- Тише, сын мой, - слегка приподнимая руку, произнес патер. - Пути господни неисповедимы. Итак, в предпоследний раз ты был вызван в Берлин Кальтенбруннером. Ты знал тему совещания?
- О, нет! Но ее можно было предположить. За несколько недель до этого фюрер едва не стал жертвой злодейского покушения. Наши танковые соединения повсюду отступали… Словом, я понимал, что у Кальтенбруннера было что сказать нам.
- И он сказал?
- Нет… Дело в том, что Кальтенбруннера в Берлине не оказалось. Во всяком случае, совещание проводил Крингель.
- Тебе известно, где в это время был ваш шеф?
- О нет. Его передвижения всегда держались в строгом секрете.
- Понятно. - Адальберту показалось, что маленькие глаза Вайнбехера хитро сощурились.
- Когда Марта разрешила мне ночевать в их бомбоубежище, я взял на себя обязанность доставать для нее и ее отца продукты на черном рынке.
- Похвально, сын мой.
- Я спросил, не подвергну ли их дом опасности…
- И что же она ответила?
- То, что удивило меня еще больше, чем сомнительная смерть Крингеля: Марта сказала, что их документы в полном порядке. Не думаю, что она сказала неправду.
- И я не думаю, - снова с легкой усмешкой произнес Вайнбехер. - Что же было дальше?
- Ко мне очень сочувственно отнесся отец Марты. Он был и остался настоящим национал-социалистом.
- Знаю. Кестнер чем-нибудь практически помог тебе?
- Только утешением. Высказал предположение, что с приходом американцев все изменится к лучшему.
- А ты в этом сомневаешься?
- Да, если верить их объявлению, что каждый не имеющий "Разрешения на жительство" подлежит аресту, в лучшем случае - лишается права покинуть город, права на карточки, на работу, ну и так далее.
- А тебе хотелось, чтобы русские выглядели единственными борцами против нацизма? Чтобы только они одни проводили "денацификацию"? - иронически спросил священник.
- Но что же мне делать, отец?
- Все в свое время. Не забудь, что Ватикан - великая сила и он еще скажет свое слово. А пока… пока вот что. Завтра зайдешь в сапожную мастерскую Крюгера на Бисмаркштрассе. Она там одна. Вызовешь хозяина и назовешь свою фамилию. Тебя ведь зовут теперь Квангель? А полностью?
- Не знаю… допустим, Фридрих Мартин… Но зачем?..
- Не торопись, сын мой. На сегодня исповедь закончена, да простит тебе бог грехи твои. Положись во всем на волю божью.
- Так или иначе спасибо вам, отец. Я не знаю, что ждет меня, но заранее благодарю за помощь.
- Благодари не меня.
- Но кого же?
- Скажем, начальника РСХА Кальтенбруннера. Это он позаботился о тебе.
- Но каким образом? Когда?! - воскликнул в недоумении Адальберт.
- Именно тогда, осенью прошлого года, когда не смог присутствовать на совещании, на которое ты был вызван.
- Но где же он был? И что делал?
- Пусть это останется тайной, сын мой. - Вайнбехер перекрестил Адальберта и встал.
Провал
На другое утро Хессенштайн медленно шел по Бисмаркштрассе. Частная торговля росла ото дня ко дню, новые, аляповатые, с кое-где еще не высохшей краской вывески лавок и магазинчиков странно выглядели на фоне развалин. Они размещались в наскоро отремонтированных полуподвалах или уцелевших нижних этажах. Торговали здесь поношенной одеждой, бельем, сломанными зонтами и черт знает чем. Стены пестрели объявлениями: "Меняю почти новую кофемолку на шерстяные носки", "Меняю сервиз марки Розенталь на четыре кило сала". Казалось, все на этой улице менялось или продавалось. Однако обувной мастерской Адальберт пока не увидел.
Дойдя до переулка, за которым начиналась уже новая улица, он остановился. Или мастерской на Бисмаркштрассе не было вообще, или он ее пропустил. Адальберт пошел назад, снова внимательно вглядываясь в вывески. Он пытался вспомнить, называл ли патер какие-нибудь приметы мастерской. Нет, только улицу и фамилию владельца: Крюгер.
Кто он такой, этот Крюгер? Возможность какой-либо провокации со стороны священника Адальберт решительно исключал. Главная гарантия была даже не в том, что Вайнбехер - друг его отца, друг дома, что именно благодаря его усилиям Ангелика дала согласие на долгожданный брак, а в том, что патер, несмотря на свою католическую сутану, несмотря на то, что церковь, конечно же, требовала от него строгого соблюдения христианских догматов, был убежденным национал-социалистом. Адальберт верил в сутану Вайнбехера даже больше, чем в форму СА или СС, - если, конечно, сутану носит человек, в чьей преданности делу фюрера можно быть уверенным.
И все же многое из того, что сказал патер, было окутано тайной. Почему он подтвердил, что Крингель находится в "царствии небесном"? Что он хотел этим сказать? И потом - откуда Вайнбехеру могло быть известно о совещании у Кальтенбруннера и о том, что сам шеф на этом совещании не присутствовал? Наконец, как он мог, зная о безвыходном положении, в котором оказался Адальберт, пообещать ему скорое возвращение в Нюрнберг?
Когда Адальберт задал себе последний вопрос, ему бросилась в глаза вывеска на противоположной стороне улицы: "Дитрих Крюгер. Сапожная мастерская".
Адальберт обрадовался и тут же почувствовал, как тревожно заколотилось сердце. Нет, в добрых чувствах Вайнбехера он не сомневался, но не переоценил ли патер свои возможности? В конце концов он не занимает высокого поста в католической иерархии, да и к Берлину вряд ли имеет отношение: ведь в последнее время приход его был в Лейпциге. Адальберт стоял, прижавшись спиной к стене, чтобы не мешать прохожим, и смотрел на дверь мастерской. Она гипнотизировала его, манила и в то же время внушала страх.
Надо решиться, Адальберт перешел улицу и остановился перед дверью, над которой была прибита самодельная вывеска. Дверь, как и весь дом, была обшарпана, расщеплена наполовину то ли осколками снарядов, то ли пулеметными очередями.
Он толкнул дверь. Негромко звякнул колокольчик… Адальберт оказался в довольно большой комнате, у стены стояли узкие полки и на них - муляжи мужской и дамской обуви. Он не успел осмотреться, как услышал голос:
- Милости просим! Господин желает привести в порядок туфли для супруги или дочери? Или, может быть, ваши ботинки требуют ремонта? - За стойкой Адальберт увидел молодого человека в форменной серой куртке.
- Господин Крюгер? - с опаской спросил Адальберт.
- О, нет, я всего лишь приказчик. Но если господин желает, я сейчас позову фрау Риту… - Приказчик вытянул шею и крикнул куда-то наверх: - Фрау, Рита! Клиент…
Только сейчас Адальберт заметил в глубине комнаты узкую лестницу. Спустя мгновение наверху появилась женщина в сером платье, туго перетянутом кожаным поясом.
- Не могу ли я видеть господина Крюгера? - спросил Адальберт, раздражаясь. - Передайте, что с ним хотел бы встретиться Квангель.
- Одну минуту. - Приказчик повернулся к молодой женщине: - Фрау Рита, скажите хозяину, что его хотел бы видеть господин… простите?
- Квангель.
Минуту спустя женщина снова появилась наверху.
- Прошу, господин Квангель. Хозяин будет рад переговорить с вами.
Дойдя до площадки, Адальберт увидел полуоткрытую дверь и возле нее хорошо одетого мужчину лет пятидесяти.
- Прошу, господин Квангель. Я к вашим услугам. - Хозяин шире распахнул дверь и сделал приглашающий жест.
Они сидели у стола, заваленного квитанциями и конторскими книгами, и Адальберт почувствовал - или ему подсказал опыт старого гестаповца, - что в этом добротно одетом широкоплечем человеке со спокойными, немигающими глазами он видит "своего". Мысленно представив себе этого Крюгера в черной эсэсовской форме, Адальберт сказал уверенно:
- Господин Крюгер, - он поглядел собеседнику прямо в глаза, - дело мое, как вы понимаете, не имеет отношения к ремонту обуви.
Теперь уже Адальберт не сомневался, что видит понимающую усмешку на гладко выбритом лице Крюгера. Хессенштайн ощутил смешанное чувство радости и страха. Крюгер между тем нашарил среди бумаг небольшую записную книжку, раскрыл и уже без тени усмешки медленно прочитал:
- Фридрих… Мартин… Квангель. Так?
- Это необходимо было записывать? - встревоженно спросил Адальберт.
- Безусловно, господин Квангель, - ответил Крюгер, закрывая книжку. - Я не могу полагаться на свою память, поскольку в документе должна будет стоять именно эта фамилия. Место назначения, насколько я информирован, Нюрнберг?
Адальберт с заколотившимся сердцем торопливо кивнул.
- Отлично. - Крюгер встал, подошел к стене, легким движением руки погладил ее, слегка надавил, и пораженный Адальберт увидел, как отскочила какая-то невидимая раньше дверца. Крюгер, просунув туда руку, вытащил небольшой квадратный ящик, поставил его на стол и поднял крышку. Адальберт неотрывно следил за каждым его движением. Не произнося ни слова, Крюгер вытащил из ящика какой-то черный валик, жестяную коробку, похожую на те, в которых обычно хранят крем для обуви, и стопку карточек. Затем он провел валиком по краске, взял одну из карточек и положил на стол. Единственное, что смог разглядеть Адальберт на этой карточке, был большой красный крест.
- Что вы намерены делать в Нюрнберге, господин Квангель? - спросил между тем Крюгер.
- Там мой дом. И теперь, когда война закончилась… - начал Адальберт, но Крюгер прервал неожиданно резко:
- Кто вам сказал, что война кончилась? Нет, она будет продолжаться! Вы полагаете, что великая идея может умереть бесследно? Займемся лучше делом, господин… Квангель… Попрошу вашу руку.
Адальберт автоматически протянул руку, Крюгер мгновенно ухватил указательный палец, прижал его к валику и тут же придавил палец к лежавшей на столе карточке. Потом молча сложил обратно в коробку валик, банку с краской, карточку с отпечатком пальца. Встал, положил коробку в тайник, захлопнул дверцу и как бы для верности провел по стене ладонью. Даже опытный глаз Адальберта не мог различить никаких следов тайника.
Крюгер вернулся к столу.
- В течение двух дней прошу вас следить за настенными объявлениями на другой стороне улицы, наискосок от этого дома. Когда уйдете, обратите внимание на эти объявления.
- Я видел их, когда искал вашу мастерскую, одно даже запомнил: кто-то меняет кофемолку на шерстяные носки.
- Вот, вот. То самое место. Дня через два вы увидите там, положим, такой текст: "Меняю хорошее настольное зеркало на… ну, скажем, на дюжину столовых ножей и вилок". Запомнили? Это значит, что я вас жду.
Крюгер встал. Поднялся с кресла и Адальберт.
- Моя благодарность бесконечна, господин Крюгер.
- Я выполняю приказ, - Крюгер почти беззвучно добавил: - господин бригадефюрер! - и протянул вперед правую руку: - Хайль Гитлер! Борьба продолжается!..
Два дня Адальберт прожил, как на раскаленной сковороде. С утра он уже был на Бисмаркштрассе у стены с объявлениями. Нет, конечно, еще слишком рано… Вечерний поход снова оказался безрезультатным. Ночью Адальберт не мог заснуть от нетерпения. Он уже ощущал в своем кармане желанный "аусвайс".
На следующий день, с трудом убедив себя не торопиться, Адальберт снова пришел на ту же улицу. Все было на месте: дверь, вывеска… Он посмотрел на часы. Без четверти двенадцать, магазины и лавчонки, мимо которых он проходил, давно открылись. Но условного объявления на противоположной стороне улицы опять не было. Тревога охватила Адальберта. Несколько минут он стоял неподвижно и наконец решил, невзирая на опасность, зайти к Крюгеру.
К мастерской он уже не подошел, а подбежал. Толкнул дверь. Заперто. Нажал кнопку звонка. Никакого ответа. И вдруг увидел на двери зеленый картонный квадратик. На нем крупным уверенным почерком было написано: "Мастерская закрыта за производство противозаконных операций. С претензиями и по поводу расчетов обращаться в районную магистратуру".
Адальберт прислонился к стене. Зловещие призраки, обступившие его еще там, в берлинском подвале, где прошла его первая ночь после прихода русских, снова возникли перед глазами. Провал! Что теперь делать? К кому обратиться? Конец надеждам. Нюрнберг так же далек от него, как был вчера, как месяц назад. Провал!
Он шел, нет, он бежал домой, к Крингелям. Прийти, броситься на матрац, зарыться головой в подушку…
Проклятый патер! Проклятый служитель бога! Нет, тот бог, которому они служили, был во сто крат могущественней! Его оружием были не дурацкие, издевательские объявления, а топор, виселица, пистолет! С их помощью он расправился бы с теми, кто посмел обмануть бригадефюрера СС! А этот святоша!.. Да он наверняка и оружия-то в руках никогда не держал. Сам связался с жуликом и его втянул. А что было бы, если бы Адальберт стал ломиться в ту дверь как раз тогда, когда в мастерскую нагрянула полиция? "С претензиями и по поводу расчетов обращаться в районную магистратуру!" Ха-ха! Здравствуйте, моя фамилия Хессенштайн, я бригадефюрер СС! Мне был обещан "аусвайс"… Адальберту представлялось, что при этих словах все встают, все бегут, чтобы принести ему необходимый документ… В эти минуты он жил в двух измерениях - нереальном, где черная эсэсовская форма была символом власти, безопасности и достоинства, и в другом - подлинном, враждебном, где он был ничтожен и бесправен. О, с каким наслаждением Адальберт лично перевешал бы представителей всех этих новых властей - американских, английских, французских… Но в первую очередь, конечно, русских…
- Адальберт!..
Что это? Его позвал кто-то? Он резко шагнул в сторону, стремясь уйти от опасности, от наваждения, уверенный, что голос мерещится ему, и снова услышал:
- Адальберт! - Нет, это был реальный голос реального человека. В нескольких шагах от дома Крингеля стоял старик Кестнер.
- Герр Кестнер, со мной случилось несчастье, меня обманули! - крикнул Адальберт.
- Кто обманул тебя? - спокойно спросил Кестнер.
- Этот святоша Вайнбехер! - воскликнул Адальберт. - Заманил в ловушку. О, если бы я мог сейчас его увидеть!
- Ты можешь это сделать.
- Но где? Как?
- В церкви. В той самой, где вы виделись. Спеши, Адальберт. Тебя ждут.
- Кто? Бог? - со злобой спросил Хессенштайн.
- Может быть, тот, кто сейчас для тебя сильнее бога, - холодно сказал Кестнер. - Спеши! И возьми себя в руки, мой мальчик.
Снова Вайнбехер
Он ворвался в церковь, пробежал мимо источника святой воды, мимо ризницы и увидел, что навстречу ему идет патер Вайнбехер.
- Вы?! - громко произнес Адальберт и сам испугался гулкого эха.
- Молчи, - тихо ответил патер, - иди за мной.
Он подвел Адальберта к исповедальням и буквально втолкнул в одну из кабин.
- Я проклинаю… - начал было Адальберт, но священник прервал его:
- Ты пришел в храм божий, чтобы проклинать?
- О… нет…
- Тогда чего же ты хочешь?
- Только одного: вернуться в Нюрнберг!
- Только одного… - с сожалеющей усмешкой повторил Вайнбехер. И добавил резко: - Вернуться под крылышко родной Ангелики, пройтись по комнатам особняка на Ветцендорферштрассе, принять ванну, нанести визиты знакомым?
- Не издевайтесь, отец, вы прекрасно знаете, что визитов придется избегать: каждый встречный в нашем квартале знает меня как себя самого.
- Вот именно! Документ у тебя будет, но нужна фотография. Неужели ты еще не понял, сын мой, что вся трудность в этом? Пока у тебя лицо Адальберта Хессенштайна - в Нюрнберг тебе дороги нет!
- Так что же мне делать? Укрыться в каком-нибудь заштатном городишке и вечно жить под страхом быть узнанным? Навсегда отказаться от семьи, от человеческого существования?
- Нет, выход, пожалуй, есть, - задумчиво, как показалось Адальберту, произнес Вайнбехер. И опять к Хессенштайну прихлынуло убеждение, что патер сделает все, чтобы спасти его, что он знает, как это сделать. И тут же пришло трезвое сомнение: кто он, в сущности, такой, этот Вайнбехер? Да, друг дома, приятель отца, наставник Ангелики. Много ли может католический священник, хотя и сочувствующий национал-социализму? Разве этого достаточно, чтобы провести его, Адальберта, сквозь "бури и ветры", мимо настороженных полицейских глаз, шпиков, патрулей, добровольных охотников за верными сынами рейха? Чтобы отвратить от него тюрьму, каторгу, может быть, саму смерть? Чтобы вернуть его, наконец, в родной Нюрнберг, к Ангелике, обеспечить его безопасность в городе, где он прожил многие годы, где сотни людей видели его подъезжающим в шикарном "хорхе" к собственному дому, встречали на улице в мундире высокопоставленного эсэсовца?
Адальберт молчал. Молчал и Вайнбехер, не сводя глаз с "исповедуемого"… И все же какое-то странное чувство подсказывало Адальберту, что патер Вайнбехер не просто католический священник, что он обладает какой-то тайной силой, дающей ему власть над жизнью и смертью его, Адальберта.
- Сын мой, - после паузы произнес Вайнбехер, - ты знаешь, что всемогущий бог создал человека по образу своему и подобию… И, однако, он предвидел возможность нарушения этой воли…
- Не понимаю. О чем вы?
- Все очень просто: тебе надо изменить облик свой и подобие.
- Но я сделал все, что мог: отпустил усы, бороду, давно не стригся…
- И тем не менее актера легко узнать на сцене, как бы хорошо он ни был загримирован. Речь о другом. О пластической операции.
- Что?!
- То, что ты слышал.
- Но в чем она будет заключаться?
- Это вы обсудите вместе с врачом.
- Я должен превратиться в урода? В косоглазого, безносого, со шрамами на лице?
- Косоглазие не радикально изменяет внешность, стало быть, не годится, отсутствие носа ассоциируется с известной болезнью, поэтому тоже отпадает… Шрамы? В мое время в Германии дуэльные шрамы были предметом гордости. Насколько я знал Адальберта Хессенштайна, у него в отличие от его отца Грегора шрамов не было. - Патер умолк на мгновение, потом продолжил: - Что ж, может быть, и шрамы. Словом, тебе надо встретиться со специалистом. Об остальном я позабочусь. А сейчас запомни: послезавтра к десяти утра тебе надлежит быть на Даймлерштрассе, семьдесят два. На вывеске будет одно слово "Клиника" и красный крест. Фамилия врача - Браун.
- Но какой врач решится?.. - с недоумением и страхом спросил Адальберт.
- Решение подсказывает человеку бог. Врач тоже всего лишь смертный.
- А где гарантия, что этот врач не пойдет в американскую комендатуру и…
- Все зависит от того, кто врач. Этот не пойдет, - решительно, Даже жестко оборвал Вайнбехер.
- Он… из наших? - Адальберт понизил голос почти до шепота. - Но кто заставит его рискнуть?
- Бог.
- Он рискнет головой во имя бога?
- А ты не рискнул бы?
- Только во имя фюрера. Даже мертвого. Только во имя национал-социализма!
- Тс-с! Вот видишь, такая сила есть. С богом, бригадефюрер!