- Христом богом молю! Не приводи Варивона. Моя работа, моя. Только пощади, Лукьяша! Не позорь перед Вавилоном. Детишки же растут. А ты ведь знаешь Варивона. Он не пощадит. В тюрьму посадит. Деток осиротит.
- Все бы мог простить… Но крылья… Думаешь, я не видел твоих завязок на мешках?:
- Так это же когда было!
- Иди, повесься на том шпагате. Крыльев я тебе не прощу! - И он пошел к воротам.
- Лукьяша! Соколик! Детки! Прися! Все сюда! Живей, добра бы вам не было, живей!
- Что, папа? Что? - откликнулись с горы.
- Ловите дядю Лукьяна! Да ловите же, говорю! Не дайте ему уйти! Прися! Прися!
Выбежала Прися, прямо от печи, с ухватом.
- Что тут такое?
- Дети! Держите его, просите!
- Кого? - не поняла Прися.
- Да Лукьяна! Пошел рассказывать про лыжи. А ведь это же крылья, крылья!..
Лукьян уже спустился к пруду, через который вела старая утоптанная тропка, и тут его нагнала Прися в постолах на босу ногу, в руках ухват. Упала перед ним на колени, в глазах не то отчаяние, не то мольба. И Явтушата за ней - друг за дружкой. Все подростки, разгоряченные, бойкие, глаза горят - могут повалить, могут и прикончить. Все собрались, один Явтушок дрожал у крыльца. Прися показала на них:
- Отработают они эти крылья. Погляди, какие. Да ведь в них, может, и ваша кровь течет, погибели на вас нет, безжалостные! - Тут она опомнилась, бросила детям: - Ступайте! - А потом ему: - Ну, взял Явтушок крылья, взял! И что? Вавилона от того убыло? Или возмещать потерю пришлось твоему Варивону? А эти пойдут в армию, будут там бегать на лыжах, прославлять на маневрах Вавилон. Или, может, не будет уже их больше, маневров то?
- Будут. Только при чем тут крылья?
- Да крылья то у человека где? Тут, - она показала на грудь, - а не там, дурень. Там - дерево…
- Гляди ка, я же еще и дурень…
- Да умный то разве побежит к Варивону? Кто тебе Варивон? Чужой человек. Был и нет его. А нам еще жить да жить. На одном погосте лежать, может…
- Ну вот, уже и погост…
- А что - погост? Погост - второе село. Второй Вавилон. Вы же, мужики, и там бегать будете… Знаю вас, треклятых…
- Ха ха ха!
Это смеялся у крыльца воскресший Явтушок. Он то слышал каждое Присино слово. Аи, Прися, аи, сила! Слава тебе во веки веков! И Явтушок осенил себя крестным знамением, потому что Лукьян вернулся, пошел домой, только погрозил им кулаком. Побежала домой и Прися, вспомнив о каше в печи. Пробегая мимо, бросила мужу:
- Бескрылая кикимора…
- Ничего, ничего. Увидишь меня на маневрах…
- Тебя?..
- Нет. Моих сыновей…
- Вот я тебе сейчас устрою маневры… - Она замахнулась ухватом - Явтушок отскочил, а снег высокий, ну Прися и шлепнулась. - Эх х хе хе хе! - смеялся Явтушок.
Потом он вырыл из снега ее постолы, принес их в хату и тихонько поставил сушиться у печи. Ухваты, как всегда, стояли в углу, вместе с лопатой для хлеба, заслонка - на месте, а Прися лежала навзничь на печи и плакала. Тихо плакала над мужниной бескрылостью. И порешила: вот будут маневры, проучит его. С первым попавшимся старшиной, который станет к ним на квартиру. Так и порешила сквозь слезы…
А Явтушок во время маневров боялся не за Присю. Прошедшей весной он снова вспахал огород Клавдии Опишной. Жал на лемеха, как на родимом клину. Обоих жеребцов замучил, но из огорода сделал картинку. Клавка - так он называл Опишную - рассыпалась в благодарностях, угощала его так, что он едва добрел до конюшни.
Все ждали маневров, а пуще всего одинокие женщины и поседевшие в девках красотки, которые и детьми разжились, а вот замуж так и не вышли. Одни потеряли своих будущих мужей еще девушками, другие проводили женихов на военную службу, да так и не дождались назад: те осели где ни попадя, лишь бы не дома. Одинокие женщины Вавилона, словно осенние аисты: на лето прилетят в паре, а в теплые страны нередко отлетают вдовами. Того громом убило, тот сгорел от сивухи синим пламенем, тот провалился на Журбовском пруду вместе с лошадьми, а иной променял красавицу вавилонянку на какую нибудь оборванку в Прицком и подался туда. У Клавдии Опишной был когда то примак из Козова, да оказался таким лодырем несусветным, что пришлось ей взгромоздить его на телегу и вывезти из Вавилона ко всем чертям, чтоб не наводил тоску. Теперь она ждала маневров, надеясь завоевать на них командира или хоть рядового. Как то зашла к Мальве, бросила на топчан дорогую материю: "Одень меня к маневрам". У Мальвы был "зингер", одна из самых чудесных ножных швейных машин, шить она выучилась у старшей сестры, и хотя большой мастерицы из нее не вышло, вавилонским модницам нравилось, как она шьет, и она с удовольствием обшивала их за символическую плату. Если глинские портнихи брали за платье три четыре рубля, то Мальва такое же платье шила за десяток яиц, то есть почти бесплатно. Сорочки шила за ко пейки, а за лифчики и вовсе никакой платы не брала, поскольку сама всякий раз убеждалась, что они удаются ей хуже всего. Вавилонянки все такие грудастые, что скроить лифчик на любую из них - почти невыполнимая задача. Мальва и для себя то с этим справиться не могла. С Клавдией Опишной было столько хлопот, что Мальва едва успела обшить ее до маневров. А ведь надо было еще и о себе позаботиться - сшить новое платье из крепдешина, белое с турецким узором.
Тем временем сельсовет взял на учет все хаты, годные для постоя, учитывая при этом не только уют и чистоту, но и возможные контакты е защитниками Вавилона. У Клавдии Опишной, принимая во внимание как ее внешние данные, так и кулинарные способности, в которых не раз убеждался вавилонский актив, намечено было поселить самого комкора Криворучка. Лукьян Со колюк провел с нею задушевную беседу о том, как ей, хозяйке, вести себя с комкором. Не хихикать без причины, не заводить шашни с подчиненными комкора, не интересоваться ходом маневров, не поминать своего негодника Тимка Грешного, вывезенного из Вавилона на волах, и не болтать ничего лишнего о самом Вавилоне, чтобы не принизить его в глазах командования. За харчи для постояльца отвечает Варивон, так что Клавдия может быть спокойна: сельсовет - с нею. Гостю, верно, захочется полакомиться местными блюдами, такими, как домашние колбасы, зельц, индейка с черносливом, которую Клавдия изредка готовит для гостей актива. Потом Лукьян пожелал глянуть на Опишную в обновках, и ей пришлось сбегать в "чулан переодеться. Когда она вышла оттуда, председатель едва узнал ее - да, такая женщина несомненно произведет впечатление на комкора. Мальве удалось так подчеркнуть все ее прелести, что Лукьян не мог оторвать глаз от ее фигуры, которой уже и сейчас ничего не стоило покорить самого стойкого аскета. На ней еще, правда, не было сафьяновых сапожек, но идеальную форму ее босых ног, созданную на вавилонских буграх не одним поколением Бехов (ее девичья фамилия), не могли испортить и парусиновые туфли. И Лукьян ушел, вполне удовлетворенный осмотром хаты и хозяюшки.
Подобным способом было проинспектировано и все другое жилье, предназначенное для постоя легендарных конников, которым предстояло оборонить Вавилон от "наступления белых". Квартирмейстеры Криворучка, прибывшие за несколько дней до прихода корпуса, остались довольны и самими квартирами, и хозяйками этих квартир, чье гостеприимство изведали еще до маневров. Один из квартирмейстеров, немолодой уже капитан, так увлекся Опишной, что просил предсельсовета оставить ее хату за ним, а комкору подыскать помещение ближе к штабу, под который была отведена школа - каменное здание на высокой горе. Но председатель сослался на то, что в хатах вокруг школы живут многодетные семьи и он не может селить комкора ни в одну из них. К тому же неизвестно, сколько продлится "оборона" Вавилона. "Это не война, товарищ председатель, а только маневры", - пояснил капитан. Речь шла о неделе, самое большее - о двух. И тут Лукьян выведал таки у капитана, что "белые" намереваются брать Вавилон с помощью воздушного десанта, а десант, как известно, операция, рассчитанная на внезапность и стремительность, так что все может закончиться и в один день или в одну ночь.
Авангард Криворучка, уклоняясь от бомбовых ударов, прибыл в Вавилон под прикрытием темноты и к утру рассредоточился так, что воздушные разведчики уже на рассвете не могли обнаружить ни малейших признаков присутствия в Вавилоне войск, они наткнулись лишь на несколько эскадронов, вошедших с рассветом в Прицкое со стороны Козова. Поэтому вслед за разведчиками над Прицким появились бомбардировщики, должно быть вызванные по радио, и демаскированные эскадроны были рассеяны по степи вокруг села. По правилам маневров, Криворучко вынужден был считать эти эскадроны "погибшими" и не включать их в "операцию". Несколько представителей "белых" при штабе Криворучка неотступно следили за соблюдением "правил игры", и комкор не мог от них ничего скрыть, как, впрочем, и от вавилонян. Те буквально на другой день уже знали всех "белых" в лицо - их было человек пятнадцать во главе с полковником Шумейко, и особенно выделялся среди них капитан Чавдар, летчик, высокий, белокурый северянин, родом из Великого Устюга (вавилоняне произносили "Устюка"), Стоял капитан у Мальвы Кожушной (вавилоняне неохотно брали на постой "белых"), был у него под Вавилоном на клеверище самолетик, и он сам летал на нем, неотступно следя за всеми передислокациями корпуса. В Вавилоне уже через несколько дней окрестили Чавдара "белым", и когда Мальва приходила к Ткачуку за продуктами для постояльцев, тот выписывал со склада "белым" наполовину меньше того, что отпускал дляродных наших конников. Однако сам Криворучко относился к Чавдару доброжелательно, не раз пользовался его самолетиком, приглашал капитана на обеды к Опишной, где, кроме них, непременно бывал Иполковник Шумейко, представитель военного округа, в прошлом тоже кавалерист, а ныне командир танкистов. К Опишной Криворучко был эполне равнодушен, за обедом добродушно подшучивал над ее хлопотами, а платье ее только смешило комкора, который, верно, разбирался в модах. Зато ее модистка понравилась ему с первой же встречи, с того вечера, когда он впервые стал с нею на качели. На них Криворучко летал как оголтелый, особенно с тех пор, как убедился в крепости цепей, а вот самолетика боялся и, когда Чавдар делал на нем элементарную "бочку", кричал из своей кабины: "Егор, Егор! Не дури!" Не верил он в полотняные ремни, боялся, что выпадет из машины. Чавдар тоже увлекся Мальвой. В один погожий день он попросил у нее разрешения покатать на самолете ее сынишку Сташка, привязавшегося к капитану крепко и безоглядно, как привязываются только дети, вырастающие без отца. Мальва отделалась шуткой: "Лучше покатайте маму, если уж так хочется себя показать". - "Ночью нельзя, а на рассвете пожалуйста".
И вот однажды на рассвете, когда в Вавилоне сменялся караул, они вдвоем поднялись с клеверища и стали летать над степью. Комкор уже проснулся, вышел с биноклем, увидал самолет, а на нем Мальву. Улыбнулся, хотя и усмотрел в этом полете грубое нарушение воинской дисциплины. Но если уж Чавдар отважился на такой поступок, стало быть, неспроста. А Мальва чувствовала себя в воздухе как птица (это все качели!), смеялась, когда самолетик набирал высоту, а потом соколом летел вниз.
За обедом комкор погрозил Чавдару пальцем, но промолчал, за что - ясное дело, за Мальву, за этот полет с нею. А после обеда сказал в сенях:
- Твое счастье, что Шумейко спал. На маневрах такие штуки даром не проходят. Чтоб это было в последний раз…
В Великом Устюге все деревянное: тротуары, улицы, дома и храмы. Только колокола в храмах из чистой меди. Говорят, их слышно чуть ли не по всему югу России, а впервые зазвонили они в честь коронации Ивана Калиты. Потом великоустюжские мастера деревообделочники понесли свое искусство в стольные грады, там их работы славятся и поныне; знаменитые Кижи на Ладоге тоже как будто дело их рук.
Егор Чавдар вырос в семье знаменитых мастеров. Каждое лето отец и семь его сыновей шли возводить деревянные церкви дивной красоты. Егор был подростком, но и его брали с собой - для науки. Мальчишка не боялся высоты, на деревянных куполах чувствовал себя крылатым, и старый Чавдар радовался, что у него такой славный наследник. На зиму возвращались в Устюг, проедали свои заработки, праздновали весной пасху и снова уходили - то на Валдай, то в Поволжье, а то и на Новгород Северщину, где издавна отдавали предпочтение деревянным храмам. Последнюю свою церковь Чавдары сложили в Батурине, там они схоро нили своего отца, который сорвался с кровли вместе с незакрепленным куполом. Купол сыновья поставили на место, но большая их семья без отца распалась, рассеялась по свету. Двое старших братьев погибли на первой мировой, четверо сменили профессию - пошли в плотогоны, шахтеры, литейщики, а вот он, Егор, летает. Меняются аэродромы, из глубины страны все передвигается сюда, к западу и. к западу, вот он и кочует с аэродрома на аэродром своим небесным ходом - еще недавно стояли в Чугуеве, а перед маневрами очутились уже тут, под Житомиром, на реке Гуйве. Он один, ему легко взлетать и приземляться. Бывали у него знакомства, возникали вроде бы и увлечения, но все это было непрочно, недолговечно, попутно. Там, в Великом Устюге, у них огромный сруб, сложенный бог знает когда, наверно, еще самыми первыми мастерами, мать держится за это гнездо, старенькая уже, не в силах скитаться с ним по аэродромам, где, впрочем, есть своя суровая и красивая романтика, доступная разве что им, летчикам, да еще их женам.
- Если бы вы согласились, Мальва, то после маневров……..
- Ну, ну, что после маневров? - На мою птичку - и прямым курсом на Гуйву. А это, должно быть, красиво - быть женой военного
летчика. Он где то там, в поднебесье, а ты ждешь его, волнуешься, переживаешь. Не то что Журба: каким идет на свеклу, таким с нее и возвращается. Мальва прикидывала: а не мог бы ее Журба взмыть в небо?
- И вы это серьезно, Егор?
- Я где - на маневрах или еще где нибудь? А на маневрах, Мальва, все серьезно. И это тоже серьезно! Перед вами не мальчишка какой нибудь.
- Быть бы вашим маневрам на годик раньше, - рассмеялась Мальва. - Замужем я. И к тому же не впервые. Так что никак не могу с вами полететь. На Гуйву там или за Гуйву - все равно не могу.
- Я слышал… Вы его любите?
- Не знаю…
- У вас дети от него?
- Нет…
- Так что же вас держит?
- Что? Человек он. Прекрасный и чистый человек. И тоже летает…
- Он летчик?
- Нет, агроном. Но такой, божьей милостью…
Вот и все объяснение. Да и не будь Журбы, разве она решилась бы со своими болезнями испортить этому соколу жизнь? Да никогда! Это было бы легкомыслием с ее стороны. Но тут, на маневрах, она привечала Чавдара, втайне от матери, втайне от корпуса, скрывая свое чувство. Да только разве можно скрыть что-нибудь от вавилонян? Они будто по глазам читали, что у нее на душе: "Совсем ожила наша Мальва на маневрах". Для пересудов довольно было уже того, что она полетала над Вавилоном. Но ее все эти пересуды не трогали - могла же она по настоящему влюбиться…
Накануне высадки десанта на корпус обрушилось еще несколько бомбовых ударов, представители "белых" скрупулезно подсчитали потери, а Шумейко подтвердил их в своем донесении на имя командарма.
Ночью позвонили, что десант сброшен на Козов и там завязались уличные бои с кавалерийской бригадой. Шел четвертый час утра, но штаб был уже на ногах, во все концы мчались вестовые, - подымать корпус. Ни штаб корпуса, ни наблюдатели "белых", ни сам Шумейко не знали, как будут развиваться события, все было брошено на ликвидацию козовского десанта, - Чавдар и Криворучко полетели туда на По, но едва самолет приземлился, как над ним в небе проплыла десантная армада, таща на буксире десятки планеров. Над Вавилоном планеры стали отделяться от тягачей и плавно снижаться над степью.
Эскадроны, рысью продвигавшиеся к Козову, комкор повернул на Вавилон, но этим уже нельзя было помочь делу. Новая эскадра, на этот раз бомбардировочная, "уничтожила" эти эскадроны на марше.
Штурмом и взятием Вавилона командовал сам Иона Якир. Криворучко несколько раз водил кавалеристов в контратаку, но все было напрасно, выбить десант из Вавилона так и не удалось. "Хорошо, что победил тебя я, а не какой нибудь немецкий генерал. Лучше быть побитыми своими, чем чужими. Не печалься, комкор, это всего лишь игра". Но Криворучко нервничал. Когда выступали из Вавилона, конь под ним споткнулся…
А десантники еще несколько ночей стояли лагерем на клеверище, поджидая тягачей для своих планеров. Жгли костры, подружились с Вавилоном на правах победителей, хотя вавилоняне уже было привыкли к конникам и не переставали сочувствовать Криворучку, который хоть и не отстоял Вавилон, зато подарил славный табунок лошадей, "покалеченных" на маневрах. Десантники же подарили только несколько парашютов девчатам на платки, но при этом вывезли на самолете Клавдию Опишную, которая покорила одного из героев у тех самых костров. Она приходила попрощаться с Мальвой: "А ты летишь?" "Лечу, - Мальва засмеялась, - В Зеленые Млыны…" За ней должен был приехать Журба и снова отвезти ее в хату Парнасенок. И все же, когда самолетик Чавдара совершал прощальный круг над Вавилоном, Мальва обронила тихую слезу. Сорвала с головы косынку: "Прилетайте, Егор!" И на этот призыв, как по волшебству, явился Федор Журба. На "беде", тихий, влюбленный… И тоже помахал с "беды" картузом, даром что не знал кому.