Вдруг что-то толкнуло в грудь. Пларгун, внимательно смотревший вправо, в кусты, резко откинулся. Никого… а-а, это сильно вздрогнуло сердце. О, как оно стучит!
Кенграй вскочил и бросился было в чащу, но Пларгун остановил его:
- Порш!
Ветер с той стороны, куда бросился пес. Значит, тот, кто в лесу, не должен чуять их… А вдруг он из-за деревьев наблюдает за мятущимся человеком.
Кенграй сорвался и размашистым карьером понесся в чащу. Через секунду там раздался треск, будто кто-то разом сбил все сухие сучья в тайге. Между деревьев мелькнуло что-то бурое и серое и, как само спасение, - рога! Олени! Юноша облегченно и радостно вздохнул. Исчезла неизвестность, а с ней и страх. Пларгун со всех ног бросился вслед за Кенграем.
Олени - это прекрасно! Оленем он откроет охотничий сезон! И не только сезон. Этой прекрасной добычей он начнет свой путь охотника-промысловика!..
Он бежал, ничего не видя перед собой, инстинктивно сторонясь деревьев, в кровь царапая лицо и руки. Спотыкался, падал и вновь поднимался. Его лихорадило. Что это: обыкновенный охотничий азарт? Тщеславие молодого охотника? Или проснулась доселе дремавшая жажда добычи?..
Он бежал, задыхаясь, хватая ртом холодный воздух. И вдруг остановился, будто натолкнулся на невидимую стену. Вокруг ни звука. Куда девались олени? Где Кенграй?
- Кен… Кен… - И наконец из горла вырвался не крик, а скорее - стон, переходящий в хрип:
- Кен-гра-а-ай-и-ии.
В голове пронеслась мысль: я один в лесу… Пларгун вновь впал в такое состояние, когда ноги перестают подчиняться. Глаза прикованы к валежинам и кустам, будто там обязательно кто-то затаился… И тут Пларгун понял: он боится тайги. Да, да, боится!..
- Кенграй!..
Где же собака? Куда подевалось все зверье?
Ну хоть бы какой зверь или птица выскочили вон из-за той колодины. А какой зверь?
Какой? Ноги повели в сторону. Что за зверь?.. Вон какая горбатая тень от него. Приготовился к прыжку… Ноги несут в сторону… Глаза прикованы к тени. Пларгун бросается назад, но сильный удар в темя чуть не сбивает его с ног. "Медведь!" - мелькает в помутневшем сознании…
Пларгун, шатаясь, оборачивается - ружье стволом упирается в узловатый наплыв лиственницы… Юноша еще не совсем понимает, что с ним случилось. Прошло еще некоторое время, когда он почувствовал: воротник у левого плеча мокрый. Ощупывает. На руках - кровь. Пальцы побежали выше - по щеке, шее. Что-то теплое и мягкое. В ладони - темный сгусток крови. Он застонал, когда пальцы коснулись черепа. Опухоль в полкулака. Мягкая, как живая: бум-бум-бум. Она отвечает на удары сердца. А череп как? Если пробит?.. Надо перевязать голову. Пларгун сбрасывает ватную куртку, срывает рубаху. Разрывает рубаху на широкие ленты. Выщипывает из куртки вату. Перевязывает голову. Надо возвращаться к лагерю. Надо…
- Ав! Ав! - чуть слышно.
Снова:
- Ав! Ав!
Да это же Кенграй! Далеко. Посадил зверя… Иначе бы с чего ему так яростно лаять? И будто не было страха и сильного ушиба - напрямик на голос! Через завалы, кусты. Только слышно, как трещит одежда. И все громче и больнее стучит в голове: бум!.. бум!.. бум!..
Крупный олень-самец стоял, низко опустив ветвистые стройные рога. Перед ним носился Кенграй. Собака пыталась наскочить сбоку, но хор вовремя наставлял рога. Несколько раз сам бросался на пса, пытаясь поддеть его рогами. Но Кенграй успевал вывернуться.
Пларгун залюбовался оленем. Сразу видно, что дикий олень отличается от домашнего. Домашний более приземист, очертания его спокойные, нрав вялый. А этот высок, стройные сухие ноги "в чулках" ровной белизны, холка взбугренная, и на ней зверовато дыбится серая шерсть. Могучая грудь. Голова изящная. Рога удивительно симметричные, пышные. Нрав крутой, взрывчатый. А шерсть будто причесанная. Могучий красавец отвлек врага на себя, дав возможность уйти самкам.
Услышав хозяина, Кенграй с новой яростью бросился на хора. Олень сдвинул сухие ноги, пружинисто оттолкнулся и скакнул навстречу.
Пларгун вскинул ружье. Надо ударить чуть ниже передней лопатки. Олень мотнул головой, и тут же раздался выстрел. Хор вздрогнул, но не упал - пошел прямо. Кенграй отпрыгнул в сторону, чтобы не попасть под острые, как топор, копыта. Пларгун полез в карман, но не нащупал патронов. Полез в другой - тоже пусто. Отчаянью его не было предела, он вспомнил, что, зарядив ружье пулевым патроном, забыл прихватить еще. А олень уже уходил.
- Ту! Ту! - прокричал Пларгун, натравливая пса, и сам пустился следом.
Кенграй легко нагнал хора и, не останавливаясь, прыгнул сбоку, схватив за шею. Даже его могучие клыки не смогли удержаться на горле хора, защищенного густой длинной шерстью - "бородой". Олень повернул в сторону - по спине текла кровь. Высоковато ударил. Кенграй кашлянул совсем по-человечьи, тряхнул головой, чтобы освободить пасть от набившейся шерсти. И тут же вцепился оленю в бок и так рванул, что ослабевший от ран хор споткнулся и упал, неловко подвернув переднюю ногу. Озверевший Кенграй вскочил на холку оленю, зажал в смертельные тиски шею, придавил голову к земле. Охотник мигом оказался рядом, выхватил нож и, глубоко всадив в нижнюю часть шеи, перерезал горло. Кровь фонтаном брызнула во все стороны. Пларгун стоял над своей жертвой в исступлении, будто хор был повинен в том, что Пларгун боится тайги, как беззащитный ребенок…
А кровь лилась. Кровью испачканы руки, одежда, лицо. В крови собака. В крови - трава и кусты…
- Кенграй, наверно, уйхлад, - таинственно сказал Нехан, набивая рюкзак мясом. - Пес очень подозрительно вел себя. Как будто меня не было рядом: воет и глаза устремлены в сторону горы Нга-Биль.
- Хы… Туда медведи зимовать уходят. Там их берлоги. Говорят, там Пал-Ызнг живет, - сказал старик, разрезая тушу на большие куски.
- Я и думаю: не поселился ли в собаке чужой дух, - сказал Нехан, пристально глядя на старика.
- Собака - зверь человека. Медведь - зверь Пал-Ызнга, его собака. У каждого зверя - свой хозяин, свой дух, - медленно и негромко проговорил старик.
- Я и говорю, собака очень странно вела себя. Очень странно. Так обычно собаки не ведут себя. Эта собака наверняка уйхлад. Она может навлечь на нас грех…
…Они шли, согнувшись под тяжестью ноши. Нехан исподлобья глядел на Лучку: крепок еще старик. Сподручно с ним в тайге. Не докучлив, все время чем-то занят. Отлично знает законы тайги… И большой умелец - замечательно мастерит легкие охотничьи лыжи. И если б не он, так быстро не поставили бы сруб…
А шкуры, ох какой умелой руки требуют они! Чуть не так, и уже мех может пойти не первым сортом. Только на сортности иные теряют сотни и сотни. Хорош старик. Чудо-старик…
"Нынче пошли люди, - неспешно думал старик, - к жизни совсем не приспособленные. Парню восемнадцатый год, а он еще и тайги не видел. В его возрасте я четырех человек кормил. Обеих жен и двух мальчиков. Старшего брата черная смерть забрала…" - Старик вовсе не был настроен на воспоминания. Но разве воспоминания приходят и уходят по велению?..
"Осталась жена брата Халкук с двумя малышами. Ее, по обычаю, я и забрал к себе. Зачем бы я ее другому человеку отдал! Халкук сдружилась очень с моей женой Ангук. Они никогда не ссорились. Во всех домашних делах помогали друг другу. Хорошие жены. Дружно жили. Очень жалел, когда умерла маленькая Ангук. Умерла, когда хотела подарить сына… Мои сыновья на фронт ушли. Хорошие были парни. Зачем обоих взяли? Хоть бы одного оставили… Они добычливыми ловцами были. Оба не вернулись…
А теперь что? Стрелять-то по зверю не каждый умеет. Тяжело, ох тяжело будет Пларгуну. И что такое с его собакой случилось? Почему она уйхлад стала? Да разве узнаешь почему? Может, хозяин чем-то нагрешил, а может, сам пес пошел против закона тайги, или его к себе злой дух зовет. Хороший пес. Но что поделаешь? Воля не наша…"
- Кровь нужна, жертва нужна, - сказал Нехан.
Они подходили к стану. Старик ускорил шаги. Тревога передалась и Нехану. Внезапно тайга кончилась, они вышли на поляну. Где же полог? На месте полога - пустота. Стоит одинокая потухшая печь, а на ней обгорелая кастрюля…
- Полог сгорел, - спокойно сказал Нехан, рассматривая обрывки брезента.
- У нас второго нет, - озадаченно сказал старик. - Да где же Пларгун?.. - Нехан снял крышку, заглянул в кастрюлю и - весь побелел. В следующее мгновение лицо его налилось кровью.
- Что наделал! Что наделал! - в гневе прошептал Нехан. - Три желчи сжег! Три желчи сжег! Ограбил меня, подлец!
Лучка слышал от людей, что медвежью желчь ценят дороже золота.
- Сопляк! Молокосос! Тайги захотелось?! Соболя захотелось?! Я тебе покажу соболя! Я тебе покажу тайгу!..
…Молокосос - вот ты кто. А еще тайги захотел. Настоящей тайги. С оленями, соболями, медведями. С зимовкой в избушке среди дикой тайги… Молокосос! Ты же боишься тайги! Для тебя тайга - враг. Потому что ты ее не знаешь. Ты боишься тайги. Да, да, боишься! Хотел за жестокостью спрятать свое малодушие. Живодер - вот ты кто!
- А-а-а… Голова… О, как она гудит. А череп цел? Хоть бы череп был цел. А там как-нибудь выживем. Куда я иду? Правильно ли иду? Где Кенграй? А-а, вот он! Впереди. Он идет уверенно. Верно ведет, правильно.
…Мирл нервничал. Ругань вызывала в нем желание пустить в ход надежные свои клыки. И, как только он почуял в лесу движение, вскочил и, еще не зная, кто там, понесся к кустам, низко, по-медвежьи, опустив голову. Навстречу выскочил Кенграй. Но перестраиваться было уже поздно. Да и Кенграй понял намерение Мирла. А Кенграй, опытный боец, участвовавший во многих смертельных собачьих поединках, привык сам нападать. Он помчался аллюром.
Мирл, словно раздумывая, несколько сдержал прыть. Кенграй принял это за неуверенность. Инстинкт подсказывал: наступил момент вцепиться в горло. Мирл отлично знал: стоит чуть повернуться боком, мощный удар сшибет его с ног. И он грудью встретил Кенграя. Псы сшиблись, вздыбились. Совсем как люди, обхватили друг друга сильными лапами и наносили удары клыками.
Пларгун выбежал на яростный, захлебывающийся рык. У нивхских каюров и охотников существует своеобразный этикет: когда люто дерутся псы разных хозяев, подоспевший хозяин сильно избивает свою собаку, деликатно отстраняя чужого пса. Озверевших собак можно растащить только с помощью палки.
Пларгун прикладом отбросил Кенграя. Не успел Кенграй прийти в себя от ошеломившего его удара, как Мирл повис на его загривке. Теперь нужно было убрать Мирла, и юноша ударил его по плечу. По спине нельзя: можно повредить позвоночник. Юноше с трудом удалось разнять разъяренных псов.
- Болван! - вскочил Нехан, когда Пларгун подошел к костру. - Ты что, первый день на свете живешь: не знаешь, что ружьем бить собак нельзя!
И, поймав на себе удивленный взгляд юноши, пробурчал:
- Для тебя же стараюсь. - И посмотрел на старика.
- Грех, сын, собаку ружьем наказывать, - сказал старик. - Грех. Звери и птицы откажутся подставлять этому ружью удобное место.
Пларгун молча подсел к низкому столику - пыршу и стал закусывать остывшим мясом и юколой.
- Собрались сниматься? - спросил он, не глядя ни на кого.
- Почему ты решил, что мы собрались сниматься? - вопросом ответил старик.
- Полог-то зачем сняли?
- Сам сжег и еще спрашивает, - сдерживая злобу, сказал Нехан.
Пларгун недоуменно взглянул на то место, где стоял полог, и увидел обгорелые лоскуты брезента, остывшую печь и черную от сажи кастрюлю. Без слов было понятно, что полог сгорел от искры.
Пларгун закусил губу. Искра могла упасть и на жилую палатку. А там - зимняя одежда, спальные мешки, охотничье снаряжение… От тяжести вины стало невмоготу. Пларгун громадным усилием подавил вырывающееся рыданье.
Смотреть в глаза старшим было невыносимо, он уставился застывшим взглядом на противоположный берег реки.
Его о чем-то спрашивали. Голоса доносились откуда-то издалека, приглушенные, невнятные, как из-под земли. Пларгун ничего не понимал.
Он очнулся, когда к его плечам прикоснулись руки старика.
- Спрашиваю тебя: что случилось с головой?
Пларгун непонимающе взглянул на старика.
- Что с головой случилось, спрашиваю.
Только теперь Пларгун почувствовал, как болит голова…
Старик легонько прикоснулся к голове, снял повязку, внимательно осмотрел ушибленное место.
- Большая ссадина. Может, серьезно. Волосы остричь надо, рану йодом облить надо. Повязку хорошую сделать надо. У нас же есть походная аптечка.
Подошел Нехан. Участливо поцокал.
- Да-а, серьезное это дело.
Пока старик накладывал повязку, Нехан молча смотрел на потухший костер и о чем-то думал.
Йод мучительно жег. В голове стучало. Слезы выступили на глазах.
- У него очень серьезная рана, - сказал Нехан так, будто Пларгуна здесь не было.
- Она скоро затянется, - предположил Лучка.
- Я считаю, что Пларгуна нужно везти в больницу, - ни на кого не глядя, продолжал Нехан.
- Как его повезешь отсюда? На чем?
Пларгуну хотелось заснуть, положить голову на что-нибудь мягкое, теплое. Разговор старших совсем не интересовал его, будто говорили не о нем. И смысл разговора не доходил до сознания.
- Километрах в сорока отсюда есть стойбище рода Такквонгун - таежных охотников. Там помогут. Где на лодках, где пешком. Нашему другу надо в больницу.
- А дойдет ли пешком? - усомнился старик. - Ведь это далеко. Нужно идти через перевал.
Не найдя решения, Лучка отрешенно попыхивал трубкой.
И тут старшие увидели, как юноша медленно обернулся к ним. Лицо его, до этого безразличное ко всему, стало осмысленным.
- Что вы говорите?..
Старшие молчали. Нехан глянул на Лучку, как бы прося поддержки.
- Слушай, нгафкка, - сказал он. - Мы еще не знаем, к чему приведет твоя ссадина. Может случиться осложнение. И мы со стариком ничего лучшего не нашли, как отправить тебя в поселок. Тебе необходимо в больницу, к врачам.
Пларгун молчал. В тоне Нехана - явно подчеркнутое участие. А может быть, это только казалось?.. Спокойно и уважительно, как подобает говорить со старшими, Пларгун ответил:
- Я очень огорчен, что своим нелепым поступком причинил вам столько хлопот. Но вряд ли вы будете спокойны, если в таком состоянии я пойду через тайгу в сопки. Череп, к счастью, не поврежден. Ссадина залита йодом. А йод - сильное лекарство. Давайте подождем немного. Если будет хуже, я приму ваше мудрое предложение.
Пларгун сам удивился себе. Как это он сумел сказать все так хорошо и складно?
Нехан нетерпеливо повел плечами и сказал мягко:
- Нгафкка, ждать никак нельзя. Я же сказал: может быть осложнение. Тогда врачам будет трудно. Ведь повреждена голова, а не что иное! - Нехан многозначительно постукал пальцами по виску.
Мудрость юноши только проклюнулась мокрым птенчиком и умерла тут же под строгим взглядом Нехана. И ничего он не нашел лучшего, как сказать:
- Все-таки надо подождать. Я думаю, все будет хорошо…
- Я старший здесь! Я начальник! - закричал вдруг Нехан. - И отвечаю за всех! Я требую не возражать мне.
Старик пристально, с прищуром, взглянул на разошедшегося Нехана.
- На пострадавшего человека грех кричать, нгафкка…
Прошло еще два дня. Ссадина затягивалась. Голова прояснилась, освободившись от тупой и нудной боли. Никто не возвращался к разговору об уходе Пларгуна в поселок.
За это время Нехан и Лучка справились с избушкой. Звеньевой отстранил Пларгуна от работ - тому нужен покой. Юноша трудно переживал вынужденную бездеятельность. И нет-нет да подсоблял в чем-нибудь.
Было решено - не задерживаясь, перекинуться к Трем ключам и в два-три дня поставить избушку для Лучки. Но Нехан вновь завалил медведицу, и это задержало переброску на юг.
К тому же Лучка настаивал, чтобы ритуал проводов медведицы к Пал-Ызнгу был соблюден до конца. У тайги свои законы, утверждал старик. Они от человека не зависят. Надо эти законы соблюдать. Нельзя гневить Пал-Ызнга. А то он болезни и неудачу на людей напустит.
Все сознавали, что время торопит, но Нехан понял: возражать нельзя. Старик не простит неуважения к обычаям.
Игрищ не было, да и не могло быть: людей-то всего трое. Зрелищная часть праздника начисто исключалась. Из-за отсутствия нгарков - представителей рода ымхи - ритуал сократился до крайнего минимума. Оставалось только изобразить финал - проводы медведя к хозяину гор. Для этого требовались жертва и гостинцы.
Гостинцами могут быть клубни саранки, крупа и обязательно мос - своеобразное блюдо, приготовленное из ягод и студня из вареной рыбьей кожи. Мос - пища богов. А в качестве жертвы приносят обычно собаку.
Увешанный всевозможными гостинцами, сопровождаемый собакой, медведь, а точнее - душа медведя, отдавшая свою плоть людям, идет к Пал-Ызнгу - богу охоты и тайги - и передает ему просьбы людей. А просьб у людей много: чтобы охотнику способствовала удача, чтобы голод не посещал селения, чтобы никто в роду не болел…
Нехан попытался было предложить отдать Кенграя в жертву. Тем более Кенграй - уйхлад. Старик, внимательно слушавший Нехана, вовлеченный в сложную игру обычаев, упорно молчал, потом недовольно крякнул, всем видом выражая несогласие.
И мос не стали варить - дело это хлопотливое. Да и не взяли с собой юколу тайменя, толстая кожа которого идет на студень. Жертва символическая: немного юколы, горсть крупы, несколько пачек махорки, папирос (хорошо, хоть старик курит) и спичек, несколько кусков сахару.
Старик сколотил "дом" - ящик с двускатной крышей, положил в него кости и головы медведей и вознес его на настил лиственницы. Нехан помог поставить у "дома" прунг - священные молодые елки, украшенные священными стружками - нау. Все предметы, имевшие какое-либо отношение к святому зверю, должны лежать в одном месте, которое отныне становится священным. У этого священного места нивх обращается со своими нуждами к Пал-Ызнгу. Но и здесь допустили нарушение. На священное место отнесли только символическую жертву: "гостинцы", испачканный кровью медведя еловый лапник, который подкладывали под мясо, импровизированные носилки, головешки от костра. Никто, конечно, и не намеревался пустить в ход рюкзаки, посуду и другую утварь, тоже имевшие какое-то отношение к медведю…
На все это ушел еще один день… Только с рассветом нового дня с набитыми рюкзаками пошли они по распадкам в сторону полудня, к Трем ключам.
Было решено не отвлекаться на охоту, чтобы сразу приступить к постройке избушки для Лучки.
Три ключа - это падь, место слияния трех ключей, которые, извиваясь, врезались в темнохвойные сопки. Сопки богаты брусникой. По обоим берегам ключей - мари, красные от клюквы. Отличное охотничье угодье!
Сруб рубили буквально от зари до зари. К исходу второго дня избушку накрыли крышей из жердей и корья, насыпали поверх земли. Ночевали у нодьи - долгого таежного огня…