Аянов с двумя оставшимися мужиками пытался хоть как-то сохранить стадо. Но неуправляемое, оно разбилось на несколько табунов и пошло себе бродить по бесчисленным ивняковым островам - объедать сочные побеги. Узнал Аянов, что пришлый лихой люд стреляет его коней, как диких зверей, - на мясо. Иные же ловили лошадей, уходили на них подальше от Нельмы - в поисках счастливых ручьев. Аянов, возмущенный, в ярости, написал жалобу губернатору. Но быстро понял: пока примут меры, растеряет он все стадо. К тому же наступило межсезонье, бездорожье.
Кое-как собрал коней, сколько мог, большую часть забил, спустил по хорошей цене - благо, зимой в этом краю всегда голодно, а деньги у людей завелись.
В последнее время объявилась у бая еще одна забота: не отправить ли сына в город - вдруг да устроится в гимназию. Того гляди, выйдет в люди.
Старый бай решал, как ему поступить, когда в деревню из города приехал погостить Сапрон, его племянник. Он согласился взять Чочуну в город.
В деревне вздохнули облегченно - наконец-то! А поп, отец Порфирий, маленький и сухой, со смешной козлиной бородкой и слабым, слышным только на придыхе голосом, пищал: "Сатана Чочуна, сатана! Футь! Футь!" - и дергал костлявой рукой, будто отгонял от себя нечисть. Чочуна еще в первый год в школе прозвал попа "Корягой". С тех пор ребята иначе его и не именовали.
Правда, молодая учительница Софья Андреевна не сочувствовала дружной неприязни к Чочуне. Поговаривали, будто она дочь большого человека, чуть ли не самого губернатора. Что толкнуло ее в глухую якутскую деревню - никто не знал толком. Но ходили слухи, будто не сладила с родителями при выборе жениха, отвергла множество предложений и, спасаясь от них, бежала в тайгу. Так или иначе, Софья Андреевна прожила в Нельме почти год.
Чочуна и сам того не заметил, как негласно взял молодую учительницу под защиту. Был такой случай. Кешка Мординов, приятель Чочуны, первый забияка и тоже переросток, заупрямился. Софья Андреевна не стала настаивать. Зато Чочуна после уроков неожиданно для себя нещадно избил друга.
Как-то во время урока Чочуна заметил, что взгляд учительницы все чаще останавливается на нем. Изредка они встречались глазами. Тогда она замолкала вдруг и о чем-то на миг задумывалась. Ученики терпеливо пережидали.
Это было весной, незадолго до ее отъезда. Чочуна в упор смотрел на нее. И то ли сила такая была в его взгляде, Софья Андреевна не сумела отвести глаза. Она прервала рассказ, белое лицо ее словно осветило заходящим солнцем, и - это видели ученики - на красивой длинной шее забилась невидная ранее жилка.
А Чочуна цепко удерживал взгляд Софьи Андреевны и, сам наливаясь необычным волнением, весь подался вперед. Дети смущенно переглядывались…
Весь остаток дня Чочуна ходил в каком-то странном состоянии, когда не чуешь ни ног под собой, ни комариных укусов.
Едва закатное солнце ударило лучами в бревенчатые стены изб, сделав их теплыми и будто мягкими на ощупь, Чочуна прокрался в палисадник и, пригибаясь, чтоб не поцарапать лицо о кривые ветки низкой березы, заглянул в окно. Софья Андреевна в чем-то белом лежала на постели. И, облокотясь о большую подушку, читала. Прорвавшиеся сквозь окно лучи осветили ее шею, тонкие пальцы, державшие книгу. У Чочуны перехватило дыхание. "Оторвись от книги, оторвись", - просили пересохшие губы. Но Софья Андреевна, казалось, жила совсем другой жизнью, далекой, непонятной. Чочуна озлился, будто его обманули, будто ради потехи нагишом выставили перед народом. Он отпрянул от окна.
Глава V
Уехала Софья Андреевна из Нельмы в начале лета в пору цветения морошки, когда болотистые поляны сплошь покрыты белыми, похожими на мотыльки, цветами. Чочуна в последнее время и сам подумывал о городе. Нет, не гимназия привлекала его. Софья Андреевна… Она теперь ни днем, ни ночью не отпускала…
Уехал Чочуна в город. У Сапрона четверо детей. Ютились все в небольшой комнатенке в бараке портовых рабочих. Чочуна спал под столом на кухне - другого места ему не нашлось.
Сразу же по приезде ринулся на поиски. Бродил по городу, останавливал редких извозчиков - спрашивал, не знает ли кто Софью Андреевну, учительницу. Она почти год жила в таежной Нельме. Говорят, дочь большого начальника.
- Кого? - переспросил извозчик, русский седоусый старичок. - Садись, подвезу.
Кривая, пыльная улица разделяла ряды одноэтажных бараков и двухэтажных домов. Кое-где торчали одинокие, объеденные лошадьми, полуживые деревья. Иногда попадались дворы, где за аккуратным штакетником зеленел кустарник.
Бричка долго колесила, подпрыгивая по немощеной улице. Наконец остановилась. За высоким дощатым забором поднимался стройный ряд белоствольных берез, сквозь густую листву которых коричневыми пятнами пробивалась крашеная крыша особняка. За березовым рядом - кустарник, подстриженный до неправдоподобия ровно. Широкую, покрытую речной галькой дорожку, ведущую к подъезду, подметал высокий мужик - серая рубаха подпоясана витым ременным поясом, окладистая борода подстрижена так же неправдоподобно аккуратно, как и кустарник за березовым рядом.
Дворник отвлекся от своего занятия, пристально взглянул на парня:
- Шо тебе?
- Позовите Софью Андреевну, - попросил Чочуна.
- Кого? - Дворник направился к нему, держа метлу так, словно собирался ударить.
- Софью Андреевну. Учительницу. Дочь начальника.
- Какую тебе дочь? Какую Софью Андреевну?
Дворник вышел за калитку.
- Дочь большого начальника. Учительница. Она была у нас в Нельме, - умоляюще объяснял Чочуна, ожидая, что дворник сейчас же пойдет за Софьей Андреевной.
- А ну! - вдруг грозно закричал тот. - Брысь отсюда, не то голову сверну! Дикарь! - и поднял метлу.
- Эй, не дури! - закричал извозчик. - К тебе по делу обращаются, а ты зверем.
- Никакого нет дела! Вон, говорят!
- Садись, парень, - сочувственно сказал извозчик.
Оскорбленный, юноша отступил, не сводя с бородача ненавидящих, налитых кровью глаз.
Глава VI
Чочуна утерял всякий интерес к городу и как-то, уныло бродя по улицам, оказался в порту.
Грузчики таскали соль - отсюда она пойдет во все уголки Якутии.
Брезентовые куртки отсырели от пота, соль просачивалась сквозь них и разъедала спину. К середине дня Сапрон едва держался на ногах. Его молча обходили. Грузчики обычно не прощают, если кто-то сделает меньше заходов. Перекур - отдыхают все. Работа - все работают. Никто никого не обгоняет, никто не должен пропускать свой черед.
Размеренно-удручающий ритм был взорван криком:
- Товарищи! Товарищи!
Люди остановились. Их усталый безразличный взгляд вопрошал: "Кого еще принесло?"
Какой-то коренастый русский, странно подвижный на фоне усталых грузчиков, махал руками, подзывая людей. Чочуна не расслышал, что говорил этот человек. Только разобрал отдельные слова: "прииски… расстрел".
А вечером Сапрон привел домой несколько русских. Среди них и тот, которого видел Чочуна в порту.
Сапрон прогнал домашних спать, прикрыл за ними дверь. И на кухне при свете восковой свечи они допоздна беседовали…
Люди на улицах были хмурые, взбудораженные. Кажется, сегодня никто не работал.
Чочуна быстрым шагом направился было в сторону порта. Но навстречу ему двигалась толпа. Он остановился, чтобы решить, куда дальше податься, но толпа подхватила, увлекла за собой.
Чочуна шел с краю. Он вытягивал шею, пытаясь отыскать в этой пестрой толпе Сапрона. И увидел. Тот шел в центре потока, рядом с коренастым русским, который нес знамя. Большое красное знамя!
Толпа выглядела внушительно. Казалось, она сметет все на своем пути. А в нее все вливались и вливались - слева и справа. Чочуна же старался идти с краю. Улица вывела людей к крутому берегу. Здесь она, кривясь, потянулась влево над рекой. Немногочисленные зеваки стояли, оттесненные к обрыву. И тут на повороте Чочуне попался на глаза тот человек с окладистой бородой. Вспомнился грубый окрик: "А ну! Брысь… Не то голову сверну!"
Дворник, усмехаясь, разглядывал людей. Чочуна вдруг обрадовался, как-то нехорошо, зло: "Ну, теперь сквитаемся, гад!" И, проходя мимо, легонько, но расчетливо, толкнул локтем в грудь. Дворник, взмахнув руками, полетел с откоса… "Он меня узнал… узнал… А если не разбился? Что тогда?" - Чочуной овладел страх.
Он бросился было бежать, но обойти впереди идущих не смог - люди шли тесно.
За поворотом юноше удалось вырваться из толпы. И вовремя - там, где улица расширялась и выходила к площади, стояли полицейские, как на подбор, одетые в свою нарядную и страшную форму. "Много-то их как!" Чочуна пригнулся и припустил изо всех сил.
Весь следующий день он не выходил из дому. Как зверь, опасливо прислушивался к звукам и шорохам. И каждый раз, когда снаружи доносился топот, неслышным прыжком оказывался у кровати, напряженно прислушивался. Там, под матрацем, он спрятал заряженную отцову берданку.
Поздней ночью Чочуна вышел из барака и задворками, тесными улочками пробрался на окраину города. Рассвет застал его уже далеко. Запыхавшийся, озирающийся, он уходил все дальше и дальше от выстрелов, все дальше и дальше от безумных людей, которые толпой зачем-то идут на выставленные против них штыки…
Глава VII
…Степное солнце. Пронзительное. Оно залило степь с ее холмами и оврагами. Даже камни, казалось, расплавились и стали мягче. Такое солнце, наверное, только в Забайкалье. В диких степях Забайкалья.
"По диким степям Забайкалья"…
Чочуна слышал эту песню не раз. Ее любили не только русские мужики, но и якуты. Эту песню пели и портовые рабочие. Песня будила в очерствелых сердцах полузабытые чувства, глаза печально теплели, и тогда мужики жалели друг друга и, похоже, могли отдать все, даже самое последнее, лишь бы каждому из них было хорошо.
По диким степям Забайкалья,
Где золото роют в горах…
Вот именно: в горах. Никакая тут не ровная степь. Все, хоть мало-мальски грамотные, знают одно: степи ровные, как стол. Но это где-то… А тут - горы. Надо самому увидеть. А так и не понять это странное сочетание слов: "По диким степям Забайкалья, где золото роют в горах…"
Золото? Золото… Я ушел из той стороны, где золото. И пришел туда, где золото.
Однако в каких же горах роют золото?..
После долгих блужданий Чочуна появился в Нерчинске. Нерчинск - городок богатых и бедных. Купцов и извозчиков. Золотопромышленников и беспросветной голытьбы.
У железнодорожной станции было предостаточно убогих залатанных вкривь и вкось домиков, похожих на тот, в Якутии, где жил Сапрон. "Наверное, по всей земле дома бедняков одинаковы", - и Чочуна постучался в первый. Ожидание не обмануло: впустили.
Хозяин дома - по лицу, похоже, бурят, но слегка утративший остроскулость, глаза пошире, хотя и с раскосинкой, и бороденка жидкая - лежал на топчане, раскинувшись поверх грязного ватного одеяла. Он долгую минуту рассматривал вошедшего. Потом дернулся, чтобы подняться, но передумал - лишь облокотился.
- Откуда? - спросил хозяин вместо приветствия.
- Якут я, якут. Из дому, - ответил Чочуна.
- "Из дому", - передразнил хозяин. - Из Якутии, что ли?
- Из Якутии, ага, - закивал головой Чочуна.
- Это у вас там стреляют в людей?
Чочуна насторожился. Сказать, что он из той местности, где произошел расстрел, - не известно, что на уме у этого похожего на бурята русского.
- Нет. Стреляли где-то далеко от нас. Я сам слышал от пятого человека, - ответил Чочуна так, чтобы дать понять, что ему безразлично, где и в кого стреляли. А сам подумал: "Быстро бежит слух, меня опередил".
- Ты кто?
- Охотник я, охотник, - отозвался Чочуна.
- А-а-а! - Хозяин свесил с топчана разутые белые ноги. - Молодец, что охотник. - И только теперь перенес взгляд с лица Чочуны на его руки, вернее на завернутое в тряпку ружье. - Молодец, что охотник. А то золото, золото… Все с ума посходили от золота. И у нас тут тоже. Чего уши развесила, не видишь, человек с дороги?! - прикрикнул он на сухую тонконосую женщину.
И лишь за столом - краюха хлеба и кусок какой-то красной рыбы - рассказал немного о себе.
Фамилия его Гурулев. Гуран.
- В жилах гурана - кровь русских, казаков и бурят. Так? - обернулся Гурулев к жене.
- Бог тебя знает, каких ты помесей.
- Думаешь, я не мыл золото? Мыл! По молодости мыл, - громко сказал Гурулев. По тону трудно было определить, рад он тому, что мыл золото, или, наоборот, клянет себя за это.
- Ухватистый, ох и ухватистый был покойный Михаил Дмитриевич. Пятьдесят приисков прибрал к рукам! Свои пароходы имел. По Шилке и Амуру спускался аж до Николаевска и дальше. В Америке побывал!
Гурулев бросил на Чочуну быстрый взгляд:
- Или ты не знаешь, про кого я говорю? Так и скажи. А то я мелю, мелю, а тебе - что барану кукиш.
Чочуна засмеялся. Но Гурулев его не понял:
- Что, не веришь?
- Слова понравились. Хорошо сказал.
- Что сказал? - опять не понял гуран.
- "…а тебе - что барану кукиш".
- Тьфу! - в сердцах плюнул хозяин. - Ему о Бутине, а он - "слова".
Только теперь Чочуна осмыслил сказанное гураном.
- Неужто пятьдесят приисков?
- Говорю тебе: пятьдесят!
- И все один?
- Один! Все мы на него работали. Здесь купцов было много, но он - самый сильный. Ох и ухватистый был Михаил Дмитриевич! Пароходы у него. Заводы. Вино гнал! В новом городе его дворцы стоят - сам царь таких не имеет!
- В каком "новом городе"?
- Отсюда несколько верст. Перенесли на высокое место. Чтобы не затопило. А я в Дарасуне мыл. Но бросил.
- Почему бросил? Вымыл?
- Не то. Сволочи, загадили все. По миру пустили.
- Кто?
- Да завистники все. Те же купцы, помельче которые. А их много всегда, завистников-то. Выбрали время, когда дожди кончились и промывка встала, да и все вместе разом потребовали долги. Как ни богат был Бутин, а расплатиться не смог. Вот и отобрали у него прииски. Многие тогда поуходили, потому что новые хозяева дело развалили. И я ушел. Правда, Михаил Дмитриевич потом вернул свои прииски, наладил дело. Но я ушел. В извозчики. Извозчичье дело повыгодней золота оказалось. Купцам чего подвезти, людей - глядишь, и деньжата завелись.
Чочуна разглядывал хозяина.
Ему, пожалуй, уже много лет: голова седая, сутуловат, зубы поисточились.
- Золото, оно любит фартовых. Все промышленники должны кланяться в ноги тунгусу. Тунгус открыл родовую тайну, указал Бутину золотое место в верховьях Дарасуна. А ведь мог показать другому, не Бутину. Мне не пофартило: по молодости хотел свое золотишко найти, да в наемные пошел. Потом и извозчичье дело зачахло: дорога треклятая появилась, железная. Держал восемь коней. Не кони - звери! Лучшие были в Нерчинске. Теперь один остался, да и тот хворый.
Гурулев рассказывал, а сам все подергивал бородку, видно, воспоминания молодости, когда он искал "свое золотишко", тревожат и по сей день.
- Ты ешь, ешь, - спохватился хозяин, хотя есть уже было нечего. - Как рыба - понравилась?
Хотя Чочуна и крепко проголодался, все же уловил сквозь соль вкус неизвестной ему рыбы: она была жирная, сочная.
- Кета. Полно ее на Амуре. Особенно в Николаевске - баржами возят. Рыба купеческая, - похвалился гуран и велел жене: - Дай человеку поесть вдосталь. Земля-то наша богатая. Только фарт надо иметь в жизни, своего тунгуса. Да и ухватистость. Как Михаил Дмитриевич. Ох и богат был. И на редкость человек-то хороший, со светлой головой и сердцем добрый. В неурожаи народ кормил, школ и домов для сирот понастроил. Такому и своего фарта не жалко. Потому как, приди ко мне фарт, миллионы золота - что бы я с ним делал? Как распорядился? Знает бог, кому давать фарт. А ты молодец. Молодец, что охотник. Изюбря подвалить или сохатого. Тоже надо иметь фарт. Сейчас и за золото сохатинки не поешь. Извели. А мы с тобой проскочим, на моей коняшке проскочим. Я знаю, где еще водится сохатинка.
Чочуна понимал: "ни за какой "сохатинкой" гуран не "проскочит" - так, дразнит себя. В молодости гонялся за фартом - не догнал, пошел внаймы. Завел лошадей - железная дорога отобрала заработок. А теперь ему бог охотничка подослал - сохатинки захотелось. И, конечно, раз у человека ружье - к нему сохатый сам прибежит. Тунгуса, видите ли, на него не сыскалось…
"А ты бы нашел свой фарт?" - вдруг жестко спросил себя Чочуна. Даже перехватило дыхание. И сердце дернулось, будто тесно ему в груди. "Нашел бы! Нашел!" - закричало все в Чочуне…
Глава VIII
Рассказ старого гурана о необыкновенном человеке - Бутине - казался выдумкой. Якут никак не мог поверить, что один человек может владеть пятьюдесятью приисками, пароходами, заводами! Конечно, если человек добрый, он сделает людям доброе. Это еще как-то воспринималось якутом. Но чтобы иметь столько денег, чтобы строить школы за здорово живешь! Откуда такие деньги берутся? Золото! Из земли. Значит, здешняя земля настолько богата? Конечно, сотни и сотни людей, подобных Гурулеву, гнут спины на бутиных. Но почему Гурулев не стал Бутиным? Своего тунгуса не дождался… Хе-хе!
Да, рассказу старого гурана о неслыханно богатом человеке Бутине трудно поверить. Но Чочуна был прямо-таки потрясен, когда своими глазами увидел: гуран говорил правду.
На другой день Чочуна оказался в новом городе. Сперва он увидел дом, собранный из толстых сосновых бревен. Внимательно осматривая этот необычно большой дом, Чочуна обнаружил, что он рублен. Топором, без пилы. И удивился: сколько усилий было затрачено на один этот дом! А в обширном дворе ряд к ряду стояли большие амбары, тоже рубленные из соснового долготья. В Нельме дом самого зажиточного якута куда меньше, чем любой из этих амбаров. Значит, очень богат хозяин рубленого дома, коль для хранения его добра потребовалась целая деревня огромных амбаров!
А дальше, за просторной площадью, глазам Чочуны предстали сказочные белые дома. Казалось, сооружены из морской пены - настолько воздушны и легки.
Чочуна и понятия не имел об архитектуре, и, если бы кто-нибудь сейчас сказал, что перед ним образец мавританского стиля, это абсолютно ни о чем не сказало бы. "Какая надобность тратить столько сил лишь на то, чтобы сделать дом невероятно красивым? Ведь от дома и требуется, чтобы был он теплым, укрывал от дождя и ветра, сохранял от морозов…"
Уже догадываясь, кому принадлежит дом, Чочуна все же спросил у прохожего:
- Бутина дом?
Получив утвердительный ответ, Чочуна подумал еще: "Зачем одному такой большой дом?"