То, что говорил этот якобинец из обуховцев, не было Анатолию внове. Когда в райкоме ему предложили занять должность воспитателя в изоляторе, он внутренне отшатнулся. Не верил он, что решетки на окнах или колючая проволока на столбах могут исправить душу человека. Долгим и трудным был разговор в райкоме, и согласился он тогда не потому, что его разубедили. Как-то вдруг, на каком-то повороте беседы представились ему ребята, сидящие в камере. Многих он знал, - прошли через его руки в воспитательной колонии. Разве теперь, когда они ждут суда, он им меньше нужен? И разве нет частицы его личной вины в том, что они оказались заключенными? Не сумел помочь, когда они были на свободе, - помоги сейчас. Сделай что-нибудь, придумай! Нельзя с этим мириться! Он принял предложение и с тех пор резко огрызался, когда слышал свои прежние сомнения из чужих уст.
- Чувства не должны заслонять разум. Родильный дом вызывает одни чувства, кладбище - другие, пионерский лагерь - третьи, больница для хроников - четвертые. Одни чувства приятные, другие - не очень. Но разумный человек понимает, что государству нужны всякие учреждения - и первые, и вторые, и четвертые. А люди, которые работают там, где неприятно, по-моему, заслуживают не меньшего уважения.
Анатолий добился своего: старичок покраснел, полез в карман за носовым платком и долго выдувал обе ноздри, хотя никакой надобности в этом не было.
- Ты слишком прямолинеен, Толя, - пришла на помощь гостю Ольга Васильевна. - Марат Иванович пошутил, а ты сразу встал на защиту чести мундира. Ты хорошо знаешь, что тюрьмы у нас не на век, и сам ты хочешь, чтобы они поскорее стали ненужными, и Марат Иванович за это. Так что никакого противоречия между вами нет.
- Вот спасибо, Ольга Васильевна, - сказал повеселевший Антиверов, - выручила, умница. Мне с молодыми спорить не с руки, так прижимают, дыхнуть не дают. Да я и не затем пришел. Мальчонка один у вас, Шрамов Леня.
- Есть такой, - сказал Анатолий.
- Надо бы его вызволить. Нельзя его за решетку, Анатолий Степанович, поверьте мне, нехорошо с ним получилось.
- Он ждет суда за воровство.
- Ждет. Только неправильно это.
- Что ж он, не крал, по-вашему?
- Крал. По глупости и несчастью крал. А пройдет через вашу... ваш изолятор, через суд или там - колонию, того и гляди - пропадет. Нельзя этого допустить.
- Об этом нужно было в прокуратуре разговаривать.
- Разговаривал. И со следователем разговаривал, и с прокурором. Так ведь надоел я им, слушают вполуха. А главное дело - бумажка, через которую никак не перескочишь.
- О какой бумажке вы говорите?
- Еще когда его в детскую колонию за бродяжничество отправляли, года два назад дело было, просил я, доказывал - не составляйте на него бумагу, ничего эта колония ему не даст. Вы к его семье присмотритесь, в каких условиях мальчишка живет. Не послушались, составили. А бумажка с номером, со штампом - это как клеймо: на кого заведена, тот и сам на себя иначе смотрит - вроде бы в другой сорт людей переведен. И для учреждений разных такая бумага магическую силу имеет. Раз записано: бродяга, колонист - значит, вопрос ясен, дорога ему одна. А теперь, если и по воровству бумага будет - конченое дело. Сам Ленька поверит, что других путей нет, корнями начнет в воровскую жизнь врастать.
Анатолий слушал внимательно. За эмоциями Антиверова слышалась трезвая мысль.
- А что у него за семья? - спросил он.
Зазвонивший телефон отвлек Ольгу Васильевну, но, подняв трубку, она позвала Анатолия.
Звонила Катя. С укором напоминала, что его ждет Таисия Петровна.
- Выхожу, Катюша, - виновато откликнулся он.
Марату Ивановичу Анатолий сказал, что для продолжения беседы у него нет времени, и пообещал прийти к нему, чтобы познакомиться с семьей Лени Шрамова.
Антиверов тоже поднялся.
- Пойдемте вместе, я вам еще по дороге кой-чего втолкую.
Они уже стояли в передней, когда вошла Антошка. Она растерянно посмотрела на гостей, неловко поздоровалась, тут же попрощалась и ушла к себе.
Анатолий уже надел фуражку, когда из комнаты донесся ее голос:
- Толя! Зайди-ка, я тебе чего скажу.
Анатолий вошел и встретил ее осуждающий взгляд.
- И тебе не совестно, - ревнивым шепотом заговорила она, - пока меня не было, с мамой сидел, с этим дедом сидел, а со мной?
- Антоша, поверь, нет времени. Очень нужно домой.
- А мне поговорить нужно, тоже очень.
- Я завтра забегу. Ты когда придешь?
- Не знаю, когда завтра, мне сегодня нужно.
- Никак не могу, - уже менее решительно повторил Анатолий.
Вошла Ольга Васильевна.
- Толя, тебя человек ждет. Антонина, отпусти его.
Анатолий ласково посмотрел на огорченное лицо Антошки и вышел.
Пока Антошка полоскалась в ванной, а Ольга Васильевна готовила чай, они обменялись обычными словами, не имевшими никакого отношения к Анатолию. Но когда сели за стол друг против друга, Ольга Васильевна через силу заговорила о том, что давно считала нужным выяснить.
- Послушай, дочь, ты плохо ведешь себя по отношению к Толе.
Антошка округлила глаза и рот, изображая крайнюю степень удивления.
- Не дурачься, это очень серьезно, - нахмурившись, сказала Ольга Васильевна. - Ты забываешь, что он тебе не брат. Ты кокетничаешь с ним, как будто чего-то добиваешься от него.
- Моя умная мама, где логика? Если я забываю, что он мне не брат, то почему бы мне с ним не пококетничать?
- Ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать.
- А что я, по-твоему, могу от него добиваться?
- Вот я и хочу знать...
- А если я люблю его?
- Не говори глупостей.
- Но я вправду люблю. И он меня любит.
- Ты что... Ты говорила с ним об этом?
- А зачем об этом говорить? Разве я не чувствую?
- Послушай, Антонина. Я говорю очень серьезно. Настолько серьезно, что попрошу Анатолия больше к нам не приходить.
Антошкины глаза испуганно остановились. Она тихо сказала:
- Ты этого не сделаешь.
- Но ты понимаешь, что все это значит? Анатолий женатый человек.
- Подумаешь!
- Не перебивай! И что значит "подумаешь"? Он любит Катю, Катя любит его.
- Не любит он Катю, и ты это прекрасно знаешь. И как он может любить эту куклу? И ноги у нее как палки и глаза бараньи. Он просто сам не знает еще, что не любит ее.
- Господи, какая ты еще дура! Пойми, что между тобой и Толей никакой любви нет. У тебя не было братьев, у него - сестер. Вот вы и привязались друг к другу, и никакая это не любовь.
- Нет, любовь.
- Да уверяю тебя, что Толя никогда о тебе как о женщине и не думал.
- Ну и пусть, потом подумает.
Ольга Васильевна рассмеялась.
- Чему ты смеешься? Почему он не может думать обо мне как о женщине? Почему?
Антошка задавала вопросы с обидой в голосе.
- Потому что ты девчонка. Потому что он занят совсем другими мыслями. Потому что ему и в голову не может прийти, что ты собираешься за него замуж.
- А если в голову не приходит, чего ты испугалась? Почему ты не хочешь, чтобы он к нам приходил?
- Я думаю, если он будет бывать у нас реже, то и у тебя дурь скорее пройдет.
- Наоборот! Я сама начну за ним бегать. Я хочу его видеть, можешь ты это понять?
Ольга Васильевна убирала посуду. И походка ее, и каждое движение были заторможены большой усталостью. Антошка вскочила и прижалась к ней.
- Мамочка, ты сама говорила, что он на меня как на женщину не смотрит. Говорила?
- Говорила.
- Пусть так и остается. Обещаю тебе, что сама ему на шею не повешусь и буду ждать, пока он сам скажет.
- Но я не хочу, чтобы ты его до этого довела.
- Не буду доводить. Буду холодна с ним, как заливной судак. Ты довольна?
В глазах Антошки двумя выпуклыми чечевичками блестели слезы. Ольга Васильевна утопила пальцы в ее густых волосах.
- Девочка моя, пойми ты, что я хочу тебе счастья. Даже если бы он полюбил тебя и развелся, ты не стала бы счастливой.
- Это еще почему?
- Ты думаешь - Кате с ним легко?
- Потому и трудно, что они чужие. А мне будет легко.
Ольга Васильевна отстранилась и ушла в комнату. Щелкнул замочек старенького портфеля, из которого извлекались школьные тетради. Антошка опустила голову на сложенные ладони и старалась плакать так, чтобы не было слышно ни звука.
6
На семейном совете Игоря Сергеевича решили вызвать телеграммой о болезни Гены. На этой формулировке настоял Афанасий Афанасьевич. Таисия Петровна боялась, что такая телеграмма еще больше испугает мужа, чем сообщение об аресте. Но Афанасий Афанасьевич долго, обстоятельно доказывал, что слово "арест" по сути своего страшного смысла может отразиться на служебном положении Игоря. Пришлось согласиться.
Это привело к тому, что Игорь Сергеевич дважды приходил в ярость. В самолете и по дороге с аэродрома он терзал себя предположениями самого мрачного свойства. Гена даже в раннем детстве болел редко и легко. Поэтому Игорь Сергеевич телеграмме не поверил. Он решил, что сын попал под машину, и гадал: погиб или искалечен?
Когда он вбежал в квартиру и услыхал, что Гена жив, здоров, но арестован, чувство облегчения вызвало приступ гнева за глупую телеграмму. Огромный, закрывавший плечами всю спинку широкого кресла, он сидел обессиленный от волнения, сдерживал дрожь в пальцах и даже гневался без всякого вкуса. Таисия Петровна, ждавшая эту встречу со смертельным страхом, поминала добрыми словами Афанасия Афанасьевича за придуманный им телеграфный текст, сыгравший роль громоотвода. Похудевшая и поблекшая за эти дни, она сидела на полу у ног мужа, как олицетворение кротости и отчаяния.
Но прошло несколько минут, Игорь Сергеевич свыкся с мыслью, что Гена жив, и только теперь до него дошел смысл свалившегося на них несчастья. Его сын, его Генка в тюрьме! Он стал выпытывать у жены подробности, и по мере того как она рассказывала ему об обыске, об изъятых вещах, о тех обвинениях, которые выдвигал следователь, - нарастал и приближался девятый вал настоящего отцовского гнева.
Игорь Сергеевич встал, зашагал по комнате, привычно пригнув голову, чтобы не качнуть люстру, и промороженное лицо его окостенело. Он рывком открыл дверку трехстворчатого шкафа и стал сдергивать с плечиков висевшие платья, халаты, кофточки. В его железных пальцах они расползались, как будто были сшиты из кисеи. Вместе с оскорбительными словами он швырял жене клочья ее нарядов.
Таисия Петровна повалилась ничком на ковер и зажала руками уши, чтобы не слышать треска раздираемой ткани.
Игорь Сергеевич наколол палец о брошку, украшавшую какую-то блузку, плюнул со злости, натянул фуражку и вышел из квартиры. Он поехал в прокуратуру, не застал на месте следователя, узнал, что разрешение на свидание с сыном он сегодня не получит, и отправился к Воронцовым. Это были единственные люди в городе, с которыми можно было посоветоваться.
Ксения Петровна встретила его с траурным выражением лица, полезла по своей дурацкой привычке целоваться и спросила, где Тася.
- Черт бы побрал и Тасю и тебя вместе с ней, - сказал Игорь Сергеевич, проходя в комнату.
Афанасий Афанасьевич укоризненно покачал головой, но предостерегающим жестом попросил жену не отвечать грубостью на грубость.
- Я понимаю твое состояние, Игорь, - сказал он занудливым лекторским голосом, - естественное состояние отца и гражданина, оглушенного столь несправедливым ударом судьбы. Но прошу тебя учесть, что мы разделяем твои чувства и твою боль и готовы со своей стороны ради нашего Геннадия...
Махнув рукой в его сторону, Игорь Сергеевич перебил:
- Тася сказала, что ты нашел адвоката. Кто он? Толковый?
- На сей счет можешь быть вполне спокойным. Это мой друг, однокашник, опытнейший и милейший человек, горячо заинтересовавшийся делом Геннадия и считающий делом своей чести...
- Честь честью, но ты лучше скажи ему, что денег я не пожалею. Когда его можно видеть?
- Он знает, что ты сегодня должен приехать, и ждет звонка. Киса, - обратился Афанасий Афанасьевич к обиженно молчавшей жене, - позвони, пожалуйста, Роберту, пусть заедет.
Ксения Петровна вышла из комнаты. Игорь Сергеевич посмотрел на Афанасия Афанасьевича тоскливыми глазами.
- Ну как это вы тут допустили? Ты, умный человек, специалист-воспитатель, неужто не видел, что делают с Генкой? Я ведь просил тебя. Ты знаешь, что нет у меня возможности следить за сыном. Тася, что с нее возьмешь? А вы с Ксенией Петровной, неужели не знали, что к нему всякие подонки ходят, что деньги у него шальные, что с тряпками возится? Неужели слепые вы?
- Но кто мог подумать! - изумился Афанасий Афанасьевич, приподняв пухлые плечи. - Кто мог подумать, что из-за таких пустяков раздуют уголовное дело. Ну помог он кому-то приобрести заграничный плащ или рубаху. До тех пор, пока наша легкая промышленность не выйдет на уровень мировых стандартов...
- Что ты мне про стандарты вещаешь? Ты лучше скажи, вот это на тебе не из Генкиных?
Игорь Сергеевич ухватил как клещами ворот тонкой шерстяной рубашки.
- Ты что, обезумел? Пусти, порвешь.
Но Игорь Сергеевич продолжал вглядываться в рубашку, пока не почувствовал острые коготки Ксении Петровны, вцепившейся в его руку.
- Ты его задушишь! Психопат! - кричала она, отталкивая Игоря Сергеевича. - Как тебе самолеты доверяют, ненормальному!
Увидев перепуганные лица супругов, Игорь Сергеевич усмехнулся.
- С вами и впрямь психом станешь. - Он вспомнил, что со вчерашнего дня ничего не ел, и добавил: - Это я с голода, дай чего-нибудь поесть.
Пока Ксения Петровна накрывала на стол, он успокоился и стал деловито обсуждать предстоящий разговор с адвокатом. Когда Ксения Петровна, между прочим, сказала, что Гена находится в том самом изоляторе, где служит Анатолий, Игорь Сергеевич обрадовался. С Катиным мужем он встречался лишь несколько раз на семейных праздниках, совпадавших с его пребыванием в городе, не столько разговаривал с ним, сколько чокался, но полагал, что этого достаточно для душевного контакта и взаимных услуг.
- Почему же мне Тася сразу не сказала? Я бы прямо к нему поехал и в два счета получил бы свидание.
- На него не рассчитывай, - сухо предупредила Ксения Петровна. - Он если что и сделает, то только во вред.
- А что случилось? Они что... разошлись с Катей?
- Скорей бы, - сказала Ксения Петровна.
- Да расскажите вы толком, - рассердился Игорь Сергеевич, - чем он вам не угодил?
- Он оказался дурным человеком, - уточнил Афанасий Афанасьевич, - очень дурным.
- Тюремщик! - напомнила Ксения Петровна.
- Погоди, Киса, не в этом дело. В нашей стране все профессии почетны и достойны всякого уважения. Суть в другом. У него было трудное детство. Он дурно воспитан. Тебе известно, что он в свое время докатился до уголовщины. Все это наложило свой отпечаток. Мы, родители, виноваты, что допустили этот брак, и теперь пожинаем плоды собственного легкомыслия. Больше всех, конечно, страдает наша девочка. Ее тонкая, легко ранимая натура столкнулась с грубой, примитивной, - в этом катастрофичность создавшегося положения. Страдаем и мы от присутствия этого чуждого нам, нечуткого, я бы сказал, жестокого человека, поведение которого с особой неприглядностью выявилось на отношении к несчастью, постигшему Геннадия.
- Вот скотина! - возмутился Игорь Сергеевич.
- Хуже, Игорь, хуже! - подхватила Ксения Петровна, терявшая самообладание при одном упоминании имени Анатолия. - Он бандит. Я его боюсь. Он может всех нас посадить в одну камеру, лишь бы ему завладеть нашей квартирой.
- Ты преувеличиваешь, Киса, - заметил Афанасий Афанасьевич.
Игорь Сергеевич с недоверием оглядывал супругов.
- Ничего не понимаю. Причем тут квартира? Как он может вас посадить?
Ответить ему не успели. Пришел адвокат, и все перебрались в столовую. Игорь Сергеевич пожал ему руку с тем непритворным уважением, какое испытывают родственники тяжелобольного, встречая известного врача. От этого коротенького человека зависела судьба Гены. В чем секрет адвокатского могущества, Игорь Сергеевич не знал, но верил, что только от ловкости, усердия и красноречия вот таких чистеньких юристов с белыми ручками и умными глазами зависит решение суда. Ему не терпелось услышать от адвоката какие-то успокоительные слова, но Роберт Михайлович словно и забыл, зачем пришел. Он разглядывал керамику, выставленную на полке, иронически толковал об ее качестве, попутно рассказал смешной анекдот. Афанасий Афанасьевич что-то шепнул ему на ухо. Он поставил на место керамическую бабу, подсел поближе к Игорю Сергеевичу, одобрительно окинул взглядом массивную фигуру летчика и сказал:
- Это хорошо, что вы приехали. Ваша помощь мне очень понадобится.
- Я готов. Все что угодно! - отрапортовал Игорь Сергеевич.
- Вас, конечно, интересуют, так сказать, перспективы дела. Ну, что я вам могу сказать... Время, когда я смогу познакомиться со всем материалом следствия, еще не пришло. Но, исходя из того, что мне известно от вашей жены и других заинтересованных лиц, могу сделать некоторые, весьма приблизительные выводы. Дело нехорошее, я бы даже сказал - некрасивое, хотя красивых дел в уголовном производстве как будто и не бывает. Но не так страшен черт. Наша с вами забота об одном: чтобы ваш сын выглядел в глазах правосудия честным, порядочным мальчиком, случайно втянутым в грязную историю. Он должен соответственно держаться. Все, что касается спекуляции, - не его ума дело. Он ничего в этом не понимает, мало что знает и горько во всем раскаивается. Чем тверже он будет говорить "не знаю", тем, в данном случае, лучше.
- Как это верно! - восхитилась Ксения Петровна. Афанасий Афанасьевич согласно наклонил голову. Роберт Михайлович строгим взглядом призвал хозяйку дома к молчанию.