- Пока мы будем жить в лагере, этот огонь не погаснет. Поддерживать пламя почета будет лучший отряд. А сейчас слово участнику Великой Отечественной войны агроному совхоза Василию Игнатьевичу Коломятину.
Выступал Коломятин, украшенный орденами. После него, громко выкрикивая слова, говорил молодой моряк со значками отличника боевой службы на синей форменке. Они высказывались не так складно, как Андрей, чаще употребляли газетные обороты, запинались. Но их слушали так же внимательно.
Антошке было стыдно. Она сердилась на себя и спряталась за чью-то спину, чтобы не встречаться с радостными, искавшими ее глазами Ильи.
Оркестр заиграл "Интернационал". Несколько голосов сначала робко, потом все громче стали напевать слова. К припеву присоединились все. И хотя ребята играли плохо, сбиваясь и обгоняя друг друга, никому это не мешало.
Снова построились в колонну и пошли на остров. Илья отстал, нашел Антошку.
- Сейчас всех уложим, пусть мальчики поспят часа четыре.
- Разве они смогут спать? - удивилась Антошка.
- Заснут. Сегодня трудный день - полный набор соревнований. Даже скачки на колхозных конях.
- А мы что будем делать?
- У нас работы много. Нужно все подготовить. А ты... Знаешь что, ложись-ка тоже, отдохни.
- Я вовсе не хочу спать! Мне еще многое нужно увидеть.
- Все увидишь и узнаешь. А сейчас все равно с тобой некому заняться. Палатка свободная, ложись, ты даже осунулась.
Последнее замечание расстроило Антошку. Она нехотя вошла в палатку и, чтобы остаться одной, согласилась лечь на койку Ильи. Она вовсе не собиралась спать. Но как Илья накрывал ее одеялом, она уже не слышала.
23
Анатолия вызвали к городскому телефону. Говорил Игорь Сергеевич, просил принять по срочному делу. Выражался официально: "Товарищ капитан, обращается отец подследственного Геннадия Рыжова". У Анатолия хватало других срочных дел, но этому звонку он обрадовался. Он не только сердился на славного летчика за родительскую ограниченность, но и жалел его. Анатолия подкупала душевная прямота этого человека, глубина его переживаний, неспособность хитрить и притворяться. После ссоры из-за глупой записки, обнаруженной в передаче, они друг друга избегали. Разговаривать при Воронцовых не хотелось, но оба чувствовали потребность объясниться.
Анатолий принял Игоря Сергеевича в одном из свободных кабинетов административного корпуса, - не хотел, чтобы вели его мимо тюремных камер. Поздоровались они с деловитой сухостью, как люди малознакомые и не доверяющие один другому.
- Я, товарищ капитан, пришел по поводу того письма.
- Слушаю вас, товарищ полковник.
- Есть у меня такое опасение - не повредит ли этот инцидент моему сыну?
- Не понимаю.
- Я ваших порядков не знаю... Не будет ли хуже Геннадию от того, что мы, взрослые, нарушили, так сказать, существующие правила? Можешь на меня жаловаться, в парторганизацию пиши, если считаешь нужным, но сын тут ни при чем. Его это касаться не должно.
Анатолий смотрел на гостя, удивляясь, как глупеют люди под бременем несчастья. Игорь Сергеевич и внешне изменился. Вместо боевого задора в глазах его появилось выражение пришибленности.
- Кто же вам подсказал такие опасения? Не иначе - Ксения Петровна. Вряд ли вы сами до такой мудрости додумались.
- Хорош ты гусь, как я посмотрю, - без злости сказал Игорь Сергеевич, - с бабами поругался, а на мальчонке характер показываешь.
- А ты ничего умней придумать не мог, - ответил Анатолий, принимая "ты" как залог доверия.
- Чем тебе Генка насолил, что ты его сгноить хочешь?
- Послушай, Игорь Сергеевич. Я вот смотрю на тебя и не могу понять, разумный ты человек или такой же дуб, как мой ученый тесть? Ты что хочешь - спасти сына, сделать его честным человеком или любыми средствами избавить от наказания?
- А по-твоему, чтобы спасти, его нужно обязательно в колонию послать?
- Куда его пошлют, не нам с тобой решать. Не об этом сейчас думать нужно.
- Тебе легко об этом не думать. Вот обзаведешься своими, тогда поймешь, от чего у отцов голова болит.
- Больная голова не лучший советчик. У меня за Геннадия не голова, а сердце болит.
Игорь Сергеевич с удивлением заглянул в глаза Анатолия.
- Не веришь? Убеждать не буду... Забудь на минутку, что Генка твой сын. Забудь. Поговорим о чужом мальчишке, попавшем в беду. Можешь ты думать не только о своем, но и о чужих?
- К чему ты это?
- Поймешь, если захочешь. Попал мальчишка в беду. Остался без отцовского глаза, без твердой руки, связался с плохой компанией, совершил преступление, сел за решетку. Тут все родные всполошились, наняли адвоката, денег не жалеют, всех знакомых подняли на ноги. И стоит мальчишка на перепутье. Два стана перед ним: милиция, прокуратура, суд - враги. И другой: любящие родители, тетка, дядька, адвокат. Чего хотят враги? Чтобы мальчишка понял всю опасность того пути, на который он встал. Чтобы осознал свою вину и раскаялся. Чтобы твердо решил для себя: никогда больше не идти против закона, честно жить и работать. Вот чего хотят враги. Понятно я излагаю?
- Давай, давай.
- А чего хотят доброжелатели? Как можно скорее вернуть его домой, Преуменьшить его вину в глазах судей, помочь ему соврать, затаиться, прикинуться обиженным мальчиком. Лишь бы поскорее обнять его, накормить сладким, заставить забыть о перенесенном страхе и лишениях. А то, что мальчишка выйдет с растленной душой, что он будет чувствовать себя героем, надувшим правосудие, что задатки тунеядца и хапуги у него окрепнут и проявятся еще с большей силой, - на это родным наплевать. У них голова болит за родного сыночка, им думать не под силу. Так?
Игорь Сергеевич слушал, подперев кулаком скулу. Анатолий словно натянул невидимую узду, и его мысль, все эти дни работавшая в лихорадочном темпе над одним вопросом: "Как вызволить сына?" - круто свернула в сторону. Он еще не понял, чего добивается Катин муж, но уже верил ему и чувствовал себя виноватым перед ним. Он только сейчас разглядел худое, с ранними морщинами лицо Анатолия и представил себя на его месте. В изоляторе не один Генка, и о каждом он должен думать, обязан думать, - такая уж у него проклятущая работа.
- Как ты Гену считаешь? - спросил Игорь Сергеевич. - Пропащий он, по-твоему?
- Вернемся к Генке. Влез он в болото глубоко, гораздо глубже, чем ты думаешь. Но и пропащим его только дурак назовет. Для него сейчас решающие дни. В душе у него борьба: признаваться во всем, что он знает, рвать навсегда все связи с подлецами, затащившими его в трясину, или попытаться выкрутиться, заслужить благодарность тех, кто пока ушел от милиции, остаться кандидатом на новые преступления. Как ты думаешь, ты и Ксения Петровна, в каком направлении вы работаете, как на Генку влияете?
- А ты уверен, что у него есть что скрывать?
- Уверен. Главного своего учителя по грязным делам он укрывает. Точно известно, что они встречались, что через Генку он проводил свои операции, куда более опасные, чем торговля рубашками. А Генка отрицает, И ты, хочешь того или не хочешь, помогаешь ему, внушаешь, что лучшая тактика - отпираться, а если признается, то и наказанье будет больше.
- А действительно больше дадут?
- Не об этом тебе заботиться нужно, больше или меньше. А о том, чтобы он очистился полностью, чтобы честным вышел, вот главное. А если хочешь знать мое мнение, то думаю, что наоборот, чистосердечное признание всегда помогает суду смягчить наказание. И если он будет вести себя на суде как искренний, раскрывший душу человек, уверен, что многое ему простится.
- Погоню я его к чертям собачьим.
- Кого? - спросил Анатолий.
- Адвоката.
- Этого делать не нужно. Умный адвокат на процессе всегда может пользу принести. Ты с ним по-свойски поговори, скажи, что хочешь от сына полного раскаяния. Что тебе не все равно, каким он домой придет - изловчившимся или с чистой совестью. А может быть, тебе все равно, лишь бы скорее?
- Ладно... В этом ты прав.
- Сына хочешь повидать? - спросил Анатолий неожиданно для самого себя.
- Когда?
- Сейчас.
Не сразу, словно проверив и собрав силы, ответил Игорь Сергеевич:
- Позволь.
Анатолий встал, но, прежде чем выйти, сказал:
- Сейчас его приведут, а я вернусь минут через пятнадцать.
Как ни готовился Игорь Сергеевич, но когда Гена вошел, он с большим трудом сдержал себя, не поддался чувству жалости. Чужой и страшной показалась ему остриженная голова на длинной мальчишеской шее. За оттопыренными ушами торчали клочья волос, небрежно оставленных парикмахером. Кисти покрасневших рук вылезали из коротких рукавов и не знали, куда деваться.
Игорь Сергеевич пошел навстречу, протянул руку, но не обнял, не дал ни одному мускулу на лице отразить теплоту отцовского чувства. Усадив сына рядом, он сказал:
- Утешать я тебя больше не буду. И винить не буду: сам виноват. Прошу тебя об одном - помоги мне снова стать счастливым отцом. Не заслужил я такого наказания - иметь сына-преступника.
Всего ожидал Гена от своего отца. Иногда думалось, что он при встрече собьет с ног в приступе ярости, или горой встанет за любимого сына, обрушит гнев на милицию и прокуратуру. Не ждал он только таких слов. Он всегда им гордился, своим отцом, его ростом, силой, орденами, портретами в газетах. И как в далеком детстве, захотелось ему прижаться щекой к твердому плечу, чтобы орденские ленточки были рядом, у глаз.
- Что случилось, того не зачеркнешь, - непривычно тихим, как будто больным голосом продолжал Игорь Сергеевич, - замаран ты с головы до ног. Нужно очиститься. Все до последнего пятнышка снять с себя. Пусть знают все, и судьи пусть знают, что сын Игоря Рыжова хотя и оступился, но способен и подняться. Хватит у тебя на это смелости. Верно?
- Да, папа.
- Все в твоих руках - и твоя жизнь и мое честное имя. Слышишь ты меня?
- Слышу, папа.
- Пока не раскаешься, не сможешь людям в глаза смотреть, и я не смогу... - Игорь Сергеевич помолчал, как будто нечаянно положил руку на костлявую коленку сына. - Как суд рассудит, не знаю. Верю, что строго не накажут. Если в искренность твою поверят, не должны за проволоку упрятать. Не должны. Увезу я тебя на Север. И мать увезу. Школу там кончишь, и работу интересную найду. Будешь при мне. Хочешь?
- Хочу, папа.
В комнату вошел Анатолий. Гена по привычке вскочил. Игорь Сергеевич горько усмехнулся.
- Потолковали? - спросил Анатолий.
- Ты вот что, - обратился Игорь Сергеевич к сыну, - ты ему, Анатолию, верь, как мне. Понял? Как мне!
- Понял, папа.
- Что матери передать?
Гена пожал плечами, закрыл рукавом глаза. Заикаясь, по-детски сказал:
- Скажи, что б-больше не буду.
Игорь Сергеевич длинной своей ручищей охватил плечи сына, сжал, отпустил и кивнул Анатолию.
- Можешь идти, - сказал Анатолий Гене.
24
Антошка не раз звонила Воронцовым. Звонила, когда заведомо знала, что Анатолия нет дома. Не называя себя, она нежнейшим голосом справлялась, когда можно застать Анатолия Степановича. Цель была невысокая - позлить Катину родню и отвести душу. На этот раз она позвонила поздно вечером. Сначала подошла Катя, потом Анатолий.
- Мне очень нужно тебя видеть, - сказала Антошка, - срочно.
- Приезжай, пожалуйста.
- Можно?
- Почему же нельзя?
Никто из знакомых Анатолия к Воронцовым не заходил, встречался с ними Анатолий на стороне. Он привык к тому, что все дела, занимавшие его мысли, и люди, имевшие отношение к его делам, были за пределами этой чужой квартиры. Сюда он сам приходил по инерции, ругая себя и не находя сил осуществить давно принятое, единственно разумное решение.
Все правильные выводы, которые приходили на ум, когда он наедине с собой или в беседах с Ольгой Васильевной обсуждал свою нескладную жизнь, теряли силу в присутствии Кати. Он видел в ней жертву родительской глупости, терялся, когда она плакала, верил, что она его любит. Обдуманная твердость казалась ему в такие минуты недопустимой жестокостью, и окончательное решение снова отодвигалось в будущее. Ничто так легко не откладывается до бесконечности, как правильные, но трудные решения.
Когда Антошка спросила, можно ли приехать, он действительно не понял, почему бы ей этого не сделать. Ему и на ум не пришло, что ее приход может не понравиться Кате. Предвидеть такое он был не способен.
- Кто это? - спросила Катя.
- Антошка, дочь Ольги Васильевны.
- Забавно, - протянула Катя. Она узнала голос, досаждавший ей по телефону, но только сейчас поняла, что он принадлежит Антошке. В ее представлении Антошка была еще маленькой девчушкой, которую она когда-то видела, навещая Ольгу Васильевну. - Что ей нужно?
- Не знаю, наверно мать что-нибудь поручила. Придет, расскажет.
Вечер выдался благополучный. Они сходили в кино, счастливо избежали в разговоре больной темы и мирно занимались каждый своим делом. Анатолий писал и перечеркивал отчет о ходе педагогического эксперимента, запрошенный начальством, а Катя перелистывала комплект польского журнала мод. Стариков дома не было, отбывали повинность на каком-то юбилее, где обязательно нужно было показаться.
Антошка выглядела необычно. Уголки глаз были оттянуты черным карандашом чуть не до ушей. Новая прическа придала ее мальчишескому лицу залихватское выражение. Пестрая кофточка была стянута до полной узости на тонкой талии. Анатолий не знал, что она явилась в полном вооружении на поединок с Катей: "Смотри и сравнивай, кто из нас лучше".
Она вошла размашистым шагом, ничем не выдавая своего смущения, говорила в полный голос, протянула Кате руку, как старой знакомой, и уселась в первое попавшееся кресло, как будто бывала здесь запросто. Она не удостоила взглядом обстановку продуманного уюта, созданного Катей, и сразу же приступила к подробному рассказу о поездке в спортивно-трудовой лагерь.
Антошка впервые видела Анатолия в семейной обстановке, видела рядом женщину, которая имела право называть его "мой муж", и ей захотелось зареветь, броситься вон из этой квартиры. Поэтому она чересчур звонко и весело, не к месту смеясь, рассказывала о комиссарах, об испорченных мальчишках, ставших такими славными спортсменами и музыкантами. При этом она смотрела на Анатолия, улыбалась ему, как будто никого больше в комнате не было.
Анатолий слушал с интересом, но не понимал, какая срочность в этом рассказе, почему Антошке потребовалось примчаться к нему именно сегодня вечером. Что-то в ее поведении показалось ему искусственным, неискренним, но разобраться в ее чувствах он и не пытался. Антошка сама сообразила, что пора как-то оправдать свой поздний визит.
- Понимаешь, нужно срочно решить с Леней Шрамовым. Это мысль Марата Ивановича, и ребята ее поддерживают.
- Какая мысль и какие ребята?
- Комиссары хотят взять его на поруки. Но не так, как берут обычно, лишь бы взять, без всякой ответственности. Они подадут в деканат заявление по всей форме. В случае, если их порученец - ну, не порученец, а тот, кого они берут, - сорвется и совершит какое-нибудь преступление, то пусть с них удержат месячную стипендию. Со всех комиссаров. Молодцы, Толя. Правда? Скажи, разве не молодцы?
- Не возражаю.
- А у себя в общежитии они выделят койку и будут жить вместе, помогут учиться. Вот я и договорилась, что они Шрамова возьмут.
- За всех распорядилась, - рассмеялся Анатолий, повернувшись к Кате и приглашая ее принять участие в разговоре. - И за прокурора, и за судью, за всех.
Катя продолжала перелистывать журнал, как будто ее совсем не интересовала эта взбалмошная девчонка.
- Я потому и пришла, - тоном обиженного ребенка сказала Антошка, - чтобы ты распорядился.
- Как я могу распорядиться, чудачка, это дело следователя.
- Но ты же сам говорил, что он паренек неплохой и дела за ним не такие страшные. Говорил или не говорил?
- Но решение-то зависит не от меня.
- Не будь, пожалуйста, чиновником. Что значит не от тебя? Мальчики пойдут к следователю, подадут нужные бумаги, но ты им помоги, и следователю скажи свое мнение. Это ты можешь?
- Могу, разумеется.
- Что и требовалось доказать! Знаешь, как Марат Иванович обрадуется! И мама. Так я завтра скажу комиссарам. Ладно? Тут времени терять нельзя, а то его осудят, и тогда все очень осложнится.
Разговор был исчерпан. Анатолию хотелось угостить Антошку чаем, но он почувствовал, что Катя сердится. Из коридора донеслись голоса Ксении Петровны и Афанасия Афанасьевича. Катя вышла к ним и не возвращалась.
- Я давно Ольгу Васильевну не видел, чем она занята?
- Все пишут. Объяснения в роно, еще куда-то.
Теперь, когда Кати не было в комнате, Антошка потеряла взвинченную оживленность. Она робко оглядела комнату, и ей стало стыдно, что она проникла сюда под придуманным предлогом.
- Почему ты стал так редко приходить к нам?
- Утонул в делах. Тоже пишу объяснения... На днях обязательно зайду, соскучился.
Антошка долго не отводила от него глаз, усмехнулась каким-то своим мыслям и встала.
- Я пойду. Извинись перед женой за мое позднее вторжение.
- Ну что ты, я очень рад... и она, - сказал Анатолий, не уверенный, что говорит правду. - Передай привет маме. А комиссары твои пусть позвонят.
В передней никого не было. Из столовой тянуло стужей выжидающего молчания. Анатолий открыл дверь, подождал, пока Антошка вошла в лифт и помахала ему рукой.
Прошло много времени, прежде чем Катя вернулась в комнату. Анатолий уже забыл об Антошке и не сразу понял, о ком с такой яростью говорит его жена.
- Отвратительно! Гнусно! - чужим, шипящим голосом выкрикивала Катя. - Дрянь! Как она посмела?!
- Что ты, Катюша? - испуганно спросил Анатолий. Он никогда не видел ее такой озлобленной и некрасивой. Лицо ее разбухло от злости.
- И ты еще спрашиваешь! Притворяешься незнайкой. Мало того, что ты пропадаешь у этой твари целые вечера, так она еще сюда пожаловала. Какой стыд! Какой стыд!
- Катя! Сейчас же перестань психовать. Объясни, в чем дело?
- Мне теперь все понятно. Все, все, все! Ты думаешь, я не видела, как она на тебя смотрела, как выставляла коленки, как улыбалась? Ты думаешь - я слепая? Хватит! Прозрела. Если ты живешь с этой шлюхой...
- Катя! - громко, как никогда не кричал, оборвал ее Анатолий. - Ты с ума сошла! Как ты смеешь оскорблять эту девочку!
- Хороша девочка! По десять раз звонит женатому человеку, скрывает свое имя. Мало ей, что она встречается с ним на своей квартире, так она еще сюда вваливается. Ты думаешь, я не знаю, зачем она приходила? Ошибаешься. Все эти разговоры о лагере - выдумка. Ей нужно было посмотреть твою квартиру, твою комнату.
"Это она не сама придумала. Это ее мамаша придралась к случаю, чтобы подлить масла в огонь. Но как она могла поверить? Какая дура! Какая злая дура!"