. Порой ему казалось, что все происходит во сне, он приоткрывал глаза, но видел то же - явь, превращенную в сон, или сон, превратившийся в явь.
Он очнулся от прикосновения руки Тэгрынкеу. Юноши обносили гостей вареным китовым мясом, разложенным на длинном деревянном блюде. Здесь же высились кубики аккуратно нарезанного итгильгына.