Гуляли с Викой, он подарил альбом Матисса, сидели в кафе. Хорошо говорит о многих - об И. Саце, об А. Дементьеве, о Б. Заксе.
"У меня возникло несколько платонических романов с немолодыми женщинами - Катя Эткинд, Наталья Столярова, Таня Литвинова… Меня нигде не знают. Я как писатель не существовал и не существую".
10.1.87
Первые десять дней этого нового года очень хорошо прожили с Виктором Некрасовым. До обеда каждый у себя работает, а потом гуляем, болтаем, вспоминаем…
…Вика уезжает послезавтра, мы все понемногу работали, но и разговаривали подолгу. Самое радостное - он не говорит ни о ком дурно, стремится найти хорошее…
Все же в Париж приезжает гораздо больше наших, чем в Кельн. Он видел за это время многих. Ему это так же необходимо, как и нам. Рассказывает о Чуриковой и Панфилове, передаст от них неожиданный привет.
12.1.87
Такие встречи сейчас неминуемо ведут к воспоминаниям. А у меня, пожалуй, за этот год… не было больше человека, с которым я могла бы подолгу говорить о прошлом, про общих друзей, приятелей, иногда - мелькнувших знакомых. Меня всегда в Вике подкупало полное отсутствие злословия, желание - и умение - вспомнить о каждом нечто милое. "А у Наташи Горбаневской зажигалка висит на ленточке такой детской…" - это к тому, что Лева беспрерывно теряет очечник, мы ему привесили шнурок. Ни малейшей нежности к Наташе у меня нет, я, редко читая что-нибудь за ее подписью, неизбежно наталкиваюсь на пышущую злость. Нежности к ней и он не испытывает. Но, вот ленточка…
12.1.87
…Сегодня утром проводили Вику в Париж (половина поездов уже ходит после долгой забастовки). Его выступление было интересным и дискуссия тоже.
13.1.87
Милые мои Лева с Раей!
Посылаю Вам Коктебель (надо ж умудриться выпустить альбом без Волошинского дома) и свое фото 49 года… В Москве вчера было −47 гр.!
О нашей совместной жизни вспоминаю с нежностью. Когда-нибудь повторим. Без соплей и кашля…
"Пиши - не забывай!" Спасибо, Лева! Закончил, выправил и несу Витьке печатать.
Целую. Вика.
21.1.87
Вика, родной, все сразу набросилось здесь на нас, свои и чужие горести, неприятности (и немного радостей). Как бы там ни было, но идиллия в Бад Мюнетерайфеле отошла в область дорогих сердцу преданий.
Самое большое спасибо - из твоих даров - за твою фотографию Коктебеля… И за сегодня полученную фотографию Леры очень и очень… Лев разговаривал с Рене Беллем, в принципе он не против издания под одной обложкой двух книг: "Где ты был, Адам?" и словно в ответ: "В окопах Сталинграда". И чтобы ты написал новое послесловие.
…Мы оба просто счастливы, что нам удалось на самом деле побыть вместе с тобой наедине…
26.1.87
Позабыт, позаброшен…
Ну, что поделаешь? А я помню и даже читаю. На смену "Монтекристо" пришли "Двери". И представь себе, Раечка, взял в боковой карман для метро (благо маленькая), потом зашел в свое кафе и… дочитал до конца. В моей биографии это невиданно.
Раз так - значит, не зря писала. А когда прочел про 60 писем от немцев - просто обалдел. Я за всю жизнь столько читательских писем не имел… А я-то думал, что это только нас интересует.
Конечно, это не литература высшего класса, а треп (свои "Взгляд и нечто" я, кстати, тоже считаю трепом, не видя в этом ничего худого). И треп интересный, застольный, кухонный. А ты же знаешь, что я вовсе не осуждаю. Это наше коренное. И треп этот оказался моим.
И представь себе, что я это предпочитаю стилистическому блеску "Дара"… Ей-Богу!
Твоя первая - "Воспоминания", конечно, больше хватает за душу, но там и жизнь, и события поважнее. Короче - приветствую и поздравляю.
Все остальное в нашей жизни - более-менее - тягомотина. Радио, редкие встречи с редкими друзьями. Иногда - с неожиданными. Например, с Виктором Конецким. А недавно - с Володей Войновичем…
Витя, в общем-то, парень приличный, не серун, но почему-то после двух кафе третьего не захотелось. О Горбачеве говорит, что все они боятся одного - что убьют или уберут. Так-то.
А Лену Ржевскую читаю с наслаждением. Прелесть!
Целую В.
15.3.87
Дорогие Лева и Рая!
А в общем-то, вовсе не дорогие. Разлюбил я вас. Встречались с Булатом, с Любимовым и хоть бы позвонили, хоть бы три строчки написали. Очень вы не хорошие.
Тем не менее возвращаю вам Лену Ржевскую. Очень и очень! Сделал о ней передачу, опубликовал в "Н(овом) р(усском) с(лове)". Хочу ей с оказией переслать…
Трубецкая звонила, обещала переслать Раину вещь. Жду. Засим обнимаю, хоть и ничтожества…
Вика.
20.3.87
Дорогая Рая!
И все же я - подвижник и хороший парень. Прочел твою руко-сь. Начну с того, что я вообще не люблю критических разборов. Будь то Белинский или кто-нибудь другой. А с тобой случилось так, что выбранные тобой писатели не из тех, которых я могу читать и перечитывать.
Даже у Распутина, которого я чту и уважаю, я читал только "Живи и помни" и "Уроки французского". "Матеру" я сначала увидел, а потом прочел. И не могу сказать, что понравилось. В обоих случаях дико скучно, а в литературном варианте многословно. А вот "Живи и помни" в свое время так потрясло, что боялся взяться за следующее.
Ю. Трифонова я люблю и не люблю. Где-то меня утомляет неустроенность описываемых им жизней. Отдаю должное, но не перечитываю.
Искандера когда-то любил. Последние его вещи показались более чем слабыми.
А. Битов - вообще не мой, "Пушкинский дом" не осилил. Вина эта, думаю, не его, а моя.
Маканина же просто ни одной строчки не читал.
Так что критическая - основная часть прошла мимо меня. А все остальное - то, что мы с тобой называем "трепом", как всегда, интересно. Взгляды и отношение ко всему и манера изложения у нас схожи. Хотя любимые писатели разные. Разве что с "Войной и миром" совпадаем. А так люблю перечитывать Чехова, Генри! Из нынешних - Шукшина и С. Довлатова.
Но так или иначе это детали моей биографии, а не писателей. Диккенса вот не люблю, а он писатель, по-видимому, все-таки великий.
Вот так-то, Раечка, как говорится, не взыщи.
Целую вас обоих, несмотря ни на что.
Ваш Вики.
Это его письмо оказалось последним.
28.3.87
Вика, родной, о себе не могу сказать какая я внимательная! Во всяком случае - настоящего письма в ответ на твое - написать еще не могу. Боли у Левы не прекращаются…
Когда будет возможность, перешлем текст твоей передачи Лидии Корнеевне, но позволь пока сделать два замечания: "Софья Петровна" - это не "старое", а единственно правильное название. "Опустелый дом" - ахматовская строка была как название дана парижскими издателями - кем - мы и не знаем, в 1965 году. Тогда еще не было никаких связей. Л. К. очень гневается, когда ее книгу называют "Опустелый дом"…
Главное, что в те годы соединяло ее с Ахматовой (кроме стихов!), - они вместе стояли в тюремных очередях. Или - Л.К. вместо А.А. В эвакуации же и произошел разрыв… Потому упомяни эти очереди, а не эвакуацию. Остальное нам близко и дорого.
Спасибо за то, что прочитал мою рукопись ("Письма из Кельна о книгах из Москвы"), а вкусы у нас разные, и Бог с ними!..
Вспоминаю наши с тобой разговоры и твое пребывание, как нечто такое далекое и прекрасное…
20.5.87.
Бад Мюнстерайфель.
Еще в машине по дороге сюда думала: "Приеду и сразу напишу Вике, что едем в тот самый дом, сядем за тот самый стол, пойдем в то самое кафе, - где мы были вместе". И ждала, чтобы хоть чуть лучше стало настроение - передавать тоску дальше неохота. Вижу - не дождусь…
Читаю Леве вслух Бунина, - мы оба "Деревню" и рассказы того времени помнили плохо. Сейчас радуемся поразительному его таланту (уж и не знаю, как с твоей нелюбовью к стилистам, он-то безусловно стилист) и думаем о том, сколько лжи во всех этих новомодных рассуждениях про лад старой деревни. Уж такой разлад - временами трудно продолжать читать…
А "Смиренное кладбище" ты читал? А "Ночевала тучка золотая"? Сейчас можно захлебнуться - столько надо и хочется прочитать из своего… невозможно все, надо еще и работать. Но и страх: а вдруг завтра все кончится?
Твоя Р.
Это письмо оказалось моим последним.
В Бад Мюнетерайфеле Вика все время кашлял. Мы думали - хронический бронхит старого курильщика. В июне узнали, что он - в больнице: диагноз - рак легких. Ужас сменялся надеждой. Решили - наступило улучшение. Едем в Париж - побыть несколько дней с Викой.
По телефону сказал: "Встретить (так бывало обычно) не могу" - поручил своей приятельнице.
Из дневника Р. О.
30.7.87
Вика мрачно подтянут. Первое впечатление - не так уж изменился января. Может быть и потому, что в белой рубашке. Сидим в кафе "Конкорд", на углу бульвара Сен-Жермен.
Раньше сидели в кафе "Эскуриал", потом он сменил место встречи с друзьями на кафе "Монпарнас", а сейчас - "Конкорд". Согласие-Планов не строит. "Ехать расхотелось. Что я увижу? Очереди?.." Рассказывает, что получил письмо из Киева от друга-алкаша: после того как с огромным трудом раздобыли - первого мая! - поллитра, произнесли тост: "Выпьем за небанального генсека!"
Только увиделись, условились: "О болезнях не будем". Так он и не узнал о подозрениях у меня… Было напряженно, между фразами - долгие паузы. Так - впервые.
Говорим о новых публикациях. Роман В. Войновича "Москва. 2042" не понравился. О "приставкинской "Тучке" нельзя говорить в категориях "нравится - не нравится", это трагическая вещь…". С Конецким много пил…
В Париж приехал Павел Лунгин, сын друзей, "не виделись тринадцать лет, но словно вчера расстались…".
Из дневника Л. К.
31.7.87
Вчера ходили в новый музей на Ке д'Орсе, Вика с нами не пошел, ругается. Ему там все не нравится… Не пошел и в больницу к Игорю… Вика словно бы стал меньше ростом, очень похудел, погрустнел, потемнел. Тоска в глазах и в линии рта. Он пил только пиво. Сумрачен.
Тщетно ждали Вику до 8-ми, не дождались, пошли вдвоем на Монмартр.
Из дневника Р. О.
Вечером сказала Л.: "Не кажется ли тебе, что Вика не хочет нас видеть, избегает? Что это может значить?"
Л.: "Нет, не то. Он не хочет, чтобы мы его видели таким. Он хочет, чтобы друзья его помнили мушкетером - таким, каким он был всегда".
1.8.87
Опять в "Конкорде". Вика с двумя молодыми москвичами. Общий разговор. Они рассказывают литературные и киношные новости, говорят о новом молодежном сленге. Вика мрачно слушает, сам почти не говорит.
Расстаемся. Вика один медленно бредет к метро.
Больше мы его не видели.
На мгновение словно включились какие-то давным-давно затерянные пласты памяти: первая встреча. Молодой, улыбающийся. Уже лауреат, знаменитый, но ничуть не отягощенный славой. После "Окопов Сталинграда", до следующей - треть века.
Весна надежд…
Мы уехали отдыхать в Бретань. Туда пришло известие: скончался старый друг Игорь Александрович Кривошеин. С Ефимом Эткиндом едем в Париж, на похороны.
Звоню Вике: "Я не могу с Вами поехать".
- Что ты, родной? Можно под некрологом поставить твою подпись?
- Конечно.
- А мы думали, может, еще вечером увидимся?
- Нет, я не могу…
Так я услышала тихий, отступающий, далекий голос. В последний раз.
Третьего сентября 1987 года меня оперировали. Очнувшись от наркоза, увидела, что Лев сидит за столиком, что-то пишет, на глазах слезы. Подумалось: "Какое счастье, что он может хоть немного отвлечься на работу…" И снова забытье.
На следующий день Лев сказал: "Вика умер, ночью я писал некролог".
…Много о нем говорил. Ведь он - один из немногих, кто здесь, на Западе, в совершенно ином мире остался самим собой, а здесь это не легче, по-другому, но не легче, чем дома…
Из письма Татьяны Литвиновой.
3.11.87
…Париж без Вики! - восклицаю я эгоистично и на первых порах решила, что не смогу туда ездить - так невероятна эта мысль. А сейчас думаю, что для меня Париж всегда будет наполнен Викой, и даже рвусь туда душой…
Голос его - в литературе - всегда был симпатичен, именно интонация, так что мне порою почти все равно - о чем он. И был в нем какой-то от девятнадцатого века, что ли - запас простой, полудетской, нелитературной человечности… Да и вообще ведь он был совсем нелитературный человек. Иной раз - даже досадно. Но зато с таким слухом, так непретенциозен. В изоискусстве мы бешено расходились, но это, когда назывались вещи. А когда шатались по Парижу, - ужас как близки были наши непосредственные реакции. И еще у меня было ощущение, что мы случайно не были знакомы в молодости. Мне легко было задним числом вписать его в "своих ребят", и позднее наша дружба была особенно утешительна для меня, как будто он посланец из моего прошлого, знает меня как облупленную и никогда не даст в обиду "чужим". И то, что был он южанин, какое-то "эхо" К.И.
Так что, в общем, - с благодарностию - были.
Пишу тебе так эгоцентрично, что для меня эта потеря (но нет, не утрата) без стыда, ибо грош цена гореванию, если оно не личное…
А. Синявский, M. Розанова
Прижизненный некролог
Некрасов… Светскость, как определяющее, как положительное начало. Все мы монахи в душе, а Некрасов светский человек. Мы закрытые, мы - застывшие, мы - засохшие в своих помыслах и комплексах. Некрасов - открыт. Всем дядюшкам и тетушкам, всем клошарам, всем прогулкам по Парижу… Светский человек среди клерикалов. Ему недоставало трубки и трости.
И посреди феодальной социалистической литературы первая светская повесть - "В окопах Сталинграда".
Странно, что среди наших писателей, от рождения проклятых, удрученных этой выворотной, отвратной церковностью, прохаживался между тем светский человек.
Солдат, мушкетер, гуляка, Некрасов.
Божья милость, пушкинское дыхание слышались в этом вольном зеваке и веселом богохульнике.