- Сейчас я вас запечатлею на всю жизнь. Пройдут десятки лет, вы уже состаритесь, разойдетесь в разные стороны, но у вас сохранится фотография. Она будет напоминать, что в таком-то году были вместе, работали на лесозаготовках и к вам специально приезжал фотограф Евгений Чирков. Я, конечно, не обязан раздавать бесплатно фотографии, я тоже ценю свой труд, несу расходы… Но мы с вами можем договориться. За небольшую плату я сделаю вам великолепные фотоснимки.
- А сколько это будет стоить?
- Пустяк! Одна карточка десять рублей, две - пятнадцать, а если полдюжины - за тридцатку сделаю.
- Что-то дорого?
- Так ведь это не в ателье, а в лесу! Один фон чего стоит! Это только я, дурак, согласился выехать в лес. Какой порядочный фотограф согласится поехать сюда? А вот я поехал. Поехал потому, что считаю нужным сделать хорошее, полезное дело для людей, самоотверженно работающих на лесозаготовках.
- Ладно, согласны! Только не волыньте.
- Задаточек соберите, чтобы я в надежде был, что тружусь не зря.
- Соберем! Рядимся из-за пустяков. Пока канителимся, сколько бы разделали леса…
- Но, друзья мои, я у вас редкий гость.
- Редкий, да меткий!
Перед праздником витрина появилась. Была она хорошо оформлена: расписана, раскрашена, оплетена пихтовыми гирляндами. В ней много было новых портретов передовиков соревнования. Среди них и портрет Лизы Медниковой. Посмотрев на него, девушка чуть не расплакалась. Она не походила на себя, а пилу, которую держала на руках, можно было принять за муфту или за кошку… Лиза была сфотографирована на фоне грязной стены, и не многие знали, что эта стена сооружена фотографом из "сосины".
Напротив витрины висела подновленная доска показателей работы лесных участков. Второе место на ней после Чаруса занимал Моховой. Ошурков выполнил октябрьский план на сто процентов с хвостиком, тогда как остальные участки застряли где-то на восьмидесяти-семидесяти процентах. Степан Кузьмич ходил козырем. Встречаясь со своими соперниками, он подтрунивал над ними, выкатив свои водянистые, вечно воспаленные глаза.
- Ну, чья взяла? Ошурков - пьяница! Не возражаю, люблю "лесную сказку". Но Ошурков пьет, да дело разумеет. А вы, трезвенники, где оказались? На первом месте с конца! У меня один Хрисанфов всех ваших лесорубов за пояс заткнет…
Особенно не терпел бахвальства Степана Кузьмича Чибисов. Он приходил в бешенство от издевок Ошуркова и называл его жуликом.
- А вот ты сумей сработать так, как я, - отшучивался Степан Кузьмич. - Я дал по своему участку к празднику сто с гаком, а ты сколько? Приходи ко мне и поучись, как надо работать.
- И пить? Праздник еще не наступил, а ты уже пьян.
- А кто празднику рад - накануне пьян. Я пью потому, что хорошо поработал, пью от трудов праведных. А ты попробуй напейся, так тебя излупят всего.
Подготовка к празднику чувствовалась повсюду. Яркий кумач пылал, подобно кострам, среди лесов и снегов. В магазинах люди толпились за покупками. В домах шла стряпня, над поселками стлались пряные запахи сдобы, жареного и пареного. В квартирах наводили порядок: протирали оконные стекла, подбеливали печи, мыли полы, доставали из сундуков праздничные половики, коврики, скатерти, занавески. Все сверкало чистотой, дышало свежестью, от чего на душе у людей становилось светлее и радостней.
Накануне праздника на всех лесных участках прошли торжественные собрания. На Новинке люди собрались в переполненном красном уголке. Здесь были руководители участка, передовики труда, пришло много стариков. Сергей Ермаков приехал из Сотого квартала с матерью, ввел ее в зал под руку. Пантелеевна выглядела строгой и торжественной, на голове у нее черная вязаная косынка, на плечах - старинный шелковый платок с перьями жар-птицы. Окинув взглядом зал, в котором было очень жарко и сильно пахло пихтой, она слегка поклонилась всем собравшимся. Увидев на первом еще не занятом ряду перед сценой Медникову, она сказала сыну:
- Вон Лизанька. Пойдем к ней. Да не вздумай у меня нос воротить от девушки.
Лиза увидела старуху, идущего за нею Сергея и вдруг вспыхнула, покраснела, быстро встала и заговорила смущенно:
- Проходите сюда, тут свободные места.
Пантелеевна поздоровалась с Лизой, с Паней. Прежде чем сесть отступила в сторонку, чтобы дать возможность сыну приветствовать девушек. Но парень и не думал подавать им руку.
- Вы разве уже сегодня виделись? - спросила Пантелеевна с ноткой недовольства в голосе.
- Ви-иделись! - небрежно сказал сын и сел, оставив место для матери между собой и Лизой.
Верховодил на собрании старик Фетис Федорович. Он прибодрился, подравнял бороду и казался теперь намного моложе своих лет. Произнеся коротенькую вступительную речь о празднике, он предложил избрать президиум, ловко, как молодой, подставил стул Лизе Медниковой, поднявшейся на сцену, посадил с ней рядом Сергея Ермакова, похлопал молодых людей по плечу. Затем предоставил слово для доклада Багрянцевой.
Пока Нина Андреевна шла к трибуне, раскрывала папку, он попросил стоявших в проходах занять освободившиеся места. На первый ряд села Дарья Семеновна Цветкова. Она вела за собой, держа за руку, словно маленького, Харитона Богданова. Он был в тщательно разутюженном костюме, в галстуке, выбрит и даже напудрен и надушен; шел он своей неуклюжей походкой и выбуривал глазами из-под лба, поглядывая на стороны, как будто впервые видел этих одетых по-праздничному людей.
- Садись, Харитон Клавдиевич, рядом с бабушкой, - сказала Дарья, указывая на место возле Пантелеевны.
- Нет еще, покамест не бабушка! - возразила Ермакова и перевела взгляд на сцену, где, как именинники, сидели рядышком Сергей и Лиза, такие молодые, свежие, разрумянившиеся. И она подумала: "Вот бы привел бог посадить их так вместе дома, за свадебным столом…"
От умиления у старухи на глазах навернулись слезы, она хотела их сдержать, но не смогла - и расплакалась.
- Вы, бабуся, что? - спросила Торокина.
- Ничего, ничего, золотая моя… Это от радости.
И Пантелеевна торопливо начала вытирать слезы кончиком полушалка с яркими перьями жар-птицы.
37
Мимо окон каморки Дарьи Цветковой к крыльцу мужского общежития, звеня колокольцами и бубенцами, промчались три тройки лошадей, запряженных в широкие кошевы. На первой, серой тройке на облучке за кучера восседал Фетис Федорович Березин, выставив наружу ногу в унте, как заправский ездок-лихач. На нем была лисья шуба с меховыми, откинутыми на стороны бортами, круглая шапка с красным верхом и кумачовый жгут, перекинутый через левое плечо и завязанный бантом на правом боку.
Женщины, собравшиеся у Цветковой, и мужчины - в общежитии у Богданова, вышли на крыльцо.
- Где молодые-то? - спросил Березин, сдерживая разгоряченных лошадей с лентами в гривах и челках.
- Сейчас, одеваются.
В комнатушке у Дарьи все было перевернуто вверх дном, раскрытые сундуки стояли среди пола; сама невеста в белом атласном платье, отделанном на груди кремовыми кружевами, с розочкой вместо брошки, гляделась в зеркальце, а женщины суетились возле нее, делали модную прическу, подводили брови, красили губы, утюжили носовые платочки.
- Скорей, бабоньки, скорей! - говорила Цветкова. - Где Харитон-то Клавдиевич? Уже, поди, оделся, ждет?
- Ну подождет.
В дверь постучали.
- Можно, войдите! - крикнули женщины.
У порога появился женихов дружка, Шишигин. На нем был новенький с борами белый полушубок, чесанки с галошами, шапка-ушанка, а на груди на полушубке огромный красный бант, от банта две ленты свесились; карманы оттопырены, из них торчат горлышки бутылок. Шишигин, видать, уже приложился к огненной водичке, от этого малюсенькие глазенки его светятся по-доброму.
- Скоро вы, Дарья Семеновна? - спросил он. - Жених уже на крыльце дожидается.
- Сейчас мы, сейчас! - ответили женщины. - Уходи отсюда, нечего тебе возле баб околачиваться.
Невеста вышла на крыльцо в плюшевой шубе, пуховой шали. Брови вместо белых стали черные, губы красные. Встала рядом с женихом. На нем бобриковое пальто, шапка каракулевая пирожком, новые валенки, грудь открытая, под пиджаком виднеется шелковая рубаха небесного цвета, подаренная невестой, и буро-малиновый галстук с косыми полосками, на руках кожаные перчатки - щеголь щеголем! Стоят рядом, словно на показ вышли, а возле коней, кошевок собрались парни, девчата, мужчины, женщины, ребятишки. Глазеют, пощелкивают семечками, орехами; в гуще толпы, надвинув фуражку на ухо, стоит гармонист и играет.
- По местам, по местам! - скомандовал Березин. - Жених и невеста, садитесь ко мне, а остальные размещайтесь на вороных, на рыжих, кому где нравится.
Богданов и Цветкова сели рядышком в первой кошеве. Оба были смущенные, друг на друга не глядели. Какой-то мальчишка пристроился на запятках и наговаривал им:
- Невеста без места, жених без ума!
- Кыш, угланье! - ходил возле кошевок дружка Шишигин, отгоняя мальчишек.
- Уселись? - спросил Березин.
- Готово, готово! - крикнули ему. - Трогай.
- Не, не, не готово! - вытаскивая из оттопыренного кармана бутылку и маленький граненый стакашек, сказал Шишигин. - Надо вооружиться батожком, а то кабы дорогой волки не напали.
Наполнил стакашек и, подавая Березину, проговорил:
- Ну-ка, сваток, смочи коням копыта, чтобы шибче бежали.
- Не надо! - отмахнулся Фетис Федорович. - Я уже на взводе.
- Ничего, ничего, сваток! При таком деле не пить нельзя. Опрокинь… Ну, вот. А языком закуси.
Затем подошел к Богданову.
- Обидел ты меня, друг! Тебе бы и подавать-то не стоило. Где я теперь узнаю про то, что на свете делается? Но я не сержусь… Глотни на дорожку, чтобы теплее было, а то у тебя под одним боком жарко, под другим холодно. Так… Теперь вам, Дарья Семеновна!
- Ой, нет, нет! - замахала руками Цветкова.
- Не будешь пить - вылезай из кошевы! Сейчас высажу.
- Ну выпей, Даша! - попросил Богданов. - Гулять так гулять! Такое у человека раз в жизни бывает.
Цветкова покорилась, выпила. Шишигин сунул ей в руку конфетку, а сам пошел к следующим кошевкам, где были гости, приглашенные со стороны жениха и со стороны невесты. Еще за несколько дней до свадьбы Богданову принесли лист бумаги, ручку, чернила, и он с трудом написал фамилии тех, кого приглашает. Первым в списке был замполит Зырянов. Затем следовали фамилии тех, с кем Харитон жил, работал. Последним он записал Синько, а потом вычеркнул его, да так крепко нажал на перо, что оно сломалось, - видно, вспомнил про Дарьину козу.
Тройки одна за другой выехали на дорогу и кратчайшим путем, зимником, помчались в Чарус, где, по договоренности, молодых должен был ожидать работник загса.
Был крепкий морозец. Кони бежали резво, под дугами гремели колокольчики, на шеях ширкунцы, в гривах развевались ленты, из-под копыт на седоков летели снежные комья. Скоро люди в кошевках стали белыми, и только лица у всех горели от морозца и выпитой водки.
Березин, сидевший на облучке, весело поглядывал по сторонам да покрикивал на лошадей, туже натягивая вожжи.
- Эй, вы, соколики!
Люди на задних тройках ехали шумно, с криками, с песнями. И только Дарья с Харитоном молчали, глядели на медвежью шкуру, прикрывавшую их до пояса, и скидывали с нее снежные комья.
Вскоре на заснеженных вырубах показался Чарус. От флагов, от кумачовых полотнищ он весь был словно в кострах. На его длинной улице было много народа, молодежь ходила толпами; из громкоговорителей, установленных возле почты и конторы леспромхоза, гремела музыка, повсюду вразнобой слышалась игра на гармошках, далеко за поселок летели крики, песни.
Веселый свадебный поезд мчался по поселку, как вихрь, от которого гуляющие шарахались в снег, в сугробы.
В помещении загса, украшенном цветами и картинами, их встретила пожилая полная женщина в очках.
- Вот вам и поп! - шепнул Шишигин Богданову из-за плеча.
Харитон и Дарья разделись, сели на мягкий диван, пообогрелись. Женщина побеседовала с ними, как положено при этом, о браке, о семье, а затем стала оформлять документы.
- На какую фамилию вас записывать? - Женщина посмотрела на Цветкову, потом на Богданова.
- Как, Даша? - в свою очередь спросил Богданов.
- Ну, пишите на его! - сказала она, кивнув на Харитона. - Была Цветкова, и не будет Цветковой.
Когда все было оформлено и они расписались в книге и в акте, женщина встала, вручила Богданову свидетельство и поздравила с законным браком. Тут же начали поздравлять и гости, пожимать руки. Перед тем как уходить Шишигин подошел к заведующей и, показывая на горлышко бутылки в кармане, предложил:
- Может, выпьете чарочку за молодых?
- Нет, спасибо! - сухо сказала женщина, убирая документы.
Возле троек опять собрался народ.
- Чья это свадьба? Кто женится? - спрашивали в толпе.
- Лесоруб женится! - сказал Березин, направляя тройку вдоль улицы. Неподалеку от конторы леспромхоза он осадил лошадей.
- Тьщ, т-пру!
Через дорогу была перетянута красная ленточка.
- Дальше ходу нет! - сказал Фетис Федорович. - Как теперь быть-то? А? В объезд придется.
И повернул коней к дому Зырянова.
Навстречу вышли замполит и директор леспромхоза.
- Поздравляем, поздравляем! С новой жизнью. - говорили они, пожимая руки супругам Богдановым. - Просим зайти, погреться.
Харитон был смущен.
- Премного благодарен, начальники! К дому надо продвигаться.
- А мы сейчас не начальники. Мы, как все, отдыхающие… Пожалуйте!
Откинули медвежью шкуру, взяли Дарью и Харитона за руки. Упираться Богданов не стал - зачем перечить хорошим людям?
- Давай уж, Даша, зайдем. Потом как-нибудь отблагодарим.
Стол в горнице у Бориса Лавровича был заставлен винами и всевозможными закусками. И когда все гости расселись по местам, были наполнены стопки и стаканы, Зырянов поднял свою рюмку.
- Друзья! Выпьем за наш большой праздник, за наших людей, за право каждого на счастье. Желаю Харитону Клавдиевичу и Дарье Семеновне жить в дружбе, в согласии, создать крепкую семью. Мы, советские люди, против всякого брака в работе, а вот за такой брак, как этот, мы горой!
Когда были вторично наполнены и подняты посудки, Шишигин закричал, притопывая ногами:
- Ой, горько, горько!
- Подсластить, горько! - закричали гости.
Все взоры были обращены на Богдановых. Дарья потупилась, а Харитон растерялся, покраснел, замигал глазами; на лбу выступила испарина. "Ну, зачем это? - словно говорил он. - Ну, увольте меня от этого, как же можно при народе?"
- Харитон Клавдиевич, страсть горько! - пробасил Березин. - Подсласти, не скупись!
- Пить невозможно!
- Не водка, а полынь!
Точно виноватый, Богданов спросил:
- Что же, Даша, разрешишь, что ли?
- Разрешаем, разрешаем! - закричали гости.
Под аплодисменты Дарья повернулась к Харитону и сложила бантиком свои губы.
- Теперь сладко!
- Как мед!
Ну, а дальше все пошло как по маслу. Люди пили, ели, кричали "горько", просили подсластить. Все были навеселе, раскраснелись. Пустились в споры, в разговоры. Подвыпивший Шишигин напирал на Якова Тимофеевича.
- Неправильные ваши распоряжения, товарищ директор.
- Какие распоряжения неправильны?
- А почему вы запретили заготовлять телеграфные столбы?
- Нарядов нет, не требуются.
- Как так не требуются? Может ли это быть? Я слышал, правительство нажимает на стройку электрических станций. Разве электричество не по проводам побежит? Провода-то на столбы вешать. А вы говорите, столбов не надо. Тут вы промах делаете. Иной раз привезут к нам на эстакаду хлыст. Думаешь, эх какой бы телеграфный столб из него получился! А его приходится чуть ли не на вагонную стойку раскраивать. Жалко дерево портить.
В разгаре пира поднялся Березин, сказал в шутливом тоне:
- Не пора ли к лешему, гостеньки? Надо и честь знать.
- Гуляйте, гуляйте! - перебил его Зырянов.
Директор леспромхоза посадил Березина на место и шепнул:
- Фетис Федорович, не егози, пускай люди пьют, закусывают.
- Люди-то пьют, закусывают, а кони стоят голодные, - возразил Березин. - Коней пора ставить на отдых, мы можем гулять и на Новинке. Догуливать к нам пожалуйте.
- В этом ты прав, - согласился Черемных. - Тогда езжайте.
Три тройки вскоре мчались в обратный путь. Харитон и Дарья сидели в обнимку, а с задних троек кричали:
- Горько, подсластить!
- Уже рассластили! - отвечал Березин, подмигивая.
Почти перед самой Новинкой на крутом повороте дороги кони встали, захрапели, попятились. Перед ними был высокий завал из елок, из хвороста, из сушника. Из-за засады раздались крики, ружейные выстрелы. Первая тройка круто повернула, шарахнулась в сторону, в снег, кошевка перевернулась, и Харитон с Дарьей оказались в сугробе.
Наверху завала с берданкой появился пилоправ Кукаркин.
- Ага, перетрусили!
Из-за завала высыпала с гармошкой веселая пестрая толпа.
- Выкуп нам за невесту давайте, выкуп! - кричали женщины.
- А нам за жениха! - басили мужчины.
Все окружили Харитона и Дарью, начали отряхивать с них снег; потом повели за завал, где посреди дороги стоял стол, на столе водка, тарелки с вилками. Над костром в сторонке висело ведро, в котором варились пельмени.
Достав из кармана бутылку и стаканчик, Шишигин угостил сначала Кукаркина, потом стал обносить всю его компанию.
На столе в клубах пара появились горячие пельмени.
- Прошу к столу! - скомандовал пилоправ.
И снова всем стало горько, снова виновникам торжества пришлось сластить продукцию водочного завода.
Завал был раскидан на стороны, и тройки помчались дальше. Вслед за ними, наигрывая в гармонь, с песнями и пляской направилась в Новинку ватага пилоправа Кукаркина, шествие которой замыкала подвода со столом и посудой.
В Новинке Харитона и Дарью высадили среди улицы. От самой дороги к большому двухэтажному дому были разостланы полоски ярких половиков. Минуя Дарьину каморку и мужское общежитие, половики вели вверх по лестнице на второй этаж. Богдановы шли под ручку впереди, а за ними - гости, за гостями гудела праздничная толпа.
На втором этаже в коридоре Березин вышел вперед, подошел к двери, обитой войлоком и клеенкой, щелкнул внутренним замком и, подавая ключ Богданову, сказал:
- Харитон Клавдиевич, вот ключ от вашей новой квартиры. Живите, будьте счастливы, всем довольны… Прошу, заходите!
И распахнул дверь.
Богданов перешагнул порог, огляделся.
В большой светлой комнате у глухой стены стояла накрытая пышная никелированная кровать, над ней висела написанная маслом, в массивной раме копия с картины Шишкина "Утро в сосновом лесу". В углу на отдельном столике стоял радиоприемник. Посредине комнаты находился сервированный стол, плотно обставленный кругом стульями. Новенькая посуда на белоснежной скатерти, приборы из нержавеющей стали, бутылки с винами - все это блестело, играло.
- Пожалуйста, раздевайтесь, вот вешалка! - говорил Березин. - Чувствуйте себя как в своем собственном доме. Все это ваше.