Генерал Сиверс разулся и полез в воду. Было мелко, до колен, брюки он подвернул и почти не замочил. Мальчики довольно послушно дали ему руки и вышли на берег. С обоих обильно текла вода. Сиверс снял с них одежонку и неумело, по-мужски, выжал. Как их вести, голыми, что ли? Он подумал и надел на мальчиков трусы, а майку и кофточку дал им в руки – нести. Какие разные ребята! Сережа побольше – крепенький, укладистый, как туго набитый тючок. Сережа-маленький – розовый, голубоглазый, похожий на новенькую перламутровую пуговицу.
– А ружье? – спросил маленький.
Сиверс надел ему ружье на прохладное молочное плечико.
– За мной, орлы!
Мальчики доверчиво подали ему маленькие холодные руки.
– Фу, до чего перекупались! Пошли домой. Где вы живете?
– На белом свете, – ответил Сережа-маленький.
– Остроумно, но неопределенно. Покажи пальцем, где ты живешь.
– Там, – махнул Сережа маленький по горизонту. – Где кустья.
"Кустьев" нигде не было видно. Генерал Сиверс подумал, вздохнул и двинулся по дорожке направо. Маленькие холодные руки лежали у него в руках, как влажные камешки.
– Знаешь, – говорил Сережа поменьше, – я тоже умею из ракеты. Я все умею. Когда буду большой, я всех постреляю.
– Ну уж и всех. Это ты брось.
– Вот увидишь, постреляю.
– Остается надеяться, что я до этого не доживу. Слушай, ты, будущий мировой убийца, как твоя фамилия?
Сережа подумал, огорчился и сказал:
– Забыл.
– Зайцев его фамилие, – вдруг сказал Сережа побольше. – А мое – Иванов.
– Ай да Сережа, – похвалил его Сиверс. – Умница!
– А он совсем не умный, – ревниво сказал маленький. – Он букву "рэ" не говорит. Знаешь, как он говорит? "Волона кличит кал!" Смешно?
– Я уже тебе сказал: не смешно. Не следует смеяться над недостатками своих ближних.
Внезапно Сережа-маленький остановился и протянул Сиверсу свою мокрую кофточку.
– Ты чего?
– Не могу больше нести кофту. Она тяжелая.
– Что же с тобой делать, братец? Давай понесу.
Навстречу шел офицер.
– Сережа, это не твой папа?
– Дай посмотрю. Нет, не мой.
– Послушайте, майор, – крикнул Сиверс, – вы не знаете, чьи это дети?
Майор остановился, несколько задетый бесцеремонностью обращения, и равнодушно оглядел ребят.
– Этого не знаю, а тот, поменьше, как будто полковника Нечаева внук, начальника штаба. А откуда вы их взяли?
– В воде нашел.
Майор засмеялся:
– Ведите скорей домой, их, верно, ищут.
– А где он живет, наш Нечаев?
– Вон там, в домах начсостава.
Сиверс поблагодарил и повел мальчиков в указанном направлении.
– У меня нет папы, только мама, – рассказывал Сережа-маленький. – У меня был папа, даже два, а теперь ни одного не осталось.
– А мама здесь?
– Не, уехала в Москву. На самолете.
– Ты что же, с дедушкой живешь?
– Больше с бабушкой. Бабушка мне эту кофту пошила, которую ты несешь.
Мокрая кофта прохладно висела на согнутом пальце генерала.
– Тебе не холодно? – спросил он.
– Не, тепло. Ведь мы идем на юг.
– Откуда ты знаешь?
– Я все знаю. Есть юг и север. На юге жарко, на севере холодно. А еще есть восток и запад, там средне, не жарко, не холодно, просто тепло.
– Да ты, брат, образованный!
– Я все знаю. Вот мама у меня глупая. Не очень, а так, немножко глупая. Я ей говорю, а она не слушает. Я спрашиваю: "А машины кверх ногами ходят?" А она говорит: "Ходят". А сама плачет. Смешно?
– Я уже говорил: не смешно.
Сережа примолк, а потом сказал:
– У меня жена и пять детей. Я их не бросил.
Вокруг дома начсостава, как грибы на опушке, разрослись деревянные бараки, покосившиеся, сумрачные, с антеннами на крышах. Из одного барака выбежала женщина лет тридцати, растрепанная, в пестрой юбке. Она метнулась к ним, как птица, упала в пыль и крепко обхватила Сережу побольше:
– Сереженька, куколка моя, ягодка ненаглядная, нашелся, родной.
Она плакала, резко мотая сухими мятыми волосами.
– Вы за ним лучше смотрите, – сказал Сиверс.
– Ой, гражданин хороший, вас-то я и не заметила! Это вы их привели? Где ж вы их разыскали?
– В реке.
Женщина побледнела и встала, отряхивая юбку.
– В реке? Надо же! Это все Зайцев, его так к воде и тянет! Говорила я тебе, – накинулась она на своего Сережу, – не ходи с этим бандитом! Он тебя хорошему не научит. Это есть бандит.
"Бандит" скромно стоял, глядя на свои маленькие ноги.
– В реке! Это подумать! Другой раз насовсем утонут! Нет, я его под замок, запру начисто, пусть дома посидит, уголовник! А вас-то чем благодарить? Разве что пол-литра есть... Интересуетесь?
– Непьющий.
– А зовут-то вас как, вы меня простите?
– Александр Евгеньевич.
– Век буду вас помнить, Александр Евгеньевич! А может, зайдете? Не водочки, так чайку? Не прибрано только у нас, вы уж извините...
– Нет, спасибо. Мне еще надо этого вот архаровца довести. Где он живет?
– А вот, аккурат где агитпункт. Лучше давайте я вас провожу.
– Не беспокойтесь.
– Какое беспокойство? Вы их из воды... Да я век должна...
– Вот мой дом, – сказал Сережа-маленький.
Сережа побольше шел, крепко вцепившись в руку матери. Лицо у него было напряженное и гневное.
Они вошли во двор, где агитпункт. Навстречу им что-то яркое, топая, бежало по асфальту. Это была толстая женщина в пестром, большими цветами, халате. Она бежала, переваливаясь на очень высоких каблуках, и крупная грудь моталась туда-сюда.
– Вы еще за это ответите, Иванова! – крикнула она. – Я этой дружбы никогда не одобряла, и вот доплясались! Давайте мальчика! – Она резко дернула к себе Сережу-маленького и строго спросила: – Где его кофта?
– Вот, – сказал Сиверс.
– А почему мокрая? Безобразие! Я вашего сына теперь на порог не пущу, больше того, во двор не пущу! Это квинтэссенция хулиганства! Я обращусь в милицию!
Она повернулась и пошла прочь, таща за руку Сережу-маленького и размахивая мокрой кофтой. Коричневая дверь подъезда захлопнулась за ней с пушечным звуком. Сережа-большой заплакал.
– Не плачь, моя ягодка, не дам я тебя в обиду.
– Ну, ладно, – сказал Сиверс, – я пойду.
– А к нам? Чайку?
– В другой раз, спасибо.
Сиверс пожал ей руку и пошел в сторону своей гостиницы.
– Хороший человек, – вздохнула женщина.
– Он из пакеты умеет, – сказал Сережа.
– Пакета, пакета. Горе ты мое, а не пакета.
10
На пятницу испытаний не было назначено, и Скворцов с удовольствием проспал лишних два часа. Он, когда удавалось, любил поспать, особенно проснуться и опять заснуть, зная, что торопиться некуда. Он даже просил товарищей, чтобы его будили и говорили: "Вставать еще рано". Черт его знает, что ему в этом нравилось. Должно быть, ощущение неисчерпанного счастья.
Сегодня его никто не будил. Он проснулся сам, оделся, умылся (вода была) и вышел в вестибюль. Дверь в дежурку стояла приоткрытая; там разговаривали две женщины.
– Не живет гриб, – говорила одна. – Сморщился, весь повял. Воздух, что ли, для него плохой? Нет, плохо здесь все-таки для русского человека.
– Чего хорошего.
– Ну, пойду. Спасибо на ласке. Гриба попила...
– Заходи еще когда, попьешь.
Зайду когда. А тебя, я гляжу, все разносит.
Чисто нервное. От нервов полнею.
Скворцов засмеялся, распахнул дверь, повесил ключ и сказал:
Здравствуйте, девушки. Все щебечете?
"Девушкам" было лет по пятьдесят, но они смутились и захихикали.
– Товарищ майор? – сказала толстая заведующая. – А я-то смотрю, не захворали ли? Десятый час, а ключ в двери.
– Спал и видел вас во сне, Марья Евстафьевна.
– Все небось выдумываете.
– Честное слово. Люблю роскошных женщин.
Заведующая покраснела до самых плеч и прикрыла рукой вырез сарафана.
– Что вы только говорите, товарищ майор.
– А сами небось женатые, – сказала худая гостья.
– К сожалению, да. Поторопился. А был бы я свободен...
– Был бы свободен – то-то бы дал дрозда, – задумчиво заметила гостья.
– Очень метко сказано. Именно дрозда. Ну, ладно, девушки, пора мне идти. Ауфвидерзеен, на языке врага.
Скворцов откозырял и вышел. Прежде всего он зашел в столовую, где завтраки кончились, а обеды не начались, но, разумеется, Симочка его накормила. У выхода из столовой его задержал бродячий пес по имени Подхалим. Он дрался на помойке с высоконогой свиньей, но, узнав Скворцова, кинулся ему в колени, неистово виляя хвостом и повизгивая от счастья.
– Собака ты, собака, – говорил Скворцов, трепля его по загривку, – ну что тебе надо, собака? Есть тебе хочется, собака?
Подхалим глазами показал, что да.
Скворцов сбегал на кухню, насмешил судомоек, выпросил у повара кость, бросил ее Подхалиму, радостно посмотрел на радость собаки и пошел по своим делам. Ему нужно было зайти в отдел Шумаева, а потом в ЧВБ (чертежно-вычислительное бюро) к майору Тысячному.
Невысокий кирпичный корпус (так называемый лабораторный) был весь обсижен ласточкиными гнездами. Хозяйки-ласточки черно-белыми стрелками сновали вокруг него. Направляясь к входной двери, Скворцов с удивлением увидел, как из окна вывалился стул, ударился о землю, перевернулся и рассыпался. Вскоре за ним последовал второй стул, затем третий.
– Что это у вас стулья из окон летают? – спросил он у дежурного, входя в коридор.
– Подполковник Шумаев выбрасывает, – неохотно ответил дежурный.
– А зачем?
– Кто ж его знает? Не понравились.
Скворцов вошел в кабинет Шумаева в тот самый момент, когда хозяин, размахнувшись, выбрасывал в окно четвертый стул. Потом он тигром подошел к столу, взял стоявшее за ним кресло, повертел, осмотрел критически и поставил на место. Кресло было обыкновенное, канцелярское, с деревянными подлокотниками, и, видимо, его удовлетворило. Кроме Шумаева и Скворцова в кабинете стоял еще лейтенант Чашкин – молоденький мальчик с растерянным миловидным лицом.
– Насмехаться над собой не позволю! – крикнул Шумаев и раздул ноздри.
– Сергей, опомнись, – сказал Скворцов. – Конечно, Александр Македонский был великий человек, но зачем же стулья ломать?
– При чем тут Александр Македонский? – сердито спросил Шумаев.
Чашкин улыбнулся.
– Стыдно, Сергей, не знать классиков. А вот лейтенант Чашкин, тот знает, судя по его лицу. Ну-ка скажите ему, Чашкин, откуда это?
Чашкин покраснел и сказал:
– Из "Чапаева".
– Не совсем так, – поморщился Скворцов, – но по смыслу правильно.
– Товарищ подполковник, разрешите идти? – спросил Чашкин.
– Идите. Впрочем, постойте. Сначала дайте майору стул. Приличный стул, а не такое...
Чашкин принес обыкновенный венский стул и удалился.
– Садись, – пробурчал Шумаев.
Оба сели.
– Теперь расскажи толком, в чем дело?
Шумаев, затихший было, опять распалился:
– Это же издевательство! Поставить мне, начальнику отдела, четыре стула, и все с разной обивкой! Голубой, зеленый, розовый, черт-те какой! Я их пошвырял в окно.
– Кто же над тобой так издевается?
– Начальник АХО. Зачислил себя в клику святых и думает, что ему все можно! Вопиющий факт! У меня здесь солидные люди бывают: начальство, представители промышленности! Один раз даже замминистра был. Что же я, замминистра на разные стулья буду сажать?
– А что, он такой толстый, что сразу на двух стульях сидит?
Шумаев не слушал.
– Не кабинет начальника отдела, а спальня великосветской проститутки! Это удар не только по моему престижу. Это удар по престижу войсковой части!
– Закурим, брат, с горя.
Они закурили. Шумаев понемногу начал отходить.
– Серьезно, Паша, сил нет работать, – сказал он уже мягче, вытирая платком голый череп. – Дисциплина умирает. Я не требую уважения к себе лично. Пусть уважает служебное положение, воинское звание, черт возьми! А такие щенки, как этот Чашкин, еще позволяют себе улыбаться в служебное время!
– Брось, он хороший парень.
– У тебя все хорошие. Ты со всеми готов целоваться.
– Есть такой грех. А знаешь, я к тебе по делу.
– Что такое?
– Подбрось мне человечка два на завтрашний день.
– Два человечка? – заорал Шумаев. – Ты знаешь мои штаты? Откуда у меня два человечка? Кто?
– Ну, хотя бы Бобров и Логинов.
– Ты с ума сошел! Буду я швыряться Бобровым!
– Тогда швырнись Логиновым.
– Не будет тебе и Логинова. У меня план! Приезжают тут всякие...
– Спокойнее, Сергей.
– Как тут будешь спокойнее? – закричал Шумаев. – Изволь, посмотри, какой мне отчет опять прислали! – Он вскочил мячиком, отпер сейф, вынул толстый, жестко переплетенный том и бросил на стол. – Полюбуйся, что они пишут, мерзавцы! – Он с усилием разогнул отчет, нашел нужную страницу и ткнул в нее пальцем: – На читай! До чего все-таки доходит подлость! Это, можно сказать, высший пилотаж подлости!
Скворцов прочел несколько строк, гневно отмеченных по полям жирной линией, вопросительным знаком и двумя восклицательными.
– Ну и что?
– Как что? Они же, подлецы, явно против двухточки агитируют!
– Я этого не заметил.
– Не заметил! – сатанински захохотал Шумаев. – Младенец невинный! Нет, это их политика! Белыми нитками шито! И кто пишет? Крикун, приоритетчик, болван, неуч! Не может отличить электронной лампы от керосиновой! А ты посмотри, что дальше написано: "...такие нетерпимые факты допускались и в воинской части..."
Тут Шумаев бросил отчет на пол и стал топтать его коротенькими ножками.
– Ты полегче, Сергей, такое обращение с документами не предусмотрено правилами секретного делопроизводства.
Шумаев одумался, подобрал отчет и швырнул его обратно в сейф. Попал метко, на самую полку. Удачное метание несколько его умиротворило.
– Так подкинешь двух человек? – безмятежно спросил Скворцов.
– Черт с тобой, бери Лаврентьева и Мешкова – и ни копейки больше.
– А Логинов?
– Сказано: нет.
– Ну, ладно. Будь здоров, не огорчайся, никто на твою двухточку не посягает.
Шумаев махнул рукой. Скворцов направился в ЧВБ.
Большое помещение ЧВБ было тесно уставлено разнокалиберными столами, за которыми маялись девушки-расчетчицы, размокшие от жары до того, что ресницы поплыли. На некоторых столах стучали счетные машинки, на других были разложены чертежи. Воздух был как в улье, окна – наглухо закрыты. Скворцов направился в главный угол, где за столом побольше других сидел майор Тысячный – невзрачный человек лет сорока с толстым носом.
– Здорово, Алексей Федорович! – бодро начал Скворцов. – Как жизнь?
Позвонил телефон. Подошла одна из девушек:
– Алексей Федорович, вас.
Тысячный поднял маленькие глаза.
– Кто?
– Генерал.
Тысячный засуетился, оправил китель, надел фуражку, подбежал к телефону и вытянулся:
– Слушаю, товарищ генерал.
Разговор был недолгий. Тысячный вернулся к своему рабочему месту, снял фуражку и бережно положил на стол.
– Послушай, – сказал Скворцов, – зачем ты для разговора по телефону фуражку напяливаешь?
– Касказать, на всякий случай.
– Странно, а впрочем, дело твое. Выражай свое уважение к начальству любым доступным тебе способом. А у меня, Алексей Федорович, к тебе просьба. Надо срочно обработать картограмму вчерашнего подрыва.
– Не выйдет.
– Отчего же, мамочка?
– Девушек, касказать, нет. Все на работе, касказать, генерала.
– Так уж и нет?
Тысячный не успел ответить. В окнах потемнело, раздался свистящий, хлопающий шум. Девушки все, как по команде, легли на свои столы лицом вниз, крестообразно раскинув руки. С дребезгом разбилось и зашаталось окно, в комнату ворвался песчаный вихрь, опрокинул графин, взвил к потолку бумаги. Это продолжалось несколько секунд, после чего внезапно шум отрезало тишиной. Девушки поднялись со столов, начали отряхиваться, искать и пересчитывать бумаги. Тысячный рысцой включился в суматоху. По счастью, ничего не пропало. Девушки расселись по местам, стук машинок возобновился. Тысячный вытер лоб. Мокрые волосы у него стояли дыбком.
– Зачем они так, крестиками? – поинтересовался Скворцов.
– Согласно инструкции. Чтобы не унесло, касказать, документы.
– Твоя, что ли, инструкция?
– Моя. А что?
– Удачная идея.
Тысячный расплылся.
– Так как же все-таки с картограммой? Обработай, Алексей Федорович, будь отцом родным. Не моя просьба – Лидии Кондратьевны.
Тысячный косенько прищурился:
– Услуга, касказать, за услугу.
– Говори, чего надо, все сделаем. Вы имеете дело со Скворцовым.
– Вопрос боле-мене личный... Я завтра, касказать, именинник... Всех прошу в гости...
– Только и всего? Это, брат, не тебе услуга, а мне.
Тысячный захихикал:
– Нет, тут, касказать, дело тонкое... Ты с генералом, касказать, Сиверсом лично знаком?
– Я со всеми лично знаком. А что? Привести его завтра к тебе?
Тысячный осклабился.
– Ну, эта службишка – не служба, как говаривал Конек-горбунок в аналогичных ситуациях. Значит, заметано. Я обеспечу тебе генерала, а ты обработаешь картограмму. Идет?
Скворцов тут же пошел обеспечивать генерала. В успехе он не сомневался. Организовывать взаимодействие – это была его стихия, можно сказать, профессия. Позвонить, связаться, выколотить – это он любил.
Ему сразу же повезло: в коридоре стояла группа офицеров и в центре генерал Сиверс. Он что-то рассказывал, все смеялись.
– Здравия желаю, товарищ генерал. Разрешите присоединиться?
– Сколько угодно. Ведь у нас свобода собраний.
Офицеры стояли кучкой, среди них лейтенант Чашкин с милым выражением готовности к смеху на молодом открытом лице. Он так и ел Сиверса глазами.
– И вообще, – продолжал Сиверс, – в периодической печати иной раз находишь дивные вещи! Вот, например, читаю я намедни вашу областную газету и что же вижу? На второй странице – большой заголовок: "Досрочно выполним первую заповедь!" Я глазам не поверил. Я все-таки в гимназии учился в хоть имел по закону божьему четверку за вольнодумство, но первую заповедь помню: "Аз семь господь бог твой, и да не будут ти бози иные разве мене". Что в переводе на современный язык означает: "Я – господь бог твой, и пусть у тебя не будет других богов, кроме меня". Хорошенькое дело! И это самое нас призывают досрочно выполнить!
Офицеры засмеялись, но как-то недружно.
– Товарищ генерал, – сказал Скворцов, – можно вас на два слова?
Кучка офицеров растаяла.
– Тут у меня одно неслужебное дело. Начальник ЧВБ, майор Тысячный...
– А, этот художник? Талантливый человек.
– Так вот, этот талантливый человек завтра свои именины празднует, очевидно, Алексея, божьего человека, а возможно, рожденье, которое в просторечии тоже называется "именины", и одержим желанием вас пригласить.
– Свадебным генералом?