6
Утром Петя съездил на Васильевский и привез Лидочкины вещи - разломанную корзинку, жестяной чайник, матрасик и продавленную чахлую подушку.
В этот день они никуда не выходили, и Лидочка была пьяна Петей и своей любовью.
На следующий день оба пришли на площадку. Петя прошел в раздевалку, Лидочка направилась в свою группу.
Но по дороге ее остановил Коля Клепцов.
- Лида, на два слова!
- Что такое?
- Видите ли, может быть, это не мое дело… Я вижу вас все время с Мальшиным… Так вот, я хотел предупредить вас… Собственно говоря, я… мы ничего не можем сказать о нем плохого. Его отец рабочий. Сам он был в Красной Армии… на фронтах… Но он какой-то странный. Всех чуждается. В комсомол отказался вступить… живет широко, тратит большие деньги… откуда достает - неизвестно. Некоторые пытались заходить к нему, но он никого к себе не пускает… говорит, не любит людей… значит, он человек не общественный и не наш… вот я и решил вам сказать.
Лидочка побледнела и с презрением, раздельно, сказала Коле:
- Вы, Коля, сплетник и клеветник. А чтобы вы больше не говорили гадостей, - имейте в виду, что я жена Мальшина, живу в его квартире и ничего нехорошего у него нет.
Коля смешался.
- Я ничего… Простите! Я ведь не знал!
- И не надо вам знать! И больше нам говорить не о чем!
7
Июль приходил к концу. Темнели ночи, делались долгими и увеличивали Лидочкино счастье.
Забыла в счастье рабфак, зачеты, собрания и сидела больше дома.
Любила Петю крепко, и Петя баловал ее подарками, сластями, кинематографом, дарил платья, покупал книжки.
Деньги у него всегда были, и в желтом бумажнике шуршали новенькие червонцы.
Иногда беспокоило, что Петя уходил среди ночи, часов в двенадцать, в час, и возвращался только под утро.
- Куда ты исчезаешь, Петя? Что за тайна? Мне это не нравится! - сказала она однажды.
Петя нахмурился.
- Не приставай! Что за мещанство? Куда… куда? Хожу в клуб. Одним монтерством не проживешь. Мажу в макашку, а мне везет всегда.
Лидочка внимательно взглянула на него.
- Это нехорошо, что клуб. Это нечестно, и пролетарию в таких грязных местах недостойно находиться. Я этого не хочу!
- Брось глупости! Кто в клубе сидит? Нэпман! А у нэпмана деньги ворованные у нашего же брата, бешеные. Так чем у него их другой нэпман вытянет - пусть они лучше в мой карман перейдут. Я же не шулерничаю. Честно играю. А раз везет - отчего с буржуя не взять?
И успокаивал Лидочкины сомнения поцелуями, от которых горело тело и, замирая, стучало сердце.
Но однажды, когда Петя вернулся под утро и засыпал Лидочку ласками в белой спаленке, - на лестнице дрогнул звонок.
- Эх, кого нелегкая принесла? - проворчал Петя и пошел открывать.
Неведомая сила столкнула Лидочку с кровати, и она, бесшумным зверьком, подкралась к выходившей в переднюю двери, которую Петя прикрыл.
Прижалась ухом и услышала:
- Ей-право! Говорю тебе! Очнулась проклятая старуха…
- Что ты врешь?
- Да не вру! Промах дали. Говорил я тебе, дураку, - стукни еще раз. А ты не захотел. Не стану мертвую бить. Вот тебе и мертвая!
- Ну, хоть и ожила, какая беда? Ведь она нас-то не знает?
- А по приметам опишет, по костюмам. Сыщичье теперь шпана такая пошла - по тесемке от подштанников найдет.
- Да ты откуда узнал, что ожила?
- Да проводил я тебя и пошел назад. И как черт меня под бок толкает. Иди, мол, по Ивановской. Я и пошел. Гляжу, у дома Скорая помощь, милиционер, дворник, еще люди какие. Я у дворника и спрашиваю: застрелился кто? "Не, говорит, квартиру грабили и старуху пришибли, да не совсем. Очнулась - только голову немного повредили. Сейчас в больницу повезут". Ну, я и ходу к тебе!
- Эх, черт! Ну, иди! У меня тут баба! Днем зайду к тебе, - поварганим.
Щелкнула дверь.
Идет Петя обратно в спальню, а в спальне на постели Лидочка, дрожит, как в лютый мороз, и глаза страшные, чужие.
- Не подходи!.. Не подходи!
Сразу понял. Звериная складка вздернула губы.
- Что ломаешься? Чего там?
А Лидочка:
- Негодяй, подлец… убийца!
- Не кричи! С ума спятила!
- Буду кричать!.. На улицу побегу! Всем расскажу! Мерзавец! На тебе твои проклятые подарки!
С руки браслет - и в лицо Пете.
- Сюда!.. Помогите!.. Убийца!
Схватил настольную лампу бронзовую и с размаху Лидочку по голове.
Ничком Лидочкина голова в подушку - и молчание.
Нагнулся, послушал сердце… Бьется.
Достал из стола бечевку, крепко связал руки и ноги. Сбегал в ванную, принес стакан воды и облил голову.
Вздохнула Лидочка, открыла помутневшие глаза, увидела искаженное лицо и вздрогнула в ужасе.
- Молчи! Пикнешь только - убью стерву!
Петя, мальчик, тот, что на турнике вертелся, потом целовал нежно. Он ли?
Волк степной беспощадный, и ничего человеческого в лице.
Схватил на руки, понес в ванную и положил в эмалированную ванну.
- Лежи, сволочь! Кричи не кричи - никто здесь не услышит. Подумай! К вечеру вернусь!
И ушел.
Больно Лидочке. Режут тело затянутые бечевки. Не страшны бечевки - режет сердце бритвой поруганная любовь, девичья радость. Не поверила Коле. Еще обидела.
Слезы градом по Лидочкину лицу. И нет Лидочке жизни.
8
Вернулся. Распахнул дверь, выволок из ванной.
Притащил в спальню, грубо бросил в кресло, так, что хрустнули за спиною связанные руки.
- Слушай! Разговор короткий! Или будешь молчать, или… - и вынул из кармана нож.
Дрогнуло обессиленное Лидочкино тело. Чуть шевелились губы.
- За что?
- За то! Из-за тебя, драной кошки, под машинку не пойду. Или молчи, или конец!
- Хорошо! Только пальцем меня не трогай! Ненавижу тебя!
- Мне из твоей любви перчатки не шить. Много шлюх на свете!
- Подлец!
- Опять орешь? - И у самого Лидочкина лица нож и обезумевшие от злобы глаза.
Замолчала. Подвинулась в кресле и застонала.
- Больно!.. Руки! Ой… развяжи!
- Не реви! Принцесса, подумаешь!
Грубо, ломая руки, развязал веревки.
- Сиди тихо! И знай! Без меня никуда! Пока дома я - будешь на свободе. А как только буду уходить - в ванную и на веревку. Так и подохнешь здесь.
- Как ты смеешь?
- А вот так! Сгною в комнате!
- Я же тебе сказала - никому не скажу.
- Так я и был дурак - тебе поверил. Вам поверь только. Будешь на привязи, пока не уеду. А уезжать буду - все одно на прощанье пришью, чтоб не растрепала. В мешок - и в Фонтанку!
Заплакала Лидочка горькими, обжигающими слезами.
- Перестань нюнить! Сказал раз! Чай свари лучше! Голоден я, как пес!
Шатаясь, встала Лидочка, разожгла примус, поставила чайник и все время дрожит, как в лихорадке.
Мутится в голове, пухнут стены, наваливаются и давят.
Села бесцельно у чайника, уронив голову на руки.
И неожиданной, в мутный вихрь мыслей влетела горящая стрела:
- порошок.
Вспомнила.
В шифоньерке у кровати видела, в уголке ящика, стеклянную капсульку и внутри порошок желтоватый, кристаллический. Говорил Петя как-то, что цианистый калий.
С трудом встала, еле несли через комнату ослабевшие ноги.
- Куда?
- Одеколону возьму. Голова болит.
Голос глухой и ломающийся. Поверил. Сел спокойно.
Взяла склянку, налила на платок одеколону, чтоб слышал запах, и тихо достала капсульку. Сломала осторожно в руке.
Вышла обратно. Заварила чай и, заваривая, всыпала весь порошок в чайник. Налила стакан и подвинула.
Едва сдерживала крик. Не понимая, смотрела, как размешал сахар, поднес стакан к губам, хлебнул.
Сразу выкатились глаза. Попытался вскочить, опрокинулся вместе со стулом, и в судороге забили по полу крепкие каблуки американских ботинок.
И только когда затихла судорожная дробь, склонившись набок, в глубоком обмороке сползла на пол, потащив за собой стеклянным дребезгом рухнувшую со скатерти посуду, побелевшая смертельной белизной Лидочка.
<1924>
МОЛЬ
1. О РЫЖЕМ ПИСЬМОНОСЦЕ И ГОЛОСЕ С ТОШНОТОЙ
Письмоносец спускается с моста декабриста Пестеля. Под рыжими тараканьими усами у него застывший навеки зевок и в лице сонная одурь.
Через итальянскую арку ворот он проходит во второй двор, поднимается на третий этаж. На двери квартиры 28 пялится бельмом карточка.
Звонок рассыпается мелким дребезгом за черной преградой из дерева и клеенки, и за стрекотом каблуков просачивается голос:
- Кто там?
Письмоносец приходит к двери через каждые десять - двенадцать дней. И каждый раз он ежится от этого голоса. Ему почему-то кажется, что обладатель голоса одержим постоянной тошнотой и от этого в голосе тошная истома, и самого письмоносца начинает подташнивать.
Он втягивает щеки и бросает рывком:
- Письмо… Машевской.
Сквозь щель, из-под лязга цепочки, просовывается препарированная кисть скелета, с сухим шелестом выхватывает письмо и скрывается.
Опять лязг цепочки. Письмоносец утирает лицо платком, как будто его прошиб пот, и торопливо спускается вниз.
2. ЖЕНЩИНА В ЯПОНСКОМ ХАЛАТЕ И ВОСПОМИНАНИЕ О ПАРОХОДНОЙ СХОДНЕ
Рука, перехватившая письмо, приделана к телу. Тело облечено в японский, когда-то роскошный, весь в тяжелом золотом шитье халат. Он вытерся и спереди закапан кофе.
Рука, тело и халат принадлежат Александре Николаевне Машевской.
Ей же принадлежит тошный голос.
В столовой Александра Николаевна брезгливо смотрит на следы рук на конверте, осторожно разрывает и, достав письмо, вытирает пальцы кружевным платочком.
Письмо от Диночки, из Парижа, Диночка аккуратна - пишет три раза в месяц.
- Париж! Париж! Счастливица Диночка!
Александра Николаевна вертит ручку кинопамяти.
Порт… Ледяное зеленеющее утро… Горы в снежной синеве. Нарастающий грохот.
С рейда в ответ раскалывающие землю удары страшных пушек дредноута. На молу у сходен давка… Сходни трещат. Приклады лощеных "томми" прилипают к русским спинам. Женщина в изорванном пальто, в смятой шляпке. Она визжит, кусается, она уже на середине сходни. Внезапно сзади рука вцепляется в воротник. Женщина оглядывается, кричит:
- Как вы смеете? Я дочь генерала Еремеенко… Мерзавец…
Сухопарый, желчный ротмистр с Георгием упирается бешеными глазами:
- А! Дочка обер-вора? Бежишь, шлюхина морда? Раскрали с папашей Россию? Катись в воду… сука!
Конец фильмы.
Александру Николаевну выловил из-под руля транспорта лодочник, перс.
Диночка уехала. Она еще с вечера забралась на транспорт по протекции жениха - контрразведчика. Жениха перед Константинополем фронтовые офицеры за борт спустили, но Диночка в Париже. Счастливица.
Александра Николаевна с ненавистью смотрит на мутное питерское небо, на сизый штопор дыма над крышей. Ненависть давит ее.
3. О ФАМИЛЬНОЙ ГОРДОСТИ И ФАРФОРОВОЙ ПРИНАДЛЕЖНОСТИ ПОКОЙНОЙ ИМПЕРАТРИЦЫ
Ненависть черной печатью на пепле души Александры Николаевны Машевской, урожденной Еремеенко.
Род Еремеенко не древен, но славен милостью царской, верностью престолу.
Осенним утром унесла с Украины фельдъегерская тройка, по вызову царя, вольноопределяющегося англичанина Шервуда и фельдфебеля хохла Еремеенко.
В кабинете императора, поедая его светлыми британскими глазами, обстоятельно и точно рассказал Шервуд о заговоре, назвал фамилии, места сборищ.
Склонив лысую голову, слушал Благословенный, и вдруг сумасшедшей судорогой, как у удавленного отца, скосоротилось лицо, побелели глаза.
Сжав тонкую шею англичанина пальцами, захрипел:
- Иуда! Христопродавец! Сколько серебреников хочешь, негодяй?
Налилось синью лицо Шервуда, и быть бы беде, да выручил хитрый хохол Еремеенко. Бухнулся в ноги Александру:
- Ваше величество! Царь пресветлый! Як же ж? Чи можно ровнять? Юда царя небесного загубив за гроши, а мы ж царя земного задарма, вид широкого серця, спасаемо. Никаких грошей нам не треба, ангел ты ж наш.
Отпустив горло Шервуда, усмехнулся император, сказал:
- Пошли вон, прохвосты!
Но приказал произвести в офицерские чины и Шервуда и Еремеенко.
От хитрого Иуды, что спас царя земного, начался генеральский род Еремеенко. И последний генерал в хитрого прадеда вышел, выслужил генеральский чин по интендантству. В германскую войну награбил крутой хохлатской сметкой, а еще пуще у Деникина. Свое же обмундирование, что англичане слали, из-под руки красным вагонами продавал. Но деньги впрок не пошли. В налете на Екатеринодар выпростали буденновцы последнему Иуде живот и набили вместо кишок английскими обмотками.
Остались от рода две дочери: Саночка и Диночка.
У Саночки в документах жалованная грамота прадедовская припрятана да кольцо с солитером. А Диночка в Париже.
А еще гордость последняя у Александры Николаевны - ватер в питерской квартире, в старинном доме.
Ватер как ватер, чашка только особая, прозрачного фарфора, в золотых лилиях. Точь-в-точь как в личной уборной великомученицы государыни. Всех приходящих подруг ведет Александра Николаевна в ватер.
- Вот, вот, дорогая! Совершенно такая же! Нет, вы в середину взгляните!
В злых белесых глазах урожденной Еремеенко слезы.
Покажет чашку и за ручку непременно дернет. Весело прошумит вода, вздохнет горько подруга о дорогом невозвратном, и легче станет на сердце у Александры Николаевны.
Все отняли большевики, а чашки вот этой, последнего утешения, не возьмут.
4. О МАРКИЗЕ ПАРИЗО ДЕ ЛЯ ВАЛЕТТ И ЧИКАГСКОМ СВИНОБОЕ
Диночка пишет:
"Жизнь бьет ключом. Сумасшедший водоворот. Я совершенно завертелась в балах, раутах, концертах. Знаешь, - мы, русские девушки хороших фамилий, имеем колоссальный успех у французиков. За мной, не отходя, увиваются двое. Морской атташе из Лондона, - он сейчас в отпуску, - виконт д’Аржантей, пикантный брюнетик, но он очень легкомыслен и, говорят, кругом в долгах. Мне больше нравится другой - маркиз Паризо де ля Валетт. Летчик, блондин. Совсем голову потерял, ходит по пятам и умоляет назначить день свадьбы. Но я его еще поманежу. Ах, на днях мы танцевали фокстрот в бассейне у барона Нельи. В одних купальных костюмах. Это было восхитительно непристойно. Я всю ночь не могла уснуть от возбуждения. Кстати, как тебе нравится то манто, которое я прислала?.. Такое точно у мадам Бриан, а она первая здесь модница…"
Дальше на трех страницах подробные описания Диночкиных туалетов, с вырезками из модных журналов, из великосветской хроники "Matin".
Когда Александра Николаевна дочитывает, худое, изжелта-серое длинное лицо ее покрывается красными пятнами, глаза блестят.
Нос вытягивается лезвием над бледной черточкой змеиных губ.
- Боже, какая счастливица Диночка!
Правды Александре Николаевне никогда не узнать. Из гордости, из самолюбия никогда не напишет Диночка правды.
А правда - вот она.
Вонючий угол Парижа, седьмой этаж, мансардная конура без окон, соломенный мешок на полу. Вырезки из журналов и газет дает Диночке вислогрудая консьержка, которой Диночка ежедневно раздувает сырой торф в камине - у консьержки слабые легкие.
Деньги на жизнь зарабатываются в ночном притоне для иностранной сволочи, где - под именем русской графини Пугачевой - танцует Диночка танец лесбийской гетеры. О нем лучше не говорить, об этом танце.
Манто, посланное Александре Николаевне, добыто ценой ночи с квадратно-подбородочным чикагским свинобоем, который деловито мял до утра Диночкино хрупкое тело, точно желая убедиться, все ли у русской графини устроено так же, как у любой крепкоспинной девки со свиной фермы.
Помяв, утром бросил на столик в номере, не считая, пачку банкнотов и, не простившись даже, ушел.
Тяжело достаются Диночке подарки сестре, но еще много будет американцев, бразильцев, филиппинцев, даже негров, потому что никогда Диночка Еремеенко не напишет сестре правды о себе.
А Александра Николаевна, отложив письмо, думает:
"В этот раз нужно попросить Диночку прислать дюжины две шелковых чулок, концертную накидку и браслетик платиновый с радиоприемником на лодыжку, тот самый, что я видела в журнале. Это будет великолепно. Такого ни у кого еще нет. Я буду первая".
5. ПОПУТНО О ГОСПОДИНЕ МАШЕВСКОМ
К обеду приходит из треста господин Машевский. Он на аршин ниже жены. Личико маленькое, одутловатое, щеки обвисли, глаза вытаращенные, жабьи, и кажется, весь он обмазан еще свежей болотной слизью.
Служит он в машиностроительном тресте, в калькуляционном отделе, но дома друзьям говорит:
- Сами знаете, что поделаешь? Квартирная площадь, электричество, дрова… Приходится терпеть до лучшей поры… Но вы знаете - главное, я артист… композитор.
Господин Машевский импровизирует в кинематографах на рояле под боевики. У публики успех огромный.
На этом основании зарегистрирован он даже в КУБУ, как научный музыкальный работник, и каждое лето с достоинством ездит отдыхать в санаторию ученых в Детском Селе.
А главное удовольствие у господина Машевского - по углам рассказывать похабные анекдоты о власти.
Многие это любят. У иных едко выходит, здорово. Как огнем припечатает.
А от анекдотов Машевского даже у тех, кто любит пройтись по адресу власти, ощущение такое, будто в уши соплей налили.
Но Машевский расскажет и сам первый: "Хи-хи-хи, ха-ха-ха…"
За обедом Александра Николаевна спрашивает:
- Ипполит… Ты достал деньги?
- Да… то есть нет, Саночка… Тянут… Трудно и опасно торопить.
- Как? До сих пор? Я не понимаю… Что же мне, на премьеру в Александринский в старых тряпках идти?
- Господи… Да ведь месяца нет, как ты платье сделала.
- Что? Ваша комиссарша Телепнева за это время три сделала. Что же, я должна хуже мужички одеваться? Дочь генерала Еремеенко?
- Но, Саночка…
- Слышать не желаю… Завтра чтоб были деньги!
Александра Николаевна отбрасывает стул и уходит в свой будуар.