Андрюша махнул рукой.
- Ну, книгу… Книга - дело мудреное. У меня от звона все идет… от голоса.
- И верно, - вмешалась старуха. - Давно это у него. Как ударит по наковальне, как зальется - простая вещь ведь железо, - так он все голоса его узнал.
Серафима первая поднялась со скамьи.
- Спасибо тебе, Андрюша… хорошая песня.
Варичев тоже встал.
- Слово только надо заменить… имя. Ничего я такого не сделал…
Кузнец хитро усмехнулся, покачал головой.
- А как же песня родится? Для примера она родится, милый человек.
Илью удивили эти слова. Больше, они обрадовали его.
За окном кто-то крикнул:
- С моря идут!
- Пойдемте, - сказала Серафима. - Рано возвращаются, верно, удача… - Она хотела скорей уйти отсюда, сама не зная почему.
Варичев задержался немного; на берегу реки он догнал ее.
От плоского синеватого мыса, вверх по реке, шли маленькие ловецкие суда. Их было три. Низкая, быстро скользящая кавасаки, одномачтовый баркас и шаланда. Баркас шел впереди под кривым черным крылом паруса. Издали еще Варичев узнал Асмолова. Он стоял на носу, кряжистый, седой. Длинные волосы его трепал ветер.
У причала, на берегу, собирался народ - женщины рыбачьего поселка. Илья заметил, с каким интересом все поглядывают на него. Здесь, конечно, каждый знал его историю - старик Асмолов передал ее так, как сам понял, - вот кому был обязан Илья этой всеобщей дружбой.
Баркас быстро приближался. Легкая пена кипела у его форштевня. Черный парус, наполненный ветром, легко летел над мелкой зыбью реки. Асмолов издали узнал Варичева и помахал ему рукой. Илья дотронулся к козырьку фуражки. Он внимательно следил за ходом и швартовкой баркаса. Высокий, с загнутыми внутрь бортами, с длинным бушпритом и плоской срезанной кормой, он был похож на те старинные суда, которые сохранились разве только на древних гравюрах. У самого берега баркас легко развернулся, парус поник, судно спокойно и тихо подошло к причалу.
- Доброе здоровье! - крикнул Асмолов. Он спрыгнул на причал и набросил на сваю швартовый конец. - Значит, поднялись?.. Хорошо!
Варичев заметил, что он любил это слово. Они пожали руки друг другу.
- Выхожу с вами на лов…
Их обступили со всех сторон.
- Завтра выходим, - сказал Асмолов, закуривая, весело щуря глаза. - На заре. Кета пошла… Хорошо идет!
Баркас до самых бортов был наполнен рыбой, крупной, в тусклых серебряных отливах, переплетенной сетями, еще живой. Илья изумился невольно: так мало времени пробыли в море рыбаки и с такой богатой добычей возвратились. Недаром был назван этот край золотым - живым золотом полны его студеные глубины.
Эти первые дни работы, знакомства с людьми, когда он входил в новую жизнь, прошли совсем незаметно. Варичев медленно сближался с рыбаками. Обычно, а теперь особенно, он подолгу приглядывался к людям, прислушивался к их разговорам, но когда характер становился понятен ему и уже, казалось, можно было даже предугадывать мысли, поступки своего нового знакомого, - он нередко испытывал скуку, хотя также нередко и ошибался в предположениях.
Главное, здесь все было проще, он сразу понимал людей, простые сердца их были открыты. Как морские просторы, как жадный полет птиц в синеве, как ветер с юга, они были веселы, дети моря, влюбленные в дикую силу его, они знали свою, настоящую, радость.
В этот же вечер на берегу, когда была закончена выгрузка рыбы и женщины принялись за разделку, Асмолов собрал совет. Мужчин было двенадцать человек: три старика - Асмолов, Рудой и Крепняк - сели рядом на доски. Сразу же на причале утих разговор. Женщины тоже замолкли. Синий табачный дымок вился над головами рыбаков.
- Кто незнаком еще? - спросил Асмолов. Все обернулись к Варичеву. Невысокий, смуглый, с черной курчавой бородкой человек весело воскликнул:
- Я опоздал малость!
Он протянул Варичеву руку.
- Степан Иванович… а по прозванию Петушок.
Кто-то засмеялся, улыбнулся и Асмолов.
- Кличку-то менять придется, - "Говорун" больше подходит.
Не отпуская руки Варичева, Петушок быстро повел бровями.
- Ежели ты к нам на шаланду пойдешь, эх, весело будет… Николай, даже тот смеется… каменный человек!
Не похож был Петушок на всех остальных. Илья это сразу отметил. Он говорил, все время кося глазами, словно ожидая одобрения своим шуткам.
- Едем, понимаешь, мы с лова. А Николай заснул. Взял я да намазал ему чернью ладонь… Только он просыпается, глянь, говорю, Николай, что это у тебя на носу… Он - хвать за нос, ну, весь вымазался.
Николай стоял в стороне. Илья заметил смущение на его лице. Кажется, Петушок хотел еще что-то рассказать, но Рудой прикрикнул:
- Хватит, болтушка!
- Вишь ты, - безобидно сказал Петушок и бочком отошел от Варичева.
Илья пожал руки всем остальным, поздоровался с Николаем. Николай ничего не сказал. Он опустил голову, внимательно разглядывая доски причала. Только сейчас Варичев заметил странную нелюдимость этого большого, сильного человека, его застенчивость.
- Вот что, ребята, - сказал Асмолов, отбросив самокрутку. - На шаланде три человека. Степка, этот не горяч до работы… Николай тянет за пятерых.
- Это кто же, я не горяч? - гневно воскликнул Петушок. Отодвинув плечом Николая, он встал перед Асмоловым. - Я, говоришь, не горяч?
Асмолов даже не взглянул на него. Он продолжал спокойно:
- На шаланду, я думаю, Илью Борисыча направить. - И улыбнулся. - Этот наладит дело.
Крепняк покачал головой.
- Как же так, Порфирыч!
- А что?
- Приезжий человек… гость!
- Да ведь Илья Борисыч до самой осени тут будет.
- Милости просим, - сказал Крепняк весело. - Пускай отдыхает человек.
Теперь заговорили все одновременно.
- Его это воля, - коротко отозвался Рудой.
- А если на шаланду меня пошлете, - крикнул Петушок, - увидите, какой я не горячий!
Варичев подождал, пока смолкнет разговор.
- Сколько вы должны приготовить рыбы к осени, когда придет пароход? - спросил он у Крепняка.
- Двести тонн… одной красной. Потом, значит, икры двадцать бочек… потом…
- Хорошо, - сказал Илья. - А если мы приготовим триста тонн?
- Ну, - радостно протянул Крепняк, - это, брат, премия!
- Все, - сказал Варичев. - Принимайте меня на шаланду.
Асмолов громко засмеялся, и все поспешно встали с досок.
- А что, Рудой? - смеясь, закричал он, хлопая Варичева по плечу. - Вот человек!
Стоя у прилавков, на которых разделывали рыбу, Серафима все время прислушивалась к разговору. Теперь она выпрямилась, держа маленькую рыбку у самой груди. Эта розовая рыба трепетала в ее руках, как пламя.
Крепняк и Рудой тоже поднялись.
- Ну, коли так, - сказал Рудой, крепко обнимая одной рукой Варичева за плечи, - счастливого лова тебе, Илья Борисыч!
Крепняк тоже подошел ближе, расправил плечи, снял черный клеенчатый картуз.
- Так что принимай "Катеньку" - шаланду нашу, товарищ капитан… - Крепняк оглянулся: - Эй, команда: Николай, Петушок, новый бригадир заступает! - Петушок подпрыгнул, ударил в доски каблуками.
- Есть! Капитану - честь!..
Николай улыбнулся, по-прежнему не поднимая глаз.
- Такое дело, - сказал Петушок, быстро наклоняясь к Асмолову, - смочить бы не мешало…
Асмолов переглянулся с Крепняком.
- И верно… Эй, Серафима, сходи в погребок.
Она засмеялась, отложила нож и, взглянув на Варичева, закинула за голову руки, поправила прическу.
Приплясывая, Петушок двинулся вслед за ней. Николай глянул на него в упор. Обернувшись, Серафима остановилась на тропинке, строго сдвинула брови.
- Отстань…
Петушок покосился на Николая, пожал плечами.
- И не надо… сама принесешь.
На тесной палубе баркаса и у прилавков на берегу, стоя рядом, женщины разделывали рыбу. Длинные, узкие ножи плавно скользили по розоватым, мягким брюшкам кеты. Груды сочной икры падали на прилавок, таяли под парной солнечной теплынью. Женщины работали, почти не следя за руками. Быстро мелькали ножи. Светлая чешуя сыпалась к ногам их, как снег.
Серафима пришла через несколько минут, и Асмолов сам налил полные стаканы, тряхнул седой головой.
- За тебя, Илья Борисыч… большую удачу тебе!
Только Николай не выпил вина. Он подержал стакан, осторожно, словно боясь, что заметят, поставил его на прилавок. Тотчас рядом с ним появился Петушок.
- Что, Коленька светик, не пьете?.. Я за вас.
Отступив на шаг, Николай с удивлением следил, как, запрокинув голову, закрыв глаза, медленно, с наслаждением пил вино Петушок. Откуда-то появился Андрюша, веселый, уже хмельной, он забавлял женщин, беседуя с самим собою: "Вы, Андрей Ильич? Я Андрей Ильич. Закурим, Андрей Ильич?.."
Рослая, краснощекая молодуха громко хохотала, глядя на кузнеца. "Скучное веселье, - подумал Варичев. - И вино-то здесь ни к чему". Он тоже выпил, крякнул, как Асмолов, тыльной стороной руки вытер губы.
- Умеет! - похвалил Петушок. - Как воду качает…
- Хватит! - объявил Асмолов. - День горит!
Серафима поспешно собрала посуду. Рыбаки вернулись на суда.
- Вам отдохнуть еще надо, - проходя мимо, тихо сказала Серафима. - Вставать-то на зорьке придется.
Некоторое время он еще побыл на берегу, осмотрел "Катеньку", крепкую, просмоленную шаланду, и в полдень вернулся домой, в маленький домик Николая.
Вечером Серафима пришла одна. Николай задержался на шаланде. Усталая, но веселая, она помыла руки, потом зажгла лампу.
- На Николая-то не обиделись? - спросила она, присаживаясь к столу напротив Ильи. От нее пахло морем, солоноватым и свежим запахом рыбы.
- За что же? - удивился Илья.
- За ваше здоровье пили, только он не пьет, никогда не пьет. Он ведь смешной, Николай. На ребенка похож. Золотое сердце у него.
Она помолчала, прибавила в лампе огня.
- Молчальником его прозвали. Петушок, этот смеется всегда: "Хорошо, - говорит, - мы помолчали сегодня с Николаем".
- Но с вами-то он говорит?
- Нет, - сказала она спокойно. - Слово одно разве услышишь.
В этом домике с первого дня что-то поразило Варичева. Что, он не мог понять. Но сегодня он понял - его поразила тишина. Несколько раз, просыпаясь, он подолгу лежал в постели, и, хотя хозяева были дома, Варичев не слышал ни голоса, ни шагов. Он подумал, что ей, молодой еще, жизнерадостной женщине, наверное, бывает просто страшно с Николаем, страшно самой тишины. Но как она скучала, если Николай задерживался в море! Сколько раз на день выходила она к реке. Как прислушивалась ко всякому шороху за окном.
- Давно вы так живете? - спросил Илья.
- Шесть лет… - Серафима придвинулась к свету. - Шесть годиков уже… другие удивляются, а мне с ним не скучно. Я все понимаю, только гляну в глаза ему, все пойму. Вот сегодня… Это редко бывает, чтобы так, как сегодня на Степку, смотрел он. Плохая была у него думка.
- Я поищу себе комнату. Может, к Андрюше перейду.
- Зачем? - удивилась Серафима.
- Неудобно…
Она презрительно усмехнулась.
- Эх вы, городской человек… И что это вы вздумали?! Я тут хозяйка. Живите, нам только веселей будет.
Она встала, прошла по комнате, легко притрагиваясь к вещам, остановилась у окна, отдернула занавеску.
- Вы все хотите знать. Вы все одинаковые, городские, - почти со злостью проговорила она. Косая тень от печки углом падала на ее лицо. Оно казалось перекошенным. - Душу человека узнать, что море до дна изведать. Другая душа - мышонок пугливый. Третья - черный угорь… А вот у Николая - настоящая… человеческая душа.
Варичев сдержал улыбку; в самом деле, это было смешно; зачем она говорила это? Чтобы оправдаться или чтобы себя же обмануть? Зачем строила эту стену между собой и им? Но если так, не сладко ей жилось. На причале никто не удивлялся грубым шуткам Петушка над Николаем. Он был просто тихим юродивым, Николай.
Варичев ждал, думая, что Серафима расскажет подробно об этой странной дружбе, он хотел это знать, но она больше ничего не сказала. Устало опустив руки, она вернулась к столу и принялась готовить ужин. Ее движения были бесшумны. Тихий стук маятника снова наполнил комнату. Илья молча наблюдал за ней. С первого дня жизни в этом поселке он обдумывал и проверял каждый свой шаг. Теперь он сказал уверенно:
- А знаете, Серафима, я могу остаться и навсегда. Здесь, в Рыбачьем, остаться.
Она покачала головой.
- Нет… не такой жизни вы человек.
- Я решил остаться, - сказал Варичев, пристально глядя ей в лицо, медленно подбирая слова. - Но об этом не надо говорить. Я только вам это доверяю. - Он знал, что уже может ей доверять, и знал, что их сблизит только это взаимное доверие.
Осторожно она положила на стол темную ковригу хлеба.
- Нет, я не шучу, Серафима, как-нибудь я подробно вам расскажу - почему.
Она опустилась на табурет, слегка отодвинула лампу.
- Каждый человек ищет счастья, - сказал Варичев. - Я верю в судьбу. То есть не слепо верю. Судьба у человека такая, каков он сам. Но при аварии "Дельфина" я испытал себя хорошо.
Серафима слушала удивленно.
- Понимаете? - спросил он.
- Что-то мудрено очень, - ответила она тихо.
- Ничего, будет время, поймете, - сказал Варичев. - Я многое мог бы вам рассказать. Но уже с завтрашнего дня я начну говорить делом. Через два года, осенью, когда придут корабли, никто не узнает этого глухого поселка. В далеких портах, на западе, на юге, капитаны, встречаясь, вспомнят не раз тихий городок на берегу этой северной реки…
- Городок? - удивленно переспросила Серафима.
- Город… со временем, - сказал Варичев.
- Кто же это сделает?..
Илья видел: она уже все понимала. Но она недоверчиво улыбнулась, когда Варичев положил руку себе на грудь:
- Я беру ответственность… Я буду строить…
- Один в поле не воин…
Варичев выпрямился, положил на грудь руки.
- Один… ведет воинов…
Теперь она смотрела на него как-то снизу вверх, наивная в своем изумлении, словно и вправду великан был перед ней…
Долго не мог уснуть Илья в эту ночь. Ветер - шумел над крышей, и доски ее глухо гудели, как паруса. Луна временами проглядывала сквозь тучи, и оконное стекло зыбилось, словно море.
Поздно ночью пришел Николай. Полуоткрыв глаза, Варичев видел, как он кивнул жене, сосредоточенный и мрачный уселся за столик.
- Устал? - спросила Серафима.
Он только пожал плечами. Пока он ел, медленно и спокойно, Серафима стояла напротив, следя за его каждым движением. Она казалась маленькой, почти девочкой, перед этим черным молчаливым человеком. Варичев подумал, что у нее, должно быть, сильный характер.
Его разбудили на заре. Он быстро оделся и вместе с Николаем спустился к реке. Крепняк и Петушок уже были на шаланде. От розового света с востока река была объята густым и плавно стелющимся дымом; синеватый туман лежал над берегами; тишина тундры была наполнена терпким запахом трав.
Сегодня "Катенька" первая вышла в море. На баркасе и на кавасаки еще не собрались рыбаки. Сидя на корме, Варичев молча слушал пустую болтовню Петушка. Легкая парная вода тихо летела вдоль борта. У невысоких крутых обрывов, на черной воде омутов шумно плескался лосось… В утреннем небе, светло-зеленом на западе, птицы летели к морю.
Поминутно наклоняясь к Варичеву, Петушок горячо дышал ему в щеку.
- А попал я сюда по случаю… ветром занесло. Три года выбраться не могу. Один раз все-таки добрался до Николаевска-на-Амуре. Ну, как водится, нашел двух ребят… все до копеечки спустил им в карты. Опять сюда завербовался - тут богатые места… Мало кто их знает…
- Родом откуда будешь? - спросил Илья.
- Не знаю, - сказал Петушок безразлично. - Без роду, без племени молодец. - Он придвинулся ближе. - Как думаешь, премию мы возьмем? Это - большие деньги!
- Возьмем, - сказал Варичев.
Петушок засмеялся.
- Пускай Асмолов попляшет тогда…
- Почему же Асмолов?
- Да ведь мы возьмем его куш!
Илья ничего не сказал. Теперь он хорошо понимал Петушка. Но молчание Варичева Степка, видимо, понял как одобрение.
- Ну, делишки наши, хо-хо! - крикнул он весело, показывая прямые, чистые зубы. - Держись, Николай!
Николай сидел у мачты, рядом с Крепняком. Он оглянулся и, быстро встав, высоко поднял руку. Варичев оглянулся тоже. Над краем обрыва, над рекой, окутанной розовым дымом, стояла Серафима. Он сразу ее узнал. Она махала платком, вся залитая светом, легкий дым плыл у ее ног, казалось, она летит вслед за шаландой.
- Опять провожает, - с досадой сказал Петушок. - И что за привычка бабья! Ты бы отучил ее, Николай, - дурная это примета.
Не слушая Петушка, Николай смотрел вверх по реке, где маленькая фигурка женщины белела над обрывом. Обычно неподвижное, темное лицо его оживилось, оно словно стало светлей.
Вскоре они вышли за мыс - и море, тоже охваченное медленным и дымным пламенем, глубоко взрыхленное ветром, загудело, запенилось вокруг шаланды.
Они ушли до самого горизонта, к последней гряде мелей; здесь, в белесой, словно смешанной с молоком, воде, над илистым, покрытым водорослями дном, шли к берегам косяки рыбы. Позже, в нерест, рыба шла валом, чутко ловя струи пресной воды, поднимаясь по ручьям и рекам, но сейчас она лишь приближалась к берегам, сильная, отгулявшаяся на травянистых просторах.
Три часа подряд они расставляли невода, иногда приостанавливались, чинили прорывы на ходу, потом поставили длинный, из тонкого стального троса перемет. Несколько раз Варичев замечал, что Крепняк с удивлением поглядывает на Петушка; Степка работал весело и бойко. Ветер трепал курчавые его волосы. Склонившись над бортом, ловко подхватывая крючья, он одним движением руки насаживал живца, и когда жадная рыба рвала трос из его рук, он шутливо подмигивал Варичеву:
- Экая нетерпеливая! Подождешь.
Даже Крепняк похвалил Петушка:
- И что с тобой сталось?.. Ни разу не отдыхал!
Он тряхнул курчавой головой.
- Верная работа - на премию!
Ветер постепенно стихал. Волна слабела. Шаланда тихо покачивалась на зыби, зеленоватой, наполненной мутным светом.
- Хорошая погода идет, - сказал Крепняк, весело щурясь от солнца. - Ну, Илья Борисыч, верное счастье у тебя.
Быстро подняв голову от снастей, Петушок внимательно посмотрел на Илью. Он хотел что-то сказать, но, видимо, передумал, только глянул на Николая. Варичев поднялся и перешел дальше, на самый край кормы. Он не ошибся - через минуту Степка присел рядом и, внимательно перебирая сеть, сказал тихо:
- Счастье-то пока не круглое, а?..
Коротко он опять оглянулся на Николая.
- Этот колдун слово черное знает. Как он удерживает ее?
- Кого? - тоже тихо спросил Илья.
Петушок снова деловито склонился над сетью.
- Сам знаешь. Ты на меня положись… Я - сердечный к тебе. Как только увидал тебя - сразу удачу почуял.
- Какую удачу?..