Наташа больше не спрашивала. Огонь между кирпичей разгорелся, и она успокоилась - он словно отгородил ее и Таю от всего страшного.
Вода медленно булькала, закипала в котелке.
- Никак, и наши купцы идут? - прислушалась Тая.
"Купцы" принесли картошку, затверделые перья осеннего спелого лука и кружку парного "вечерошнего" молока в Славиной манерке.
- Неужели это все за соль дали? - удивилась Тая.
- Да нет… Это за то, что овцу привели, - ответил Слава.
Суп получился густой, душистый, ели его сколько влезет.
Славин хлеб аккуратно поделили на всех. Вениамин Алексеевич больше не вспоминал о прошлом.
…На рассвете Тая подняла всех - пора было идти к пароходу. Слава долго не выпускал руку Вениамина Алексеевича:
- Мы вернемся, скоро вернемся… И вы к нам приходите, ладно?
Вениамин Алексеевич кивал и плотнее надвигал очки, чтобы ребята не видели его глаз. Он лишь на несколько минут забыл о прошлом, в тот вечер, а теперь оно вновь стало рядом, один на один с немолодым, смертельно усталым человеком.
* * *
Вместе с первыми заморозками приблизился фронт. Бои шли под Москвой. Уже не раз бомбили соседний город, а их, видимо, просто не считали достаточно важным объектом.
Зима пугала голодом и холодом. Не будет овощей и грибов, подорожает картошка… Хорошо, что Любови Ивановне давали большой паек и Тая умела беречь каждую каплю масла, каждую картофелину. Девочки пока не голодали.
Помогали и концерты в госпитале. Теперь их "бригаду" считали неотъемлемой частью госпитального быта. Уехавшие писали ребятам письма, новые бойцы встречали их как старых друзей…
Но еще чаще ребята бегали вместе и поодиночке к Сидору Михайловичу. Он никогда не жаловался, но они знали, что дела его не так уж хороши: в августе сделали вторую операцию ноги. ("Укоротили меня еще чуток", - как сказал он Тае.) Теперь он поправлялся, но медленно и трудно. Девочки носили ему по очереди тертые картофельные блины, иногда просто картошку с луком и грибами. Он ворчал на них, но они видели: от этой заботы ему легче… А главное, с ним можно было часами говорить обо всем, самом потаенном, и он все понимал, от всякой обиды находил лекарство.
Если бы не это, Наташа еще труднее переносила бы молчание отца. Так и не пришло от него больше ни письма, ни телеграммы. Девочка догадывалась, что мать где-то хлопотала, собирая сведения о нем, просила… И по тому, как все резче проступали морщины у материнского рта, суше блестели глаза, понимала, что надежда уходила с каждым днем все дальше…
Тем обиднее, больнее было то, что муж Любови Ивановны скоро нашел семью и писал регулярно. А кому?
Наташа многого не понимала, но по тому, как женщины во дворе смотрели вслед нарядной и веселой Любови Ивановне, чувствовала - она делает что-то нехорошее, неправильное. В один и тот же день Любовь Ивановна могла поклясться найти работу и жить "как все", а вечером, наскоро взбив светлые тонкие волосы и принарядившись, опять уходила куда-нибудь в гости, "так, в одно место".
Тая продолжала вести все хозяйство, справляясь одна за всех.
Начались занятия в школе. Ходить в нее было далеко, и с первых же дней лопнул какой-то винтик, скреплявший стройный механизм дисциплины: большинство училось кое-как.
Стала заметней разница между Наташей и Таей. Наташа с Алей пошли во второй класс, а Тая и Селим - в пятый. Они виделись теперь в школе только на переменах, да и то не всякий раз. Наташа скучала. В своем классе подруг у нее не было. Правда, через две парты от нее виднелись светлые косички Али, но с ней у Наташи дружба тоже не ладилась. Аля вообще была девочка странная - диковатая и недоверчивая, а последнее время она ходила за Селимом, как собака за хозяином. Похоже, очень боялась его почему-то.
Как-то в перемену Наташа увидела, что Селим больно ударил Алю, а та не заплакала, не закричала, спряталась за дверью - и все. Наташа подбежала к ней:
- За что он тебя? Больно, да?
Аля быстро повернулась к Наташе и вдруг показала ей язык:
- На тебе, дурочка!
Наташа так растерялась, что не нашлась, что ответить. Аля убежала. Только на следующей перемене Наташа отыскала Таю и рассказала ей про странное Алино поведение.
- Слабая она, эта Алька, - сказала Тая, - и глупая - верит Селиму. А он ее еще и воровать научит, вот увидишь.
- А разве Селим вор?
- Говорят… Помнишь, его Светланка с "михинским" Радькой познакомила? С тех пор их часто видели вместе… А ты с нею не водись, лучше будет.
- Да я и не вожусь. Но почему он ее бьет?
- "Почему, почему"!.. - Тая отвернулась и глянула в окно, где тянулись обиндевелые доски забора.
Еще недавно это был крепкий, по-хозяйски сколоченный забор, а сейчас на самой середине зияет черная дыра, а около нее на одном гвозде повисла другая доска. Ночью сорвут и ее…
Вот так же и у них. Селима давно зачислили в "неисправимые", но никто не беспокоится об Але - маленькая. А она с ним на базаре промышляет. И одна ли она?
Наташа убежала, а Тая все стояла у окна, уже не видя ни забора, ни улицы. Мысли ушли далеко. В который уж раз подумалось, что отца ей все равно не найти, да и нужна ли она ему, неизвестно, а от Любови Ивановны впору уйти хоть в детский дом. Противно жить на ее счет. Да, но как же тогда Наташа? Сама того не заметив, Тая привязалась к девочке, и теперь словно бы и на нее ложилась ответственность за ее судьбу.
Прозвенел звонок. Так ничего и не придумав, Тая пошла в класс.
У Наташи должен был идти урок чтения. Она привычно сунула руку в парту… но учебника не оказалось!
Наташа тронула за рукав соседку по парте:
- Ты мою "Родную речь" не брала?
- Нет, у меня своя есть…
Девочка для верности нагнулась и заглянула в парту. Пусто. "А что, если украли?" - пришла страшная мысль.
Почему-то вспомнилось, как вчера у дверей дома ее встретил Селим и, толкнув локтем, спросил: "Говорят, тебе мать "Родную речь" достала новую? Верно или зря звонят?"
Наташа оттолкнула его руку: "А коли и так, тебе какое дело? Я учебниками не торгую!"
Селим свистнул тихонько, одновременно передернувшись всем телом, как умели только лихие базарные налетчики: "А я и не покупаю. Мне достанут…"
Наташа едва дождалась конца урока. Решение уже созрело.
Заметив, как первой метнулась к дверям Аля, Наташа, чуть не сбив с ног учительницу, кинулась ей наперерез и, не удержавшись, вместе с Алей упала на пол.
Близко, у самого своего лица, она увидела моргающие, застланные слезами, ни в чем не оправдывающиеся Алины глаза и невольно отпустила ее руку.
- Куда спрятала учебник? Говори!
- Ой, девочки, так это, наверное, она вчера у меня булку из парты украла! - пискнул сзади чей-то голос, но на него не обратили внимания.
Ребята сомкнулись тесным кольцом вокруг обеих девочек и ждали. Неизвестно откуда появился Селим, стал у двери, как всегда подрагивая, постукивая ногою.
Аля как-то странно, словно ее переломили надвое, встала на ноги и одними губами шепнула:
- В парте…
- Эх ты, мусор! - сквозь зубы выругался Селим и повернулся, чтобы уйти, но путь к отступлению был отрезан: в класс медленно и властно вошла Ираида Павловна - завуч школы.
Ее светлых, с ледяным холодком глаз боялись самые отпетые хулиганы.
- Что здесь происходит? - спросила она очень тихо, но ее услышали все.
- Алька у Наташи Ивановой книгу украла! - доложил кто-то, надежно спрятавшись за спинами других.
- Что? Кто это сказал? Выйди сюда!
Но вместо говорившего вышла вперед Тая, которую успели предупредить о случившемся.
- Ираида Павловна! Наташа не виновата, она хотела только задержать Алю… Книга дорого стоит… Новую достать трудно. И Алю ругать нечего - ее Селим заставил, а его - Светланка Смолкина. Они целые дни на базаре шатаются - у спекулянтов в подручных…
- Выгнать их надо - и все! - раздался тот же голос из-за чужих спин.
Лицо Ираиды Павловны приняло совсем непривычное выражение глубокого сомнения. Класс притих.
- А если выгнать, то куда они пойдут, как вы думаете, ребята?
- На базар. Воровать! - убежденно ответила Тая. - Селим, так я говорю?
Ираида Павловна опомнилась. Лицо стало обычным - непроницаемым. Вместо глаз - льдинки.
- Кончим разговор об этом. А тебе, Лебедева, и вообще не место здесь. Иди в свой класс. И ты, Шафигулин, тоже. В ближайшее время проведем родительское собрание.
Она повернулась и плавно пошла к двери, чуть выше, чем обычно, держа голову. В этом чувствовалась неуверенность.
Ребята разошлись по местам. Тая разочарованно пошла к себе. Она ждала особенного, необыкновенно мудрого решения, которое сразу спасло бы всех, а тут собрание… Что оно даст?
Селим издали показал ей кулак. Она только поморщилась.
Ираида Павловна сама не заметила, как очутилась в учительской.
Навстречу ей порывисто встала какая-то женщина в модном, но уже поношенном пальто. Большие подкрашенные глаза были заплаканы, и, совсем уж не к месту, дрожала на подбородке детская ямочка.
- Простите… Мне нужно видеть Наташу Иванову из второго "А". Ее матери очень плохо…
- Кто вы такая, что случилось?
- Я их квартирантка - Гайдай, Любовь Ивановна… Только что похоронная получена… Погиб Наташин отец. А мать… кажется, сошла с ума… Я просто не знаю, как быть…
Ираида Павловна поколебалась секунду.
- Позовите сюда Лебедеву из пятого "Б". - Обернулась к Любови Ивановне: - Я думаю, все-таки будет лучше не сразу все рассказать Наташе.
Тая быстро вошла в комнату и, прежде чем кто-либо успел сказать хоть слово, по лицам, по неловким, угловатым позам присутствующих поняла: случилось что-то страшное.
- У Наташи Ивановой… - начала Ираида Павловна.
- Отец погиб?! - вскрикнула Тая.
- Да, и с матерью тоже плохо - такой удар….
- Не говорите пока Наташе, ладно? Я сама схожу домой… Идемте, Любовь Ивановна, - недружелюбно, коротко добавила Тая.
Она ненавидела сейчас эту женщину как никогда. "Ну почему, за что горе обходит тебя стороной?! Сытая, всем довольная…" - думала Тая, громко, назло самой себе и всем на свете, топая негнущимися подошвами по мерзлой земле.
Около дверей квартиры толпились женщины; по-куриному вытягивая шеи, старались заглянуть друг другу через плечо.
- Ну что? Батюшке сказали, придет?
- Пошли… До церкви-то, милая, неблизко, а ноги старые…
- С уголька спрыснуть - тоже, говорят, помогает… Авось не помрет, отутовеет.
Тая локтями и плечами пихала в чьи-то мягкие бока, кому-то наступила на ногу… Любовь Ивановна шла следом. Женщины шипели:
- Принесла нелегкая нечистого духа!
В комнате, на стареньком диване, лежала Серафима Васильевна. Тело ее вытянулось, потеряло живую упругость. Лицо белое.
- "Скорую помощь" вызвали? - спросила Тая у Клавы Смолкиной, что-то делавшей у наскоро принесенного образа Христа-спасителя.
- Чего уж там "скорую помощь"! Слепому видно - отмаялась, мученица. Как это похоронную-то принесли…
Но Тая, не слушая, уже кинулась к двери. Бешено сверкнула глазами на Любовь Ивановну.
- И этого не сумели!!
- Не беги, Тая, сейчас приедут. Я вызвал, - сказал спокойный мужской голос.
Тая обернулась. В дверях, опираясь на палку, стоял Сидор Михайлович.
- Как вы здесь очутились? - удивилась Тая.
- Да я теперь где угодно могу… кроме фронта. Вчистую вышел…
Тая почти не слушала, что он говорит. Она видела только белое с синевой лицо Серафимы Васильевны, и в голове монотонно повторялись одни и те же слова: "Как же Наташа… как же Наташа…"
Во двор въехала "скорая помощь".
Под сочувственные охи и ахи Серафиму Васильевну увезли в больницу.
И только тогда примчалась Наташа - ей все-таки кто-то сказал о случившемся. Серые глаза в густых черных ресницах стали огромными, косички выбились из-под платка.
- Таечка… правда?!
- Да, Натка…
Наташа мгновенно потускнела, сникла. Как чужая, села на краешек стула у стены.
"До последней минуты надеялась", - грустно подумала Тая. И только тут вспомнила про Сидора Михайловича. Он как присел возле двери, так и сидел, вытянув натруженную протезом ногу.
- Ой, простите… Я ведь так и не поняла толком. Вас выписали, да? - спросила Тая.
- Точно. Выписали, - кивнул он и невесело усмехнулся: - В белый свет. Работу, конечно, найду, руки-то остались, а жить не все ли равно где…
- Нет, не все равно! И мы придумаем, должны придумать… - Глаза у Таи знакомо сузились, - А что, если у нас на кухне? Там тепло и места много. А пользуемся мы ею когда? Раз в году… А, Сидор Михайлович? Как вы?
Он смотрел на нее странно, какими-то почти неверящими глазами.
- Господи, и кто ее родил такую? - спросил как бы сам себя, но тут Hie уже спокойно, деловито ответил: - Оно бы куда как добро, привык ведь я к вам, но жилье мне уже нашлось. На "михинском" жить буду, тоже рядом… Тебе, может, помочь что надо?
Тая старалась говорить бодро, что-то все время делала и была очень рада приходу Сидора Михайловича. Все-таки это хоть как-то отвлекало Наташу. Впрочем, может, она и не замечала ничего - так и сидела в углу серым комочком.
* * *
В городок прибыли новые беженцы, совсем не похожие на тех, что были до сих пор. Люди уже повидали всякого, привыкли к горю и нужде, научились отличать и тех, кто лишь прикрывался этой нуждой… А тут и выбирать было не из кого: все голые, все голодные.
Никто не знал, какими сложными путями почти год добирались до маленького приволжского городка разноязыкие люди, согнанные с родной земли еще в первые дни войны.
Были среди них украинцы, поляки, евреи, но сейчас все они стали на одно лицо - невиданно худые, с особым, словно раз навсегда остановленным взглядом… Они как-то стихийно разбрелись по улицам, отыскивая себе углы, и так жалок был их вид, что люди уступали последнее. Когда власти спохватились, устраивать было уже некого - город всосал и эту каплю горя.
На "самохваловский" двор забрела большая, многодетная семья. Может, женщины и поколебались бы еще, но всех их поразила седая костлявая старуха, которая на ходу грызла сырую картофелину, прямо с шелухой, лишь чуть потерев ее о засаленный рукав кофты… И еще носатая черная девчонка, равнодушно волочившая по мерзлой земле огромные галоши на босых ногах… Даже без споров их пустили в кухню. Звали этих людей Зацы. А девочка носила странное, непривычное имя - Гитля.
Тая и тут первой организовала по дому сбор добровольных пожертвований. Заставила и Наташу ходить с собой по квартирам. Тае все казалось, что, если ее оставить одну, случится беда.
Наташа покорно носила за нею какие-то нелепые, неизвестно на что нужные вещи: желтый от старости корсет, половину пестрой шали, кучу ношеных чулок… Но Зацы всему радовались и за все благодарили долго и шумно. А тут еще выяснилось, что люди-то они очень нужные - портные-лицовщики. Все ахнули, когда старик Зац из старого, латаного жакета Любови Ивановны "построил" для Таи прямо-таки красивое пальто… Скоро на кухне отбоя не стало от заказов.
Зацы отмылись, приоделись, и тогда все увидели, что у Гитли удивительно красивые черные глаза с ярким золотым ободком вокруг мерцающего зрачка. Красоту этих глаз не портил даже большой нос. Еще у нее были замечательные волосы - такие густые, что в них ломались гребенки. Гитля пошла в первый класс с Олегом.
…Тая вернулась из школы поздно. Так уж получалось, что и в классе ей всегда хватало дела. По привычке протянула руку к выключателю за дверью, но вспомнила, что света все равно нет, и на ощупь нашла дверь. Из комнаты несся отчаянный плач и какие-то выкрики: Любовь Ивановна опять лупила за что-то Олега. Тая только вздохнула. Все это стало повторяться слишком часто… Она открыла дверь.
Олег тенью мелькнул мимо и исчез в темном коридоре. Любовь Ивановна в изнеможении откинулась на диванную подушку:
- Не могу больше! Теперь еще новое дело - с девочкой сидеть не хочет! Конец этому будет или нет?!
- Наташа где? - не отвечая, спросила Тая.
- Ах, да разве я знаю?! Впрочем, она там на кухне сидит, с этим чудаком, я и забыла…
- Каким еще чудаком?
Но Любовь Ивановна уже не слушала. В зеркале над диваном она рассмотрела какое-то пятнышко у себя над бровью и теперь сосредоточенно изучала его.
Тая спустилась в кухню. Там возле самодельного верстака, на котором по-старинному, поджав ноги, сидел старик Зац, устроился страшно знакомый человек.
- Вениамин Алексеевич! - вскрикнула Тая.
Он живо обернулся. Из-за его плеча выглянула и Наташа. Слава тоже был тут.
- Вот и последняя! - с удовольствием заявил Вениамин Алексеевич, - Теперь все собрались, и можно показать, что я вам привез…
Он подвинул плетеную ивовую корзину и начал вынимать оттуда плотные грозди мороженой рябины. От нее потянуло лесной горечью и палым листом.
Тая смотрела на него и не узнавала - словно и тот человек и не тот… Ватник на нем новый, чистый, и валенки на ногах аккуратно заштопаны.
- Где же вы теперь живете? Неужели все там же? - не выдержала она.
- Нет… - Он чуть заметно улыбнулся. - Я в колхозе работаю счетоводом, там же, в Кузьминках, и живу. То все в прошлом… все. А хорошо, что вы встретились мне тогда! Только знаете, - он хитро, искоса посмотрел на всех, - суп-то мы, помните, варили? Так вот я потом посмотрел в котелок утром, а там червей!.. То-то, думаю, такой наваристый вышел…
- Ой, не говорите про них! - ахнула Наташа. - Неужели мы их съели?!
- Да, выходит, так… Но это ничего, они не ядовитые…
Он и говорил теперь иначе - проще, спокойнее, без непонятных слов, но Тае он нравился от этого еще больше.
Рябина пошла по рукам. Хватило всем, даже еще отсутствующим Зацам оставили.
- Я ведь сначала к вам наверх поднялся, - рассказывал Вениамин Алексеевич, - но вижу, там шумно ж что-то не то, а тут Наташу встретил, и мы пошли сюда. Правильно, по-моему, сделали…